скачать книгу бесплатно
Карнавал обреченных
Людмила Д. Бирюк
Исторические приключения (Вече)
Ноябрь 1824 года. Катастрофическое наводнение в Петербурге. У императора Александра Павловича, снедаемого чувством вины за убийство отца, зарождается замысел тайно оставить престол и уйти в частную жизнь. В этом ему помогает верный адъютант – князь Репнин.
Потеряв во время наводнения возлюбленную, Репнин ищет смысл жизни в служении царю и Отечеству. Тяжелым ударом становится для него известие о том, что его боевой друг Шевалдин является членом тайного общества, замышляющего свержение монархии. Бывшие соратники оказываются по разные стороны баррикад. Но в трудный момент, когда Репнину приходится защищать государя от убийц, Шевалдин, не колеблясь, приходит на помощь другу.
Людмила Бирюк
Карнавал обреченных
© Бирюк Л. Д., 2014
© ООО «Издательство «Вече», 2014
* * *
Часть первая
Предвестие
Глава 1
Трудно быть государем
Старые домишки в Коломенской части Санкт-Петербурга из последних сил выдерживали бешеный напор ветра. Люди в страхе жались по углам и истово молились. Здесь селилась беднота – мелкие чиновники, ремесленники, художники средней руки и актеры на вторых ролях.
– Экий ветрище! – вздохнул седой шорник Кузьма Ильич, глядя в маленькое оконце на разыгравшуюся непогоду. – Не дай бог, Нева пойдет вспять…
– Типун тебе на язык, – заворчала бабка в шерстяном салопе.
– А помнишь, Акулина, как затопило Петербург в семьдесят седьмом году? Да как раз в тот день, когда родился Федюшка!
Старуха перекрестилась и вздохнула.
– Еле спасли дитя. А потом два года по чужим углам мыкались, чуть по миру не пошли.
– Слава Богу, мы в ту пору молоды были, и руки наши ремесло знали. Вот и выжили, вырастили сына.
– Вырастили непутевого. Ни семьи, ни кола, ни двора.
– Федюша – талант, актер Императорского театра!
– Тоже мне, честь великая – за гроши играть в театре. Лучше бы шорничать научился, али в столярном деле себя попробовал… А нет, так шел бы в монахи.
– Как соседский Венька?
– Это он раньше был Венькой, а ноне – брат Варфоломей! Не то что наш скоморох.
Тут они вдруг умолкли. Старуха охнула, прикрыв рот морщинистой ладонью. Слышно было, как входная дверь распахнулась, впустив порыв студеного ветра. В сенях затопали, кто-то снимал тулуп и отряхивался от дождя. Через минуту в горницу вошел высокий, видный мужчина, светловолосый, чуть лысоватый, с приятным лицом.
– Феденька… – нежно протянула Акулина.
Вошедший поздоровался и учтиво поклонился старикам, скрыв мимолетную улыбку, скользнувшую по красиво очерченным губам. Он слышал конец их разговора.
– Рад сообщить вам, матушка, – тихо промолвил он, – что ваше желание скоро исполнится. Я ухожу из театра.
– Слава богу! – вырвалось у старухи, но потом, взглянув на сына, она поняла, что тот опечален. – А что случилось, родненький?
Сын помедлил, присел на лавку и вытянул к печке промокшие ноги. Долго молчал, потом заговорил тихо:
– Вчера постановщик собрал труппу и сказал, что в этом сезоне решил поставить «Гамлета», великую трагедию Шекспира. Стал распределять роли, а главную поручил мне. Все согласились, принялись поздравлять, и я был счастлив… Вдруг является наша примадонна Александра Черноухова. Узнала, в чем дело, и аж позеленела от злости. Стала кричать, что я для Гамлета слишком стар и, ежели мне дадут эту роль, она не будет играть Офелию. Постановщик скрепя сердце согласился. А что делать? Эта красивая кукла обеспечивает театру сборы. Сам генерал-губернатор от нее без ума.
