скачать книгу бесплатно
На шахту тогда в нашем институте впервые дали места, мы туда втроём и поехали. У Брагина (его отец был начальником штаба Уральского военного округа) что-то случилось, он улетел, остались вдвоём с Юрой Шрейдером, мы его Юшей звали. У него было одно удивительное качество: он умел быть преданным другом, причём в такой степени, что ради дружбы был готов действительно на всё. Таких людей единицы.
Выдался выходной. Куда идти? Разве что только на танцы. Они в самом разгаре. Все танцуют, а две девчонки стоят в сторонке. Вдруг к ним начинает приставать пьяный чеченец (в Казахстане их тогда много было, правда, пьющий – явление среди них редкое, но этот, видимо, был особенный).
Мы тогда по–другому к таким вещам относились, не делали вид, что спешишь и не видишь.
Рёбра у меня ломанные именно потому, что вмешивался, как и на этот раз. Врезал – он присел, отдыхает, а меня окружили его сотоварищи. Я один. Вокруг танцуют шахтёры, матёрые, как лесные кабаны, но ни один из них даже не посмотрел в нашу сторону. Начал пятиться. Смотрю – в холле сидит их вождь.
– Что ж вы, – говорю, – как стая. По–честному один на один не можете?
Он подхватился, уязвлённый:
– Да не может быть!
А тут и вся орава подоспела. Он прикрикнул. Они замерли. И вот в тот самый момент, когда мы уже начинаем находить общий язык, вбегает мой друг со складным ножом с такой длинной деревянной ручкой. Сабля, а не нож.
Юше кто-то сказал, что меня зарезали. Вот он и прибежал…
Нас схватили, снова потащили в зал. Тот, которого я обидел, по–прежнему лежит. Тут выясняется, что он ещё и родственником приходится их вождю. Ладно, пришлось объяснять подробно, почему он тут такой. Вождь понял, но девчонок пришлось нам с Юшей провожать до соседнего аула…
Практика подходила к концу. За работу на экскаваторе я получил аж пятьсот рублей. Пятьсот рублей! Это когда у нас стипендия (самая высокая, между прочим, среди вузов) сорок восемь рублей!
Разумеется, мы пошли в ресторан. По мере приближения к нему сначала чувствуешь дымок саксаула (других деревьев там нет) и только потом – собственно запах самого шашлыка, а вот и сам ресторан – открытая веранда (мороз под тридцать!), над ней вывеска “Восточная сладость“.
Сели, заказали… Вдруг официантка тащит нам бутылку коньяка:
– Вам передали!
Поворачиваемся: чеченцы машут. Что тут будешь делать – надо отвечать. Послали две бутылки шампанского – а нам тащат ящик пива. Я машу рукой: мол, больше отвечать не в силах, всё..
Юшу по распределению отправили на Кольский полуостров (в Апатиты или Никель) – там и погиб. Я не знаю, где Саша Комаров. Валерку Карманова (он в Инте работал) похоронили недавно. Володя Медведев – наш комсорг, Алька Бирюкин – якутский аристократ, в каких–то высших кругах родители у него были…
Но мы тогда не воспринимали ранжира и не видели разницы в социальном положении.
В студенческую пору пришлось провести пятнадцать суток в 101-й камере на Малышева, 1. Тот, кто знает Свердловск шестидесятых, отлично представляет себе стадион “СКА–Свердловск“ (команда – чемпион по хоккею с мячом, потрясающие игроки), через дорогу – тюрьма, затем мединститут, кладбище и юридический институт. Вот такая модель социального устройства общества.
Мы, горняки, захаживали в мединститут. Там училась моя сестрёнка, поэтому мы обычно на проходной оставляли студенческие билеты и шли перед танцами раздеваться к ней.
Ребята у нас были заводные, в драку лезли и на трезвую голову, только чтобы себя испытать.
– Надо выйти, – подходят к нам „местные“.
