Людмила Рахманкулова.

Заложники Луны

скачать книгу бесплатно

На пристани металась, заламывая руки, Милка, которую я никак не ожидала обнаружить здесь, в тридцати с чем-то километрах от Казани, в захудалом волжском поселке на подступах к Свияжскому заливу, где, казалось, жили одни старики, старухи, бомжи и собаки.

– Ты знаешь, что эта сволочь сделала? – громко возопила она, когда катерок с шуршанием вполз на берег, и я соскочила на землю.

Сволочь – это, видимо, вечный Милкин хахель, Олег Курашов. Она влюблена в него всю свою сознательную жизнь, несмотря на то, что успела три раза побывать замужем – и даже один раз за Курашовым. Брак, однако, продлился недолго, они развелись, поскольку Курашова терзали муки совести, что он бросил жену и двоих детей. К Аньке он, правда, не вернулся, но продолжал жить с обеими женами, с которыми был в разводе. Таким образом он сохранял паритет, но от мук совести не отказывался; видимо, считал, что они ему к лицу. Это была эмоционально высокоразвитая скотина, предпочитающая любоваться собственной тонкой душевной организацией и испытывать по-женски изощренные, сложные, рафинированные чувства. Например, вожделение, сладко приправленное раскаянием, обостряющим ощущения. Или отчаяние, прихотливо оттененное самолюбованием, умилением собственной гибелью, нежность, перемежаемую насмешливым пренебрежением. Его душевные изыски приводили к катастрофическим последствиям как для него самого, – но на него мне было наплевать с некогда высоких строек коммунизма, – так и для бедных его женщин. Он то вползал в запой, то попадал в аварию, то укладывался с открывшейся язвой желудка в больницу. Анька с Милкой вызывали скорую наркологическую помощь и ставили капельницы. Или попеременно носили ему в травматологическое отделение икру, ананасы и омаров. Или, страшась натолкнуться друг на друга в узких больничных переходах, таскали ему куриный бульончик и диетический творожок. В общем, ловко устроился. Он и за мной пытался ухаживать, впрочем, как-то бессознательно, автоматически, и, по-моему, страшась, что его амуры могут найти у меня сочувственный отклик.

– Ну, и что эта сволочь сделала? Подала на раздел квартиры, прописав предварительно туда старшего сыночка? Опять захотела жениться на тебе, но перед загсом в очередной раз потеряла паспорт? Перлюстрирует твою почту, и выяснила, что ты получаешь письма от женихов из Канады и Франции? Решила уехать в Израиль к чертовой бабушке? Купить домик в Чернобыле? Сигануть с крыши дома Кекина?

Милка всплеснула руками:

– Он женился! Женился на какой-то бабе, которую знает без году неделя, и даже взятку дал в Загсе, чтобы расписали без очереди!

И она зарыдала в голос. Я подавила искушение напомнить ей, как он трижды забирал заявление из Загса, когда женился на ней, и дважды терял паспорт, когда надо было идти расписываться. А свадьбу, на которую счастливая Милка позвала своих друзей, упорно называл «новосельем», благо тогда они спешно съехались: «вот, новоселье решили отметить и всех вас пригласить…спасибо всем, что пришли к нам на новоселье…ну, поздравьте нас с новосельем».

– Вот так, на все наплевать, выбросить меня из своей жизни, как старый башмак! Это жестоко, чудовищно, несправедливо.

Ой, я не знаю, что с собой сделаю! За что? За что? А Анька, наверно, довольна: главное, мне не достался. Говорят, даже на свадьбе у них была.

Видимо, Олежик в пьяном угаре решил, что женитьба на третьей бабе пречудненько разрешит его проблемы с двумя предыдущими.

– А тебя, значит, не пригласил? И чего ты тут делаешь? Как ты тут очутилась?

– Приехала. Я просто не могу одним воздухом с ними дышать. Можно мне у вас пожить недельку? Я одна с ума сойду.

