скачать книгу бесплатно
– Почему ты его не удержала? – надеясь, естественно, на оправдательный ответ.
– Ошибаетесь, Галина Викторовна, – ответила она, – еще как удерживала, и даже тогда, когда он вернулся из Монголии и приехал ко мне в Москву… удерживала. Но он не останавливал свой стремительный бег по жизни. Мчался.
Затем она замолчала.
Она вспомнила недавно приснившийся ей сон, вот уже сейчас… сон об Илье, в котором Илья с ней простился, и она поняла, что он ее помнит и любит. Это был светлый и чудесный сон, по словам Оли.
Он мягко и нежно ее успокоил, поцеловав в щеку, прямо глядя в глаза… и с той самой неизменно-очаровательной улыбочкой на лице, до сих пор ею любимой…
И она сказала мне:
– Илья был уникален во всем. За что бы ни брался… мне кажется, равных ему не было. Но пресная, семейная жизнь не для него… конечно… Он настолько выделялся на фоне всех остальных…
Конечно, Оля сострадала. Это ведь и ее боль.
Оля.
А тогда благоразумная, серьезная Оля – девочка из хорошей интеллигентной семьи, кажется, потеряла рассудок (впрочем, это на первый взгляд «кажется» – она его, конечно, потеряла) и только ждала, когда Илья окончит школу, чтобы выйти за него замуж.
Илья окончил школу, Оля вышла замуж, но только гораздо позже и не за Илью. Кому было известно наверняка тогда, что так и должно было быть?
Оля до сего момента любит Илью безоговорочно и искренне, она сожалеет лишь об одном: что не смогла его удержать.
Но разве может и Илья не любить Олю?
И в то же время, разве можно удержать Илью.
А Илья через год после твердого решения жениться уже говорил по-монгольски.
Приехав к нему в Монголию, в Улан-Батор, мы с моей дочкой и его сестрой Маргаритой, испытали легкий шок, услышав, как он разговаривал со своим отцом на чистейшем монгольском языке.
Монгольский язык имеет совсем другую природу звуков, орфоэпии, синтаксиса, грамматики, не говоря уже о лексике, в отличие от всех, например, европейских языков. Илья же его одолел мистическим образом быстро: полгода прислушивался, потом что-то запоминал, а однажды утром проснулся и заговорил, как на родном, даже сам этого не заметив.
И позже он мог не только говорить, но и думать по-монгольски, как и по-английски, равно как и по-русски. А потом еще и по-немецки.
Находясь в Улан-Баторе, Илья овладел немецким языком также хорошо, как и английским. Языки давались ему легко. (Стоит ли упоминать об украинском, который Илья «осилил», когда жил и работал некоторое время на Украине: в Киеве, Одессе, Ялте, Севастополе…)
Немецкий был необходим, потому что Жаргал, отец Ильи, желал отправить учиться его в Германию.
Именно поэтому он «переманил» Илью к себе, в Монголию, а я не возражала, хотя стоило мне это больших моральных трудов и нравственных усилий.
Я не верила словам Жаргала, но если бы я каким-то образом не отпустила Илью к отцу, к которому он рвался со всей своей открытой, доброй и наивной душой, сын бы мне этого не простил никогда, и возможно, меня бы возненавидел, считая, что я ему обрезаю крылья. Могла ли я так поступить?
Обещания своего Жаргал, конечно, не выполнил, желание кануло в Лету. Но это, как говорится, совсем другая (хотя и судьбоносная) история о том, как безоблачный мир Ильи, созданный им дома, в России, где его окружали и лелеяли бесконечно его любящие мама, бабушка и маленькая Маргарита, а также верные друзья, жестко и резко рухнул.
Жаргал перевернул все с ног на голову во внутреннем устройстве и в душе Ильи: он прошелся по ней грубо, безжалостно, однако уверенно, ступая своими начищенными до сверкающего блеска ботинками, прошелся по ее нежной сущности, не вникая в детали и не будучи с Ильей хорошенько знакомым, заставив сверхчувствительного ребенка совершить переоценку обретенных ранее ценностей насильно, подчиняя своей воле.
Илья вырвался, как и следовало предполагать, из-под этого, по-азиатски изощренного «гнета», но позже.
Он поставил все снова с головы на ноги, найдя в себе нравственные силы вновь все переосмыслить и сделать так, как и должно всему было быть.