Надо так надо. Заходим в туалет. Пацанов–медиков можно понять: за их девчонками начинают прямо на глазах ухаживать. Вот они и пошли махать кулаками. Делать нечего, мы их побили.
Поднялись к Тамаре, оделись, спускаемся, а нас уже дружинники поджидают. Мы–то и сами в ДНД, только в своём районе. Кое–как договорились, вернули они нам студенческие, которые у вахтера оставляли, вышли мы, а тут Валерка говорит:
– Я шапку оставил!
И назад. Я за ним. Заходим, а нам говорит один из дружинников:
– Студенческие покажите!
– Да мы только что вышли, – но билеты всё–таки дали в руки.
– Придёте за ними завтра.
Утром нас уже ждала милиция. Дали пятнадцать суток. Днём работали в котельной, уголёк кидали, стадион подметали, а вечером возвращались в камеру, а там шестьдесят человек на двухъярусных койках.
Напротив нас внизу лежал маленький человечек. Он встал, и мы увидели его горб. Кто-то попытался нами покомандовать, он что-то тихонько сказал, и никто больше нас не трогал.
Пятнадцать вечеров прошли однообразно. За огромным столом сидели сокамерники и играли в карты. На кон ставить было нечего, поэтому играли на интерес. Например, проигравший должен был зубами поднять тот самый стол. Поднимал.
Возвращаемся в своё общежитие, а нас там весь этаж встречает как космонавтов.
На танцы мы по-прежнему хаживали, только те самые пацаны-медики, нажаловавшиеся на нас, старались на глаза не попадаться. Наверное, всё же было совестно: кулаками махали не меньше нашего, а отвечать пришлось одним нам.
Мы уже стали подзабывать о своём пятнад– цатисуточном приключении, как в институтской многотиражке “Горняк“ вышла на всю полосу статья ректора под многоговорящим заголовком: “Таким не место в нашем вузе“. Это было про нас с Валерой. Он взял академический отпуск, ушёл в армию, отслужил на Дальнем Востоке и вернулся заканчивать институт.
А я наплевал на статью. Как раз тогда сессия была, сдал прилично.
Меня оставили, но лишили стипендии, чуть ли не на год. Ничего, зарабатывал, в том числе и курсовыми. У нас был бригадный подряд.
Работали втроём – курсовую за ночь. Твёрдой ставки не было, сколько платили, столько и ладно, лишь бы на борщ хватило. Заочники – начальники шахт, главные инженеры – отсчитывали без лишних слов. Что такое для нас заработать за ночь пятьдесят рублей? Да это же больше, чем месячная стипендия!
Со своим честным заработком мы отправились, конечно же, опять в ресторан. Назывался он почемуто “Ялта“. Оркестр играл достаточно вяло и недолго. Даст кто-нибудь трёшку – оживятся, нет – ну тогда и без музыки. Мы переглянулись: кто на гитаре играет, кто на баяне, а я на барабане стучал… Подошли к музыкантам: “Договоримся?“ Те не возражали.
Мы поиграли всласть, выходим в холл, двигаемся к гардеробу, смотрим – у дверей мужчина стоит, в одной руке револьвер держит, а другой рукой к груди какой–то мешочек прижимает.
– Не подходи!
Но нам выйти-то надо?! Бывает, что действуешь на автопилоте. Это как раз тот случай. Отвожу его руку с револьвером и иду к выходу. Навстречу наряд милиции. Мы оказываемся между патрульными и тем самым мужчиной. Тот в меня пальцем тычет:
– Вот этот на меня нападал!
Опять, что называется, замели. Это позже уже выяснилось, что нервный мужчина с револьвером и мешочком у груди – инкассатор, который, пробираясь сквозь сутолоку у гардероба, грубо толкнул нашего Альку Матвеева, а тот, поскольку боксёр, ответил молниеносно, не разглядывая и не раздумывая.
Посадили нас на ночь в компании с мужиком, который, как видно, был не шестёрка. По всему чувствовалось, значительный такой кадр. На окнах решётки. Приятель мой едва не всхлипывает.