– Ага, пусть лучше мы тут с ума сойдем. У меня Фарид в депрессии, если ты еще рыдать тут будешь из-за своего Олежика… Еще Зия нам свою родственницу-старушку из Альметьевска подкинул: сидит на чердаке, как сыч, дожидается анализов из Шамской больницы. У него в городской квартире ремонт, на даче троюродный племянник свадьбу справляет вот уже вторую неделю…

– Что ж, ты меня гонишь, что ли?

– Как же, прогонишь тебя! Кстати, успокойся. Никуда Олежик твой не денется. Приедет за тобой через неделю, если ты, конечно, намекнула, куда едешь.

– Я его секретарше сказала, на случай, если спросит.

– Ну и прекрасно. Вон и наши гости подъехали.

На пристань, одна за другой, со стороны проселочной дороги, въехали две иномарки. Аборигены, слонявшиеся возле магазинчика, встрепенулись и приготовились лицезреть. Из первой иномарки вылез Лешка Гермаш, и помог выйти Дани – еще одна неожиданная гостья! Я не видела ее полгода, и она, естественно, совсем не изменилась. Ей по-прежнему нельзя было дать больше двадцати трех. В мать пошла. Та дожила до сорока семи, и почти до самой кончины выглядела лет на двадцать пять-тридцать. Только в последние недели перед смертью лицо её покрылось мелкой сеткой морщин. Дани была в серой кожаной курточке поверх белого свитера с широким воротником и в черных джинсиках. Она хмуро, не улыбаясь, помахала мне рукой. Лешка тоже имел какой-то странный вид – он был то ли смущен, то ли рассержен. Я, конечно, слышала, что он опять, в очередной раз, приударил за Дани, хотя после гибели его жены не прошло и года, но не думала, что он так далеко продвинется на сей раз. Дани всегда отвергала его ухаживания.

Из второй машины вышли трое мужиков. Милка с этакой небрежной грацией повернула голову и прям вся заиграла, от кончика туфельки изящно выставленной ножки до завитка на затылке. Это в ней неистребимо. Какой-то инстинкт. Этакий бескорыстный интерес к противоположному полу в диапазоне от пятнадцати до семидесяти лет, невинное рефлекторное кокетство. Мужики с интересом уставились на нее. Один из них был Генка Филиппов, компаньон мужа, второй – Генкин телохранитель и водитель Федюся, мордатый молодой парень с глазами мертвого барана, а третий – Данчев, Юлий Владиславович, достаточно полный дядька с лицом плачущей бабы, мерзкий сплетник и пакостник, то ли главный бухгалтер, то ли консультант.

– Ну, как наш именинник?… Федюся, тащи ящики из машины… – Генка вгляделся, прищурившись: – Ба, и Милка тут!

Милка широко раскрыла глаза:

– Тю, Филиппок, – восхитилась она. – Ну и закабанел! Смотришься солидно. Я б на улице тебя не узнала.

– А вы, мадам, дивно похорошели.

Милка заливчато рассмеялась, с этакой эротической дрожью в голосе, как будто кто-то её щекочет. Дани усмехнулась, повесила на плечо сумку, подхватила под руку Лешку и подошла ко мне.

– Привет, Альмира. Вот, Лешка уговорил заехать к вам на день рождения, сказал, что вы будете рады. Сто лет вас не видела.

– Конечно, рады. Сейчас человек подойдет, отвезет нас на острова. На катере мы все не поместимся. Привет, Лешик.

Генка не очень обрадовался, увидев Лешку. Ухмыльнувшись, в виде приветствия он осведомился с самым невинным видом:

– Ты теперь у нас политик городского масштаба? Это не ты, случаем, выступая на телевидении, что-то говорил о «поголовье избирателей»?

– Как жизнь-то вообще? – торопливо спросила я у Дани. – Ты не замужем?

– Ты же знаешь, я вечная невеста. Вот и сейчас двое вдовцов предлагают мне руку и сердце.