Жаргал «воспитывал» в нем жесткость, и даже жестокость, мужественность, «целесообразную» грубость, как он говорил, чтобы парня не мог никто использовать в своих целях или манипулировать им, чтобы он не был таким мягким и любящим всех, чтобы не был «лохом», и, если он не номер один, то такой сын ему и не нужен…
…и так далее, по тексту всех диктаторов всех уровней, добившихся «успеха» в этой жизни.
При этом он совершенно не учитывал уникальную природу Ильи, качество его натуры. Судил по себе: сам-то он – настоящая и беспощадная «акула» бизнеса. Но дело было даже и не в этом…
Суть, как ни странно, и в то же время, психологически объяснимая ее правда, заключалась в другом. Это был случай с «ничего и никогда не забывающим монголом» – так называл себя сам Жаргал.
«Ничего и никогда не забывающий монгол» – это значит злопамятный и мстительный, доводящий любую свою идею до исступления азиат, как бы это сделал человек – настоящий потомок Чингисхана, каковым себя Жаргал и считал.
Глава 8
Жаргал не забыл свои терзания по случаю уязвленного самолюбия и, как ему казалось, несправедливо уязвленного.
Его достоинство оскорблено, а этого нельзя допустить, потому что он – Жаргалсайхан – прямой потомок Чингисхана.
Он очень хорошо помнит свои страдания и муки из-за того, что я тогда с крошечным полуторагодовалым Илюшенькой исчезла из его жизни, скрывшись в единственно возможном месте, о котором никто не знал (об этом я вам, мои читатели, рассказывала в самом начале повествования)
Сумрачный, с опущенной головой, являя собой ту самую «черную тучу» и будучи даже чернее ее, бродил он по улицам Иркутска, размышляя о том, как нас вернуть, и при этом как бы изощреннее и «доходчивее» отомстить за причиненную ему боль.
И спустя 15 лет Жаргал не забыл ни этого теснившего тогда его грудь чувства, глухим криком тупой безысходности вырывавшегося наружу, ни своего, как он считал, унижения, да еще полученного от женщины, тем более, от жены.
По твердому убеждению Жаргала: любая женщина (или жена) – это красивое существо, долженствующее иметь лишь некий набор функций, ну, скажем, 10—15 (количество варьируется в зависимости от природы индивидуума), которые направлены на выполнение и удовлетворение прав, требований и желаний мужчины, и по большей части она – молчаливое существо, преданно смотрящее в глаза своему господину.
Такая женщина ни что иное, как воплощение восточного идеала женской покорности. И все.
Мне, воспитанной и «вскормленной» другой культурой не то чтобы принять, понять-то было это не в силу. Для него – норма.
А тут такое дело: его твердые убеждения подвергнуты критике, да еще и оскорблены.
Поэтому, создавая свой бизнес и связывая себя с политикой, он с ожесточенной целеустремленностью пытался доказать (в том числе и мне), чего на самом деле стоит, какой имеет вес и значимость, и насколько он, Жаргал, важен.
Как в полнометражном красочном кино перед его взором проносились кадры хроники нашей недолгой, но пронзительно-страстной совместной жизни перед первой встречей через 15 лет. (Встреча была необходима, потому что решалась судьба Ильи после окончания школы).
Много чего было пережито вместе: и хорошего, и того, что не хотелось бы помнить.
Кадр за кадром – в деталях и мельчайших подробностях прокручивал Жаргал в своей голове снова и снова те обстоятельства, то вынужденное расставание.
Он винил во всем меня, естественно, и не прощал. Я, в свою очередь, не переставала жить с мыслью, что прощения должен был просить у меня он.
Однако, правды, истины и справедливости, как мы теперь знаем уже наверняка, в этом мире не существует, то есть, вообще не существует: по определению! Не существует.
И стоит ли об этом говорить.
Юные и глупые Ромео и Джульетта, трагически-счастливым образом (иначе произведение не было бы гениальным) просто не дошедшие до подобных столкновений, как мы, просто сейчас молчат: им нечего сказать. Это мы уже были двадцатилетними. И это с нами все случилось так, как случилось.
Одним словом, «никогда ничего не забывающий азиат» ничего не забыл, и про месть, уже его самого вымучившую, тоже.