– Студенты? – спрашивает лейтенант (он за столом протокол кропал). – А в высшей математике вы как, разбираетесь?
– Как семечки, – отвечаю.
И понеслось… Всю ночь напролёт мы с лейтенантом решали задачки, которые ему в юридическом задали.
В восемь утра в дежурку заходит милицейский чин с большой звездочкой и таким же животом:
– А где этот, по происшествию с инкассатором?
– Здесь задержанный! – тянется в струнку лей–тенант.
– А это кто?
– А это он и есть…
Что тут поднялось! В общем, закрыли меня в каталажку опять. Сначала декан с командой приехал, потом секретарь комитета комсомола с командой, затем уж и ректор – разумеется, тоже с командой, потом из Свердловского горкома комсомола. “Все побывали тут“. Инкассатор стоит на своём. Мы все тогда в одинаковых фуражках ходили и ему на одно лицо казались.
– Юра, – уговаривал декан, – мы тебя в институте оставим, признайся.
– В чём?! – спрашиваю, а он молчит.
Девять раз за день на допросы водили. Следователь вкрадчиво расспрашивает про маму, папу, как живём, какой достаток. Потом склоняется и доверительно спрашивает:
– Ну скажи, ведь позарился? Всё же как–никак семьсот тысяч…
К концу дня отпустили, но сказали строго:
– Первым делом заедешь в комитет комсомола.
Заехал. Мне вкатили третий строгий выговор с занесением в учётную карточку. Где–то ещё провинился. Снимали уже, кажется, в Ухте.
Алька рвался признаться, что это он инкассатору врезал. Но удалось его отговорить. Резон простой: мне то что, я ведь этого не делал. История закончилась, вышли мы из неё с большими моральными потерями.
Ну и ладно, на то оно и есть, студенческое братство.
Впрочем, мы ведь не только попадались в милицию, мы и сами наводили порядок. Я даже ради этого на коньках кататься выучился, потому что на катке безобразничали. Дисциплину наладили – будь здоров!
Отряды содействия милиции – так это называлось. Нас пофамильно пригласили. Мы боролись не только с хулиганами, но и с карманниками. По альбомам их личности изучали, снимков там сотни, не запомнить. Заходим, например, в универмаг. Перед этим лейтенант показывает нам десяток фотографий и инструктирует:
– Поймать их надо только за руку. Иначе не докажешь. С кем я поздороваюсь, за тем и следите…
Жили мы весело и разнообразно, но не в ущерб учёбе. У нас были исключительно толковые преподаватели. Впрочем, по некоторым предметам мы бессовестно косили. Например, в учебной сетке у нас значился бухучет. Учебник толще “Капитала” Карла Маркса.
Преподаватель был не зануда, на экзамен в январскую сессию являлся с зимними удочками и рыбным ящиком.
Скидывал с себя в угол полушубок и садился нас слушать. Бегло просматриваешь учебник и идёшь к нему. Он задает пару вопросов, но осторожно, с пониманием того, что перед ним всё–таки сидит не бухгалтер, а будущий инженер, которому гораздо важнее знания о системе разработок, технике, технологии…
Бухгалтерия не увлекала, а вот геология – это да. Два сезона ходил в ревизионные геологоразведочные экспедиции. Суть их сводилась к следующему: гдето когда-то что-то было открыто, а теперь надлежало проверить.
В войну разбираться с этим было некогда, надо было хватать и разрабатывать там, где побогаче и побольше, оборонка нуждалась остро. А с конца пятидесятых годов уже можно было так не торопиться, разбираться со всем досконально.
В экспедиции была бригада шурфовщиков. Я состоял на должности коллектора – шурф размером метр на метр двадцать, ты землю по глубине раскладываешь, описываешь. К третьему курсу уже разбирался, что такое третичка, четвертичка, сланцы, песок…
Брошенные старательские поселки и тайга вокруг – вот и всё разнообразие. В экспедиции надо ведь не только работу организовать, но и быт наладить, чтобы выжить.