– Во, везет тебе, – вклинилась Милка – Все в браке, либо в невестах ходят… Кстати, Филиппок, я на прошлой неделе твою супружницу видела, в парикмахерской на Пионерской.

Я чуть не ахнула. Генка резко согнулся, как будто ему дали под дых, и, косо перебирая ногами, пошел куда-то в сторону и уткнулся в капот Лешкиной иномарки. Федюся застыл в полусогнутом состоянии, с наполовину вытащенным из багажника ящиком. Лешка нахмурился и отвернулся. Дани сказала медленно, но твердо, отчеканивая каждое слово:

– Ты ошиблась, милая. Тебе показалось. Гена похоронил жену больше месяца назад. Она попала в аварию и вместе с машиной свалилась с обрыва в реку.

– Да? – Милка смешалась, покраснела, розовый ротик со вздернутой верхней губой жалобно открылся. – Какой ужас! Я ничего не знала. Бедный Филиппок! Я, видимо, обозналась. Я в сушилке сидела, а она, Фирка, из маникюрного зала вышла, я хотела окликнуть, да не успела. Она так быстро ушла.

– В чем она была?! – заорал вдруг Генка. – Во что она была одета?

– Ну… в брючках атласных и в голубом кашемировом свитерочке.

Я тихо изумилась. Какая разница, во что была одета дама, которую дура Милка приняла за покойницу? Дани с видом грустного сожаления смотрела на Генку:

– Наш Гена крайне сильно переживает смерть любимой жены, – сообщила она, и у нее странно дернулся уголок рта. – На этой почве он сильно пьет, и, по-моему, допился до белочки. На почве его чувствительной рязанской психики у него возникли фантазии, что она жива. Он пару раз видел её в городе – в красной шляпке и белом костюме, в том, в чем она в последний раз ушла из дома.

Откуда такие подробности, прямо-таки интимного свойства? Что-то я не замечала раньше, чтобы сейчас Дани и Генка близко общались. Да, но она приятельница Фирки. Сдружились где-то в девятом классе, на почве любви к Искандеру. Однажды Палыч объединил наши два класса и повел нас убирать снег на стадион «Спартак», куда мы ходили на уроках физкультуры. Была весна, было тепло, и мы разделись, и не столько занимались снегом, сколько дурачились. Дани и Дашка толкались, подставляя подножку охотно поддававшимся ребятам, а потом бежали от них с восторженным визгом. Я оглянулась и увидела незнакомую девчонку, которая, появившись из дыры в заборе, отделяющем от стадиона 16-ый двор по Тукаевской, известный как «дом Шакира-солдата», медленно приблизилась к нашей тусовке. У нее было пригожее личико, высокие скулы, вздернутая верхняя и припухлая нижняя губки, яркие карие глаза, слегка раскосые, которые, как я впоследствии узнала, могли иметь только два выражения: игриво-виноватое, горячее, «блядское», как говаривали наши мальчики, и недоверчиво-подозрительное, слегка растерянное. Последнее появлялось, когда кто-нибудь начинал демонстрировать свою начитанность и рафинированность, а Фирка в этом смысле была практически девственна, но не настолько дура, чтобы не ощущать свою неполноценность. В тот день у нее было хмурое личико, и этот неуверенный настороженный взгляд, и я заметила, что она ищет в толпе девчонок кого-то, рассматривает каждую, и, как будто придя к какому-то выводу, отводит глаза. Поглощенная созерцанием хорошенькой незнакомки, я приблизилась сзади к Палычу, который, опершись на лопату, втолковывал что-то Тольке Кислову. Вдруг он увидел девочку и толкнул Кислова локтем:

– Глянь, Искандерова зазноба! С его двора, учится в татарской школе на Татарстана. В легкоатлетическую команду входит, худышка, а здорово копье бросает!

Фирка заметила интерес к своей персоне со стороны двух мачо и улыбнулась, засияв радостно-виноватыми, как будто ее уличили в неприличном грехе, глазами. Палыч шепнул Тольке: «Ох, ну и баба будет горячая!», и окликнул ее ласково и насмешливо:

– Фираюшечка, кого ищешь, золотце?