С точки зрения человеческой психологии все объяснить просто: прощать, забывать, то есть, не помнить, не страдать… могут только личности, покорившие сами себя, победившие свое эго, такие, например, как Будда, Иисус Христос, пророк Магомед (Мухаммед) или некоторые йогины, так называемые «просветленные», ну, может быть, кто-нибудь еще…
Но мы все, дай Бог, можем только стать на этот Путь. Вот и страдаем по пустякам, растрачивая свою душу на мелкие «монеты»: все «трагедии» именно из-за «пустяков», возведенных людской мыслью в ранг единственно ценного: деньги, власть, амбиции, гордыня… возвеличивание себя над другими – естественно, они пусты, как буря в стакане, и необоснованны с точки зрения нравственных ценностей, с точки зрения продвижения духа.
Гоняемся мы за этими ценностями, а нужно-то всего-навсего, не устаю повторять я, в своем внутреннем устройстве наводить порядок, развивая и расширяя масштаб мышления, тогда чудесным образом выкристаллизуются «ценности» совершенно другого порядка, более достойные звания человека на земле – месте его кратковременного пребывания.
В общем, «хорош философствовать» – опять бы остановил меня Илья.
Ясно одно: вот в чем истинное дело – Жаргал подсознательно, даже не отдавая себе отчета в этом, вымещал всю свою злобу, вызываемую моим образом, на моем сыне.
В этом коварство и «любовь», но по версии Жаргала.
Илья прилетел в Улан-Батор и это было утро 17 августа 1998 года. В России тогда случился первый дефолт. Мы меняли рубли на доллары уже по новому, почти в два раза выше, курсу; в банки нескончаемыми вереницами текли люди, стоявшие затем сутками напролет в очередях.
В аэропорту Улан-Батора Илью встречал 38-летний отец-Жаргал (правда, не собственной персоной, а подчиненные ему люди).
Это время – звездный час Жаргала-бизнесмена. Он был упоен своей властью и влиянием в политике.
Газеты пестрели заголовками о нем и его деятельности.
Каждый шаг Жагаа (так звучит укороченное на монгольский манер это имя) любое его выступление или беседа не проходят мимо внимания общественности.
Ореол сенсационности (какое-то время он считался даже самым одиозным политиком в правительстве Монголии) хвала и хула сопровождают Жагаа с того дня, как он стал на нелегкую и рисковую стезю бизнеса и политики.
Он был лучшим бизнесменом года. «Человек этот, безусловно, примечателен и неординерен. Высок, худощав и сразу выделяется среди монголов. Одевается элегантно, с изыском. Привычка двигать плечами при ходьбе подчеркивает энергичный, напористый характер. У него пронзительно острый взгляд. Самоуверен. Собеседник интересный, потому как мыслит нестандартно, не обходит острых углов, полный идей по обустройству национального бытия…», – так, например, характеризовала его одна из многочисленных газет.
А вот еще: «Жаргал установил на своих предприятиях чрезмерно жесткий режим: люди трудятся по 10—12 часов, прихватывая выходные. Многие уходят, однако зарплаты у него выше государственных, а также реализуется социальная и жилищная программа, и, комментируя это, владелец фабрик Жагаа говорит: «иждивенчекая психология – вот что является нашей главной бедой, – и далее: те, кто работы не боится, не уходят».
И еще заголовок: «Жаргалсайхан, одевший Хиллари Клинтон, начинал бизнес в Сибири…», а также: «Быть первым – девиз Жагаа, лидера по своей натуре, человека тщеславного…»
А я еще думаю, что лавры и всепобеждающие успехи легендарного Ли Куан Ю не давали ему покоя и являлись для него непревзойденным примером. Это к слову о Сингапуре, где Илья в скором времени будет учиться.
– Чем решил заняться в жизни? – без обиняков спрашивает он юнца, своего сына Илью.
– Мне нравится музыка, мы с ребятами даже свой ансамбль организовали… – Илья осекся…
– Я спрашиваю: каким делом хочешь заняться, чем владеть? – не дослушав Илью, перебивает Жаргал и продолжает, – трясти балалайками – это не бизнес, песни петь – это тупая блажь, если ты не Майкл Джексон, – вот так резко и сразу «музыкальные» крылышки Ильи были срезаны.
– Я еще менеджером хочу стать, – не сдается Илья, не совсем четко еще понимая, какого уровня менеджером.