Мы знали, что недалеко от Кушки атомная станция и там что–то вроде Чернобыля было, всех жителей оттуда переселили. Тогда об этом не распространялись – меньше говорили, больше делали.
Неподалёку был заброшенный старательский посёлок, возвращаемся оттуда, смотрим – кержаковское подворье, заросший травой двор и – главное! – банька по-чёрному. Как тут мимо пройдёшь? Напросились.
Парились, пока уши не сварились. Выходим в простынях, а Василий с мужиком тащат из подвала флягу. И мы кружками прямо из неё черпаем холодную брагу. Начальник партии выдаёт по комплекту чистого белья.
Мы натягиваем на себя рубашки, закатываем кальсоны и ночью цепочкой, как привидения, тянемся к себе на базу.
На следующий день бумаги составляешь, образцы в порядок приводишь. А в понедельник, ещё солнце не взошло, выходишь на маршрут. И всё сначала, изо дня в день: встанешь – и кайло в руки… Бригада уходит вперёд шурфы бить, а ты – следом, пишешь, в мешочки собираешь.
Монотонность кропотливой работы – с понедельника по субботу включительно, а с субботы на воскресенье – вылазки на праздник чистого тела…
Обыденная геологическая жизнь – жуть, текучка, круговая повинность. Утром встал, помылся и за дело: кто–то кашеварит; кто-то рюкзак на спину и пошёл пробы брать; вернулся – чайку глотнул, отчёт написал. Завтра – всё сначала, всё то же самое.
Но находятся чудаки, которые, как стемнеет, сидят у костра, что–то мурлычут. Ночи ведь длинные, по тайге не пошляешься, если хочешь с глазами остаться.
Появление бардов подготовила академическая наука – те самые “гады–физики”, что, как пелось в одной из песен Галича, “на пари раскрутили шарик наоборот“, да ещё, как ни парадоксально, геологи…
Да, цитата родом из тех самых шестидесятых. Мы же и о событиях всех говорим поэтапно. Каждая глава – этап жизни.
Я понимаю о себе, что я – человек не только определённого времени, но и определённого поколения. Такое понимание есть и чувство времени тоже. Точнее, чувство есть, а времени нет…
У меня сейчас две трети жизни проходят либо в воздухе, либо в машине. Когда был секретарём – было девять десятых в этом режиме, потом – половина.
На прошлой неделе вылетел в час ночи, в четыре прилетел в Екатеринбург, в два часа – “прогулка по городу”. Идиотизм!
Куда спешу? Мне надо, наоборот, цепляться за жизнь…
Впрочем, время не имеет значения, важна только сама жизнь, точнее романтика, воплощённая в жизнь. Не взирая ни на что.
Я прожил неплохую жизнь, у меня есть свой взгляд на всё и на всех, о ком и о чём угодно. Но лучше меня спросить, какую трубу или какую задвижку ставить, – я скажу с большим удовольствием, потому что я всё ещё инженер…
Глава третья
УНИВЕРСИТЕТ ЗА ДВУМЯ ПЕРЕВАЛАМИ
Куда подальше. Горный мастер при вольных людях. Колымская библиотека. Золотой запас Родины. Чернильница как довод. Почтенная публика
Впереди маячило распределение. Хотел в Норильск – вторая точка в СССР, после Джезказгана, где испытывали самоходную технику.
Это был тот случай, когда степень отрыва науки от производства была колоссальной. Я когда чертёж свой защищал (восемнадцать ватманских листов), в комиссии сидел представитель из института “Гипроруда“, он послушал и плечами пожал:
– Да нет, такого быть не может, вы фантазируете.
Итак, я в первой десятке пошёл на распределение. В Норильск было три места. Оставалось одно. Передо мной приятель, прошу его:
– Ты только Норильск не бери.
– Да я и не хочу.
Выходит, руками разводит: не обессудь, Норильск.
Ну, выразился я, захожу злой. Комиссия за столом спрашивает:
– Юрий Алексеевич, куда вы хотите?