Фирка, помедлив, сказала низким, хрипловатым, офигенно сексуальным голосом:

– Хочу посмотреть на вашу Дани. Говорят, Искандер за ней бегает.

– Ну, посмотри. Которая, по-твоему, Дани?

Прищуренные, слегка косящие Фиркины глаза остановились на Дани, потом перешли на Дашку, потом опять на Дани. Казалось, она колебалась. О нет, она не ошибалась, инстинкт вел ее прямо по следу – Искандер уже начинал заглядываться на красивую подружку своей Дани, да и кто бы устоял перед агрессивным и изящным кокетством Дашки Меликовой, которая вознамерилась отбить парня у своей лучшей подруги?

Не к месту в памяти всплывает эпизод не эпизод, а так, мимолетная картинка, случайный пейзаж, стертая от времени тусклая фотография: я еду в трамвае, и вижу на остановке, на Пушкина, уже семнадцатилетних Фирку и Дани. Совсем еще недавно у нас была общая девчоночья жизнь, но они выпорхнули из нее и пребывают в райских кущах, асфоделевых лугах, вересковых долинах, под другим небом, и другой ветер овевает их. Идет дождь, девчонки с хохотом пытаются открыть зонт, я гляжу на них в течение двух-трех минут, пока стоит трамвай, и остро, до горечи во рту завидую им, мокрым, красивым, дерзким. Мне и в голову не пришло окликнуть их, небожительниц, райских гурий, небесных апсара, похитительниц сердец. Кстати, второй вдовец – уж не Генка ли?

– И чего болтаешь, Мурка, – хмуро огрызнулся Генка и повернулся ко мне. – Ну что, куда грузиться?

Лет пять-шесть тому назад Искандер Зия, двоюродный брат моего мужа, возжелал вдруг стать анахоретом и отгрохал дом на одном из многочисленных и совершенно пустынных островов там, где Свияга впадает в Волгу. Более глупой причуды и придумать было невозможно. Зимой по льду туда только вездеход мог добраться, а летом – катер. Редко-редко, в особо засушливое лето, когда река мелела, народ добирался до места вброд, и то кое-где вода доходила до горла, а кое-где приходилось плыть. Он вбухал в этот дом громадные деньги, был даже свой генератор, и вода, даже горячая, только жить там его тогдашняя жена Дашка Меликова отказалась. Наезжать туда с буйной холостяцкой компанией в обществе прекрасных дам он скоро перестал из-за многочисленных неудобств. Машины надо было оставлять в поселке, у местного мэра, а выбраться с острова можно было на катере, который постоянно ломался, или на лодке, но трудоемкая гребля мало кого увлекала, либо надо было ждать моторки с берега, которая раз в несколько дней привозила продукты. Да и с продуктами было хило. Любимые деликатесы и выпивку надо было закупать в городе и привозить в машинах. Впрочем, дом не пустовал. Навещали его многочисленные родственники и знакомые хозяев, а также друзья и родственники их друзей, Искандеровы деловые партнеры, почему-то не любившие селиться в гостиницах, и прочий странный люд, не желающий привлекать к себе внимания. Почти полгода прожила здесь семья Искандеровой сестры, пока в казанском особнячке шел ремонт, два месяца прокантовались Долгополовы, продав квартиру перед отъездом в Израиль, неделями прятался от воображаемых киллеров Вовка Шувалов в тот период, когда у него отнимали «Фитнес-Сити». Теперь, вот уже девятый месяц, здесь жили мы. Так пожелал мой муж, и отказать ему я не могла. Он попал в автокатастрофу, и его парализовало. Он не мог ходить. Мы потратили кучу денег, куда только я его не возила и кому только не показывала. Что-то говорили об органических и функциональных расстройствах. Кажется, находили одни – функциональные, и не находили других – органических. Или наоборот. В общем, обследовали все, что можно было, но никаких повреждений не выявлялось; один профессор очень долго и мутно объяснял мне природу его заболевания. Самое понятное выражение было «истерический паралич». Ничего удивительного – в детстве у него был невроз, он два года молчал, во сне ходил, даже на улице его ловили. Подвергали бедного Фарида гипнозу, но он, увы, ему не поддавался. Где-то через полтора года мучений Фарид сказал баста, он лечится больше не будет. После катастрофы он очень изменился, стал злобным и подозрительным, раздражительным, молчал неделями. Иногда мне казалось, что ему неприятно видеть меня – здоровую, бодрую, веселую. Знал бы он, чего стоила мне эта веселость. Поэтому когда он сказал, что хочет переехать из городской квартиры в Искандеровский особняк на острове, я не возражала, хотя мне пришлось бросить работу в оркестре на Казанском радио. Я бы и в Урус-Мартане поселилась, только бы он был доволен. Вот уже полгода мы на этом острове, и иногда мне страшно тоскливо, и приходится решать всякие бытовые проблемы, и в город я редко езжу, но зато Фарид успокоился. Он проводит дни со своим ноутбуком, сидит на веранде в своей коляске, завернутый в плед, иногда съезжает с крыльца и катается вокруг дома там, где протоптаны дорожки, подолгу бывает на берегу, смотрит на Волгу. И все бы хорошо, если бы в последнее время у него не появилась бредовая идея, что авария была подстроена. Он нанял частного сыщика, бывшего мента, майора в отставке, и вел с ним долгие разговоры по мобильнику, запершись в кабинете, куда мне вход был заказан. Вскоре он мне объявил, что его неудавшийся убийца – Генка Филиппов, его партнер, и что он, Фарид, собственноручно с ним расправится. Так что я вынуждена жить не только с инвалидом, но еще и психом. Когда на днях позвонил радостный Генка Филиппов и сообщил, что непременно прибудет на день рождения Фарида, я несколько струхнула: супруг так нехорошо обрадовался, у него даже блеск в глазах появился и аппетит прорезался.

Вечером мы сидели с Дани на чердачном балконе. Я, в гамаке, лениво щипала гитарные струны. Она задумчиво мурлыкала себе под нос и мазала ногти на ногах жемчужно-серым лаком, время от времени бросая взгляды вниз, на площадку перед домом, где мужики возились с шашлыком. Милка вертелась среди них, раскрасневшаяся и счастливая, внося в их ряды смятение и оживление. Иногда она вспоминала про нас, поднимала к нам свое радостно-виноватое личико, махала рукой и призывала нас присоединиться. Где-то в комнатах крутился диск – «Болеро» Равеля, раз за разом. Я спросила:

– Эти два вдовца, которые тебе руку и сердце предлагают – Лешка и Генка?

– Ага. – Дани пошевелила пальчиками правой ступни, узкой и длинной. – Они, клоуны. – И пошевелила пальчиками левой ноги.

– И что?

– Что «что»?

– Кого выбираешь?

– Обоих. Они великолепно дополняют друг друга.

Мы помолчали.

– Ты-то как справляешься с Фаридиком? – наконец спросила она.

– Не скучаю. У него новый бзик: Генка Филиппов пытался его убить. Какую-то там экспертизу они частным образом проводили с машиной. Дура я, нет, чтобы вывезти эти останки на свалку, в гараже хранила. Главное, и вердикт-то ничего определенного не говорит: то ли кто специально с тормозами поработал, то ли оно так и был?.

– Экспертизу? – Дани заинтересовалась. – Частным образом? Это кто ж вам экспертизу устроил?

– Волошин Петр Степанович. Частный детектив, бывший мент.

– Хм! Искандер присоветовал?

– Он, кто ж еще?… А Гена, говоришь, воображает, что жена его жива?

– Не то чтобы жива… Он ведь не ходил её опознавать, когда её из реки выловили. Я ходила с её мамой, Фатымой Сафовной. Она ж неделю в воде пролежала, пока её нашли. В закрытом гробу хоронили.

– Я до сих пор поверить не могу, что Фирки уже нет. Так и стоит перед глазами. И почему-то я её вижу в тот день, помнишь, когда она выиграла городское первенство по бегу с барьерами – пятнадцатилетняя такая красотка, спортивные трусы с разрезами, длинные загорелые ноги, белые носочки, волосы конским хвостом. А какие тогда у нее были роскошные волосы! Темное тусклое золото, в парикмахерских такой цвет называют то ли лесной орех, то ли полированный орех. Ни у кого я не видела такого чудного оттенка.

– Да; и эта дура потом стала нещадно красить свои прелестные кудри в омерзительные цвета. И бляндинкой побывала, и рыжей, и даже ярко-красной.

Ритм «Болеро», завораживающий и однообразный, вплетался в наш разговор, как третий собеседник.

– Ну, что Гена наш начал пить горькую, всем известно…

– Вот и на этой почве у него мозговые центры с места стронулись: блазнится ему, что вместо его жены похоронили кого-то другого. И он почему-то до такой степени в этом уверился, что даже хочет произвести эксгумацию. И доказывает нам, что он видел Фирку пару раз на улице, она даже ручкой ему сделала, и что она ему звонила, и что домой заходила в его отсутствие, и унесла любимую сумочку, белье и косметику. И даже как вроде записку оставила, только он почему-то записку эту нам не показал.

– Значит, переживает, бедняга. Кто бы подумал – жили как кошка с собакой, разводиться собирались, и вот, поди ж ты!

Дани прилегла, откинувшись, и подняла голову к небу, к почти полной луне на тревожном и грозном небе. Бледно-розовый отсвет уже умершего заката упал ей на лицо:

– Генка разводиться не собирался. Он собственник, как и всякий настоящий мужик. И очень ревнив. Уж не знаю, как это он не знал до женитьбы, что Фирка пол-Казани перетрахала.

– Это уж да, точно. У нее этих любовников было, как в Бразилии Пэдров.

– Она ничего не скрывала, просто не придавала этому особого значения. Мало-помалу до Генки дошли списки Фиркиных любовников. Многих он знал чуть не со школы, со многими на почве бизнеса общался, были и известные люди.

– Сдается мне, – сказала я, усмехнувшись – что Фирка не собиралась прекращать свои ритуальные пляски за пределами супружеского рая.

– Ну! Мессалина и Мария из Магдалы в одном флаконе. Он страшно злился, даже лупить Фирку пытался. А отпускать не хотел. Знаешь, как это у них, у собственников: «убить много раз жену хотелось, но разводиться с ней – никогда».

– Теперь, значит, у него планы. Фирку эксгумировать, и на тебе жениться.

Видимо, Дани что-то услышала в моем голосе. Она подняла голову, одарила меня длинным взглядом:

– Точно. Мне он пригрозил, что если я ему откажу, он всех замочит.

– Кого это «всех»?

– Ну, значится, меня, себя и предполагаемого соперника, из-за которого я ему откажу.

– Какой орел, какой орел, – говорю я. – Типа чижика.

Дани фыркает и смотри на меня искоса, почти с одобрением.

– Какие страсти! – продолжаю я. – Впрочем, они все были в вас влюблены, в тебя и Дашку, а подростковая и юношеская любовь дает рецидивы. У них у всех просто хобби такое – непременно жениться на Дашке или Дани.

– Слушай, Альмирка… Тебе «Болеро» не напоминает сексуальный акт? Беспощадный и неумолимый, начисто лишенный какого-либо чувства?… Ритм любовного соития… Ну да, была у нас любовь в седьмом классе, не отрицаю – две недели. В Кировском саду целовались, пока Искандер морду Генке не начистил. А Дашку Генка лет пять тому назад жутко преследовал. Она, бедняга, вышла за Искандера, чтобы только от него избавиться. Шучу, шучу. По страстной любви. Кстати, где дети?

скачать книгу бесплатно