– Твоя мать – женщина эмоциональная, чувствительная и неконструктивная, что такое настоящее дело для мужчин, она не понимает. Литература, музыка, танцы… она простой «народный учитель» с зарплатой нищего, – здесь он ехидно улыбается, прищурив по обыкновению левый глаз и без того узких, но насквозь пронизывающих любого человека монгольских «очей», и при этом даже не подумав узнать про наклонности, таланты, увлечения или хотя бы направленность мыслей своего сына…
– Но зато я знаю, что хочу быть самостоятельным, ответственным за свое любое дело и не ждать ни от кого никакой помощи, потому что те, кто на нее надеется, как правило, слабаки… и ничего в жизни не достигают, – это Илья выучил отлично, поэтому всегда отвечал за свои поступки – за всех, кто шел за ним, что гораздо сложнее, чем просто на кого-то надеяться или прятаться за чужой спиной, или ждать-ждать, а потом получить помощь, как манну небесную.
А я его всегда напутствовала: «Познавай себя. Владей собой, сынок, покоряй только себя. Потому что «сильнее всех – владеющий собой» И в этом смысле – он, конечно, мой сын.
– Все это восторженное сумасбродство, и ты просто не знаешь жизни, – раздраженно заметил Жаргал, – истребляй в себе всю эту лирику и чушь, всю эту «литературу», вложенную в тебя матерью. В жизни главное: быть первым. Быть первым во всем: быть первым информированным, уметь первым все проанализировать и, если необходимо – внедрить, быть первым в своем бизнесе, – его глаза загораются, когда речь идет о бизнесе.
Пройдя жизненный опыт, он считает, что дружба, любовь, поэзия… – лишь красивые слова, не существующие в жизни, и даже не должны существовать, ибо все это глупость, слабость, и ничего в них возвышенного для человека нет.
Только бизнес.
Вот такая первая взрослая встреча отца и сына.
Вечная «Обыкновенная история»: такое воспитание чувств, начало взросления для Ильи и, как водится, мучительных разочарований.
Но это история моего сына.
Глава 9
«Жизнь – обман с чарующей тоскою…»
(Сергей Есенин)
– Эй, пацан, стой-на.., – трое оборванных подростков останавливают Илью, который «обкатывал» свой новенький только что подаренный ему велосипед. Новенький, желанный, модный. «Кама» назывался.
– Серый, я его знаю, у него еще мать в телеке, – кричит один из хулиганов.
– Че надо? – как можно суровее спрашивает Илья. Ему 11—12 лет. Неприкаянные эти пацаны-подростки гораздо старше.
– Слышь, дай прокатиться, ну че жидишься, дай, не выпендривайся, – с хамовато-наглым упорством, свойственным всем отпетым дворовым пацанам знаменитых 90-х, – кричат они, перебивая друг друга.
– Сейчас, сделаю еще два круга, – говорит Илья и уезжает. Пацаны, с завистью поглядывая то на велик, то на Илью, бегут за ним.
– Илюха, ну дай, че ты, – уже упрашивает один, – только прокатиться разок…
Смотрит Илья на жалких, хотя и существенно старше его, ребят, и решает:
– Ладно, только – по одному, – те, злорадствуя и громко смеясь, уезжают, а кто и убегает.
Илья остался ждать, когда они вернуться… Наивный.
Стоит ли говорить, что никого он так и не дождался. Пришел домой. Молчит, сдерживает слезы. Ну, конечно, страдает. А что поделаешь?
Чуть позже они с друзьями «разобрались» с этими жуликами, и тогда Илья пришел с фингалом под глазом.
Первый урок коварства на тему: стоит ли быть таким доверчивым и жалостливым, будучи наивно уверенным, что все такие, как ты сам, был пройден на практике.
«Совсем не приспособленный к физическим «разборкам» мой интеллигентный мальчик, «он просто органически другой», – думала я, – и вдруг с фингалом.
Значит, дрался, отстаивая свое право.
Но отрицает, что дрался, говорит, что это так, неудачно упал.
Дрался, конечно.
И я чувствую, что «дрался» -то он, как и тогда, или почти, как тогда в детском садике в 3 своих годика.
Тогда маленького Илью кто-то ударил, слезки потекли, потому что больно было. И когда я его спросила:
