Опрокинутый жертвенник

скачать книгу бесплатно


И отовсюду – из освещенных светильниками портиков и из окон, забранных решетками, звучали органы, арфы и свирели, слышалось пение и пафосная декламация речей и стихов. Друзья дошли до театра Цезаря, где улица делает плавный спуск к подножию Сильфия, и, обогнув стену Селевка Никатора, свернули в переулок, в котором стоял дом Аммиев. В тихой, не освещенной улочке Элпидий посмотрел с опаской на высокую стену, через которую ему предстояло перелезть, и заметил, что на небе уже высыпали крупные, как семена бобов, звезды, и в самой гуще их пульсировал Сатурн.

Панатий прошелся медленно вперед вдоль стены дома архитектора, постоял, задрав голову, напротив соседней виллы, из-за стен которой доносился шум пира, подошел осторожно к двери дома Таэсис, кинул через стену камешек и, не услышав звона цепи собаки, вернулся довольный.

Элпидия смутила довольная улыбка Панатия:

– Может, подождем, когда угомонятся соседи?

– Соседи ничего не слышат. Они, как лягушки перед дождем, квакают один громче другого о любви к новому императору. Ну, давай, лезь на стену! Я узнал – в ее доме нет собаки.

– Подожди… я… я еще хочу подумать.

– Подумать? Над чем ты собрался здесь еще раздумывать? Над трактатом Ямвлиха «О промысле и судьбе»? Твоя судьба за этой стеной. Лезь на стену, тебе говорю!

Элпидий облизнул вдруг пересохшие губы:

– Панатий, я, кажется… боюсь.

– Он боится! Ха! Философ дрожит! – Патаний ухватился за свой большой живот. – Посмотрите на этого женишка! – Он посуровел. – Тогда, клянусь Зевсом, я сейчас пойду, постучу в ее дверь и все скажу!

– Что скажешь? – удивился Элпидий.

– Что ты трус и боишься не только признаться ей открыто, но и похитить для магии ее вещь. Не могла бы она сама дать что-нибудь для этого? Амулет или гребень, перстень или застежку? Так я иду?

– Нет, стой! Подожди, не надо. Я готов.

– Молодец! Вперед, Аякс! Давай, ставь мне ногу на колено.

– Подожди.

– Что еще?

– Хочу снять лишнее.

Элпидий нагнулся, развязал ремешки и сбросил сандалии, расстегнул застежку плаща и остался в одной легкой безрукавной тунике. Панатий подставил ему мясистое колено и Элпидий, взобравшись по рельефному телу друга, залез на стену, прошел осторожно по черепичной крыше дома и посмотрел вниз. Сад из гранатовых и персиковых деревьев в доме Таэсис был уже старый, верхушки некоторых из них достигали карниза, и Элпидию в полутьме показалось, что кровля держится не на колоннах, а на деревьях. Влюбленный философ спустился по ветвям и спрыгнул на землю. Осторожно ступая босыми ногами по мокрой траве между деревьями, стал искать дверь, ведущую во внутренние покои дома.

Пройдя по небольшому коридору, Элпидий прислушался: из дальней комнаты доносился храп. «Таэсис не может так храпеть, – решил про себя Элпидий, – так может храпеть только ее колода-служанка». Он прислушался и услышал ровное дыхание из-за занавески ближайшей комнаты. Затаив дыхание, он проник внутрь и разглядел в полутьме на ложе спящую Таэсис. Философ наклонился к ней и хотел поцеловать, но затем передумал, боясь себя этим выдать. Он подошел к столику, открыл небольшой ларчик и тут же почувствовал, что кто-то трется о его ногу. Он оцепенел и посмотрел вниз. В полутьме блестела глазами большая кошка с ошейником.

– Абрасакс, – прошептал теург и отбросил ее ногой. Та с мявком шмякнулась о канделябр, и с него сорвалась с медным стоном лампа. Таэсис вскрикнула, Элпидий схватил первое, что попалось, из ларца и выбежал.

Вслед ему тут же понеслось, дробясь в стенах комнат:

– Воры! Ворры!! Воррры!!

Когда Элпидий, царапая кожу о ветки, уже карабкался на дерево, кто-то ухватил его за ногу и фальцетом закричал:

– Сюда, сюда! Я поймал его!

Ученик теурга повис на ветке, как большая обезьяна, и, ничего не разбирая в горячке бегства, ткнул свободной ногой на голос, прямо в белеющее лицо, перемахнул через крышу и свалился, как мешок, прямо на могучие плечи Панатия. Тот подхватил друга и открыл, было, рот для вопроса, но Элпидий крикнул ему в лицо:

– Бежим!

И они ринулись наутек. Через квартал друзья остановились перевести дыхание. Панатий дышал, как загнанный в угол бойни боров, по его лицу катились крупные капли пота. У Элпидия гипсовой маской бледнело лицо, его тонкие ноздри трепетали, между красивыми подведенными бровями залегла глубокая, старящая его морщина.

– Земля и Солнце! Я, кажется, повредил лодыжку!

– Идти сможешь?

– Постараюсь.

– Ты успел что-нибудь взять?

Влюбленный философ кивнул и вытащил из-за пазухи вещь Таэсис. Добычей оказался браслет из черного янтаря.

– Подойдет, – удовлетворенно сказал Панатий, как будто он имел богатый опыт в заклинаниях. Прихрамывая, Элпидий медленно двинулся к своей любовной магии.

Магия любви и смерти, 1 октября 324 года

Между горой Пиерией Аманской и горой Касий, над широким устьем Оронта светит щербатым ракушечником старая крепость Селевкия. Основательные мраморные виллы и подслеповатые дома бедноты разбросаны вокруг нее серповидными террасами среди лавров, олив и винограда по всему южному склону Аманского хребта. Оттуда, с утесов Амана, открывается вид на забитую судами гавань и обветшалый мол, а дальше – на древний маяк Селевка и свинцовую гладь Средиземного моря. В стороне, у подножья Пиерии, на выветренном берегу моря, как одинокая скала, высится храм Зевса Вседержителя. На севере высокие горы Амана почти отвесно сползают в море, и в хорошую погоду с них виднеется на горизонте узкая береговая полоса Кипра.

Стояли календы октября. С моря нередко уже задували холодные ветра, еще дней десять – двадцать, и с севера и запада приморскую Селевкию обложат плотные грозовые облака, и вслед за дождями на город обрушатся штормы.

В гавани, ощетинившейся десятками мачт, торговые суда грузились огромными кедрами и корабельными соснами, пшеницей и ячменем, драгоценным ладаном, тюками с крашеными тканями, амфорами с вином и оливковым маслом.

Солнце уже клонилось к закату. По окраинным улицам города, мимо зарослей олеандров и жасминов пастухи сгоняли с гор в долину Оронта свои стада. И те спускались через высокие арки городского акведука к реке белесыми блеющими облачками. На берегу Оронта с длинными намывами речного песка на корточках с удочками сидели мальчишки. Здесь же, на отмелях, под обрывистыми берегами, топтались овцы и козы. Мимо, как будто тяжелые боевые корабли, проплывали большие груженые барки из Антиохии.

На отшибе Селевкии, рядом с прорубленным в скале акведуком, в заросшем вереском склоне Пиерии, – сквозящее зияние подземного некрополя. В полутемном склепе, среди украшенных барельефами саркофагов и грубых каменных ящиков, в льняной свободной тунике, с повязкой, вышитой магическими знаками, у зыбкого светильника сидел Элпидий. Лицо его заострилось. Перед ним на плите надгробия лежала глиняная фигурка. И загадочные черты ее лица, ее грудь и бедра, и даже расчесанные на несколько проборов и стянутые на затылке волосы – все вылеплено с великим тщанием. Кукла была сваяна в какой-то неестественной позе – руки опущены вдоль тела, а сама она как будто стояла на коленях. На шее поблескивал черными камнями браслет, на одной ее груди вырезано «Та», а на другой «I???». И если бы не темная страсть Элпидия, то можно было бы подумать, что эта кукла посвящена древней богине Изиде. Так же, как и повязка на голове молодого теурга, вся глиняная кукла пестрела магическими словами, значение которых мог знать только настоящий заклинатель. А рядом на плите, одна возле другой, лежали тринадцать медных игл, стилос, прямоугольная свинцовая пластина и маленький обломок человеческой кости. Завершал этот магический набор обыкновенный глиняный горшок, в котором обычно варят овощи.

Элпидий посмотрел на полосу кровавого заката, внезапно осветившую свод некрополя, взял с плиты куклу и замогильным голосом начал свое магическое действо:

– Я протыкаю, Таэсис, твой мозг, чтобы ты не помнила никого, кроме меня, Элпидия! – Голос его глухо, неузнаваемо отозвался из дальнего угла некрополя.

Он накалил на пламени светильника иглу и воткнул ее в голову куклы.

– Я протыкаю, Таэсис, твои уши, чтобы ты ничего не слышала, кроме моего имени, Элпидия! – каленые острия прокололи глиняные кукольные уши. – Я протыкаю, Таэсис, твои глаза, чтобы ты не видела никого, кроме меня, Элпидия! – длинные иглы вонзились в зрачки куклы. – Я протыкаю твой рот, чтобы ты не смогла вымолвить ни одного слова, кроме моего имени, Элпидия! – вставил он иглу между губ изваяния. – Я протыкаю твою грудь, – ввернул он по очереди иглы в «Та» и «I???», – твои руки и бедра… твой живот… – вонзал и вонзал он раскаленные иглы в глиняную копию Таэсис.