скачать книгу бесплатно
Война
Владимир Николаевич Лукашук
В сборник включены рассказы, связанные так или иначе с военными событиями, происходившими в нашей стране и за рубежом в разные периоды истории (Великая Отечественная война, афганская кампания и т.д.). Как известно, именно в такие трагические моменты отчётливее всего проявляются лучшие и худшие качества людей, и тогда выясняется, что же такое долг перед Родиной, как сохраняется любовь сквозь десятилетия, геройство, глупость и предательство.Автор надеется, что книга послужит напоминанием: война – одно из ужаснейших явлений для человечества.
Владимир Лукашук
Война
Выбор пути
Господи, спаси нас – погибаем!
Все упование наше на Тя возлагаем.
– Ура! Дядя Саша приехал! – раздался под ухом крик какой-то девочки.
Лейтенант Александр Сабатеев развернулся в сторону радостного возгласа. Кроме него и водителя Лёшки никого рядом с машиной не было. Но какие дети могут его тут знать – на фронте, вдали от родного Сталинграда?
Впрочем, в следующую минуту этот крепкий и очень живой человек всё уловил. К нему радостно подбежала и с размаху обняла за талию тёмненькая девочка лет восьми-девяти в потёртом клетчатом пальто и шерстяной шапке. Обернувшись, она опять закричала:
– Оля, Оля, иди скорее! Дядя Саша приехал!
Из-за угла армейских складов выскочила вторая девчушка, помельче, в цигейковой белой шубке, обвязанная крест-накрест шерстяным платком. Однако она остановилась в двух метрах, молча улыбаясь. На фоне грязного, весеннего снега малышка смотрелась забавно, и лейтенант тоже улыбнулся.
Он присел на корточки, обнял обеих:
– Ну, здравствуйте, подружки. Как ваши дела?
Девчушки наперебой залопотали:
– У нас всё хорошо… Скоро уезжаем… Только вы подождите, сейчас мама подойдёт… Она знала, что вы приедете.
Вон в чём дело! Его ждали. То есть проведали, когда он окажется здесь.…
Это было полтора месяца назад – в конце января 1943 года. Деревенька Дусьево несколько раз переходила из рук в руки. Волна Волховского фронта рвалась навстречу волне Ленинградского, чтобы разорвать кольцо блокады. Потери с обеих сторон были невероятными. Но фашисты упорно сопротивлялись, и десятки тысяч солдат уже полегли в мрачных лесах и болотах южного Приладожья.
Когда полк Сабатеева вновь занял Дусьево, то вместо изб дымились лишь их обломки, да печные трубы чёрными перстами указывали в небо. Местные жители поразбежались, и красноармейцы обнаружили только одну семью из старика, бабки и их внучка. Они пугливо жались в ближайших зарослях.
Часть солдат сразу стала окапываться, другим разрешили передохнуть и поесть. Полковник Николай Акимов вызвал Сабатеева и приказал произвести рекогносцировку местности. Собственно, за последние недели всё и так досконально было известно. Впрочем, лейтенант подчинялся приказу уже и по той причине, что уважал полковника, как военспеца до мозга костей. Тот всегда точно знал, что, как и когда нужно сделать в боевых условиях. Ещё бы! Акимов – бывший штабс-капитан царской армии. Хотя это не стало препятствием, едва началась Гражданская война – он без колебаний перешёл на сторону большевиков, продолжив служить уже Советской республике. Для него, как человека военного, самое главное – защита Отечества. Строгий, требовательный, всегда опрятный, подтянутый – истинный пример для подражания. Как-то в беседе с Сабатеевым он просто объяснил: «Когда увидел, как мои коллеги объединились со сворой интервентов, понял, что мне с ними не по пути. Ведь Родина у нас одна, какой бы флаг и гимн не имела».
Александр вместе с неотлучным, молодым ефрейтором Лёшкой (который являлся его водителем) двинулись по границе между сгоревшей деревней и посечёнными от снарядов куртинами. Вечернее солнце должно было вот-вот закатиться за кромки деревьев. Сильно похолодало, и оба поёживались.
Лейтенант чуть прищурился, всматриваясь в сумерках. Заметил в кустарнике очертания странного треугольника. Э, да это же низкая палатка. И кто там?
Они переглянулись, подойдя ближе. Сабатеев вытащил из кобуры любимый ТТ, ефрейтор взвёл курок винтовки. Затем Лёшка осторожно отодвинул полог палатки. На земле лежали прикрытые брезентом фигуры.
– Есть кто живой? – спросил Сабатеев. В ответ мёртвая тишина. Он приподнял край брезента. В сумраке разглядел лежащую на таком же брезенте женщину средних лет и пару прижавшихся с двух сторон малышек. Вся троица была настолько истощена, что их лица больше походили на черепа, обтянутые кожей. Тела обложены тряпьём. Лишь открытые глаза говорили, что они ещё живы. Девочки молча потянули ручки. Видимо, от голода они уже не могли говорить, хотя их ротики искривлялись в немом крике. Где-то рядом уже притаилась в ожидании смерть, и вопрос был лишь во времени.
Военные от шока даже не знали, что предпринять.
– Идём, – махнул пистолетом Сабатеев.
Через десять минут он уже оказался в землянке полковника. Александр сбивчиво объяснял, будто боялся, что не успеет помочь несчастной семье.
Командир полка выслушал молча. Грубовато осадил:
– Что нюни-то распустил, офицер? Тебе бы не на войне, в детском саду с нянечками сражаться… Выкладывай свои соображения!
– Да что… Взять их надо да подкормить. Лишь бы не умерли от принятия пищи. Завтра моя рота отправляется в тыл за боеприпасами, могу прихватить страдальцев.
– Вот и поторопись. Возьми с собой медсестру. И не забудь забрать вторую семью отсюда.
Старшина Белолипецкий, бывший шеф-повар астраханского ресторана «Кристалл», не только накормил голодных, но и собрал им харчей дня на три: «Пока окажутся в безопасных местах…». Отправив их в тыл, все облегченно вздохнули.
На войне всякое бывает. Каждое последующее событие быстро затмевает предыдущее. Жестокие схватки, артобстрелы и бомбёжки, подсознательное ожидание собственного конца не позволяют солдату сосредотачиваться на только что случившемся. Сабатеев являлся командиром автороты, которая ежедневно доставляла боеприпасы и продукты к передовой. И ужас был уже в том, что через две-три поездки их груз забирал иной порученец. Потому неумолимо привыкаешь и к чужим, и к возможной личной смерти. Однако не спасти ту маманю с детьми было против всяких правил. Ведь и его с матерью когда-то спасли чужие люди. Он был просто обязан поступить так же. Его отец-священник всегда говорил: «Бог дал нам жизнь не для того, чтобы её тут же отнять. Он дал её для того, чтобы каждый успел исполнить собственный долг на этом свете».
…И вот теперь перед ним стоят три живые, счастливые души. Он чувствовал: для них он – доброе божество, спаситель от неминуемой гибели.
– Благодарю, благодарю вас сердечно, – повторяла женщина торопливо-звонким голосом. Она чуть посвежела, и не казалась столь уж старой, как тогда. – Мы уже ни на что не надеялись. Бежали из Ленинграда, в колонну разбомбили. Думала, уже всё…
– Да ничего я такого не сделал, – пробормотал Александр, когда она его обняла и поцеловала в щёку. – Выполнял долг советского человека, красноармейца. Любой бы так поступил.
Слова слетали с языка какие-то казённые, словно из протокола. Это ещё больше смущало двадцатисемилетнего мужчину. Видел бы его теперь отец! Впрочем, возможно, и загордился бы немного, одобрил бы его поступок. А женщина всё плакала и благодарила. Извиняющимся тоном добавила:
– Мы немного задержались, помогаю в госпитале.
Тут она взяла потёртую сумку, стоявшую рядом. Вытащила тёмный, продолговатый предмет и протянула лейтенанту. В узкой ладони сверкнула клинковая бритва. На рукоятке из слоновой кости красовался образ античной богини.
– Нет-нет, – отрицательно замахал руками Александр. – Я не могу принять такой подарок.
Без сомнения, это была самая ценная вещь у женщины. В голове у лейтенанта мелькнуло: «Для меня это просто предмет для бритья, а она сможет выменять это на хлеб».
Однако мать упала на колени и стала умолять взять бритву. В карих глазах отразилось отчаяние:
– Вы спасли моих детей.
Подошёл Лёшка, который до того пошёл к складам:
– Дали команду отправляться. Вас ищут.
Сабатеев колебался. Не взять подарок – значит, обидеть человека. Сунул-таки красивую бритву в вещмешок, где лежали его важнейшие принадлежности: пистолет, бинокль, планшет с картами, ну и заодно харч. Передал пожитки шофёру. Также осторожно поцеловал женщину в щёку. Оба улыбнулись на прощание. Сабатеев помахал рукой девчонкам и пошагал проверять колонну перед походом. Всё уже было готово.
Лейтенант заскочил в кабину. Полуторка тронулась. Александр ещё раз помахал из окошка трём фигуркам у обочины и крикнул, шутя:
– Уезжайте до мая! Не то здешняя мошка хуже фрицев!
Теперь уже точно они никогда не встретятся на бесконечных дорогах войны.
***
Надо же было случиться такому, что движок их полуторки внезапно забарахлил. Лёшка матюкнулся:
– Тьфу ты! Не хочет старая кобыла везти. Вот чуть больше груза положишь, так сразу показывает норов натура-дура.
Он искал повод, чтобы не чувствовать себя виноватым. Покосился на командира:
– Придётся повозиться.
Они двигались последними в колонне. Остальные машины пошли дальше.
Делать нечего, вылезли наружу. Вдоль разбитой колеи – непролазная чаща. В овражке неподалёку журчал ручей. На ветках уже пробивалась первая листва.
– Ну, раз такая оказия, – произнёс, вздохнув, Сабатеев. – Ты пошевелись, а я спущусь к ручью. Потом перекусим и двинемся дальше.
Он подумал, что сейчас удачный момент привести себя в порядок. Однако перед тем надо было осмотреться. Спустился вниз. Зачерпнул ладонью хрустальной водицы, попил. Заломила зубы от холода. Омыл лицо, осмотрелся. Вроде тихо. Лишь вдали – на западе – изредка громыхало. Туда не хотелось возвращаться, да куда денешься! Война жадно пожирала всё привозимое – боеприпасы, продукты и даже новых солдат. Тем не менее, их помощь ждали на передовой, как манны небесной. Немцы волками лютыми окружили город. И лишь маленькая полоска вдоль Ладоги соединяла его с остальной страной. Однако враг напирал, не желая ослаблять железное кольцо на горле Ленинграда. Сердце Александра тоскливо заныло: «Как там, в Сталинграде, зиму пережили мои родные?». Вестей от них не поступало.
– Уже починил, – сообщил Лёшка. – Плёвая вещь, натура-дура.
– Я даже не успел побриться, – с сожалением обронил Александр. – Ладно, скоренько пожуём, да и в путь.
Он открыл дверцу и заглянул в кабину. Его вещмешка не было. Перевёл взгляд на Лёшку. Тот стукнул себя по лбу:
– Вот натура-дура!..
Он не успел продолжить. Рывком открылась правая дверца кабины, перед лейтенантом вырос человек в красноармейской форме, лет тридцати пяти, высокого роста, крепкого сложения. Его суровый взгляд не располагал к мирному разговору. На уровне груди Александра был наставлен его родной ТТ. Налётчик громко и властно заявил:
– Ну-ка, руки подняли! Я из тех, кого вы называете власовцами, и сейчас обоих уложу. Можете не сомневаться.
Видя поражённые таким оборотом лица людей, он злобно ухмыльнулся:
– Хотите понять, за что?.. За то, что вы, коммуняки, сослали в архангельские леса мою семью, расстреляли отца и старшего брата, мать уморили с голоду! Мать! Понимаете?! Теперь я ваш судья. Уж лучше с немцами вас бить. И мой приговор короткий: кровь за кровь!
Он почти кричал с надрывом, слюна брызгала с губ. Ему точно нечего было терять. И откуда он взялся, непонятно. Но от этого захваченным в плен было не легче.
Единственное, что уловил в его монологе Александр, упоминание Архангельска. Лейтенант сделал успокаивающее движение рукой вниз, хотя кровь била обухом в виски:
– Погоди-ка. Можно вопрос перед казнью?
– Говори кратко.
– В каком спецпоселении находилась ваша семья?
– Тебе это зачем?
– Выслушай меня.
– Ну, выскажись перед смертью.
– Моя семья тоже была выслана в архангельские спецлагеря. Прошёл и Сухое озеро, и Кожеозерский монастырь, и посёлок Душилово.
Во взгляде палача отразилось сомнение.
– А теперь стреляй! – сказал Сабатеев, тяжело дыша. – Всё равно по твоему пути не пойду. Я сражаюсь за Родину! И она у нас с тобой одна. Только учти: власти меняются, а мы будем убивать друг друга? Где здравый смысл?
Власовец скривился:
– Ты коммунист!?
– Нет, я из семьи верующих, выслан «за колокола» – звонил в церкви.
– Стой! Меня на побасенках не проведёшь! В вашей армии беспартийные в офицерах не ходят. Выкладывай партбилет!
– Я же сказал, что беспартийный.
– Не брешешь? Ну-ка проверим. Отвечай: как фамилия коменданта на Сухом озере?
– Зенов, – уверенно ответил Александр.
– А в Кожеозерском монастыре?
– Пантелеев.
– Что случилось с комендантом Зеновым?
– Он женился на репрессированной, его арестовали, и он застрелился.
– Ух, ты! Браво. Почти заслужил доверие. Считай, вам повезло, – он указал на молчавшего Лёшку. – Кажись, впервые допустил просчёт… В одном ты не прав: не Душилово, а Тушилово, хотя этот лагерь истинно душегубка.
– Не зря его так называли, – кивнул Александр.
Власовец ещё сомневался, хотя ствол чуть опустил.
– Ладно, расстанемся по-хорошему.
Он протянул левую руку лейтенанту. Это походило на проверку. Но Сабатеев вполне понимал боль человека после того, как сам прошёл через истинный ад на Земле. Без колебаний подал свою ладонь. Увы, в другой обстановке ему самому пришлось бы стрелять в этого человека, хотя ему не хотелось бы.
Уходя, власовец вынул патроны из обоймы, бросил оружие в ноги лейтенанта:
– Возьми и не оставляй без присмотра, командир. Мешок твой в кузове. За харчи спасибо: поел от пуза.
И лесом-лесом он скрылся в сумерках.
– Вот это натура-дура, – просипел Лёшка. – Как же вы верно ввернули про спецлагеря. Неужели вправду?
– Много хочешь знать, – повернулся к нему Александр. Он задрал подбородок и прижал ладонь к груди – сказывалась контузии, когда казалось, будто не хватает воздуха при волнении. – Какого хрена бросил мешок в кузов? Ладно, хватит рассусоливать, догоняем колонну.
Пока тряслись по просёлку, Сабатеев курил в окно и зло корил себя: «Растяпа! Надо же так опростоволоситься. Сам отдал врагу оружие!». Не помогало и самооправдание, что расслабился – мол, тяжко таскать пистолет на поясе. А он, зараза, незаметно залез в кузов под брезент.
Сабатеева охватили противоречивые чувства. Некстати всплыло в подсознании, как поддатый энкавэдэшник, тряся ПэПэШа, вопил в пустоту леса: «Всех укокошу! Дайте команду!». Александр не придал бы пьяному бахвальству значения, коли не достиг его ушей леденящий слушок: при отступлении армии упыри с малиновыми околышами положили раненых в лазарете, чтобы «человеческий материал» не достался врагу. «За такую беспечность враз бы поставили к стенке, – кольнуло в сердце. И сделал вывод: – И рад бы выпрыгнуть из лодки, да не получится».