– Феденька! Да стоит ли этот Хамлет, чтобы из-за него так убиваться?
– Стоит, матушка. Всю жизнь я ждал этой роли. Вот вы сказывали, что я едва не погиб при рождении, но Господь сохранил мне жизнь. А ради чего? Ужели для того, чтобы я прожил ее никчемно?
– Сыночек! Помолись, и легче станет!
– Да, да… – прошептал тот, вставая. – Неможется мне, матушка. Ужинать не буду. Завтра на рассвете пойду в театр просить расчета.
* * *
Бой барабанов становился всё слышнее. Великий князь Николай Павлович удовлетворенно кивнул. Изо всех видов музыки более всего он предпочитал барабанную дробь. Истинный знаток, он мог по достоинству оценить мастерство исполнителей.
Карета промчалась мимо постового, который, заметив герб великого князя, вытянулся во фрунт. Верховой конвой спешился и кинулся открывать дверцу. На подмороженную землю первым спрыгнул адъютант великого князя полковник Бакланов. За ним вышел и сам Николай, молодой, высокий, стройный, с бледным, словно мраморным лицом. Поплотней запахнув подбитый мехом плащ, он повернулся к барабанщикам и некоторое время молча слушал. Палочки взлетали в едином порыве, отбивая такт, на миг замирали в воздухе и вновь опускались на мембрану, создавая характерный сухой треск. Постояв с минуту, великий князь жестом приказал барабанщикам смолкнуть и огляделся.
Как холодно и уныло… Лишь один гусарский полк остался в Красном Селе. Остальные уже давно выехали на зимние квартиры в Петербург. Темные тучи навевают тоску. То ли дело летом, во время военных смотров! Сколько раз Николай принимал в них участие и всегда волновался, не в силах унять учащенного биения сердца. Вот и теперь, глядя на пустой плац, он не мог избавиться от чудного видения.
* * *
Словно наяву, перед ним предстает военный парад в Красном Селе. В конном строю пестреют яркие ряды гусар, сверкают на солнце латы улан. Замерли в строю драгуны и кирасиры. Настает напряженная до предела тишина, готовая вот-вот взорваться. Секунда… другая…
И вот летит ввысь голос серебряной георгиевской трубы: «Ти-та-та-та!.. Та-та!» Все устремляют глаза на зеленое поле. На белом английском скакуне несется к колоннам войск император. Пышный белоснежный султан на треуголке трепещет на ветру. Александр I начинает объезд гвардейских полков, приветствуя их, а те скандируют в ответ: «Здравия желаем, ваше императорское величество! Ур-р-р-ра!» А по краям поля – местные жители и богатые дачники, для которых военный смотр – любимое зрелище.
Звучит команда:
– Эскадроны, рысью… Марш!
Обнаженные сабли, взметнувшись вверх, опускаются за правой шпорой. Перед императором проносятся конногвардейцы. Всё на свете отдал бы Николай за возможность в эти минуты поменяться местами с братом. Душу заложил бы дьяволу!
* * *
Усилием воли Николай отогнал видение и обернулся к Сергею Шевалдину, командиру 4-го гусарского полка. Выслушав его приветствие, великий князь милостиво кивнул. Даже в манерах ему хотелось во всем походить на своего венценосного брата.
Что заставило его приехать сегодня в свой подшефный полк? Обыкновенное тщеславие. Он нарочно задержал гусар Шевалдина в Красном, чтобы устроить маленький военный смотр и хоть на миг почувствовать себя императором.
Александр Павлович в молодости был энергичен и хорош собой, но теперь заметно сдал: постарел, светлые вьющиеся волосы портила плешь, голубые глаза с годами словно выцвели. А 27-летний Николай, темноволосый и синеглазый, не был похож ни на одного из своих братьев. Это обстоятельство давало повод царедворцам втихомолку сомневаться в его законном происхождении.
Командир спросил позволения дать сигнал к построению.
– Давно пора! – нетерпеливо отозвался Николай и вскочил на гнедого ахалтекинца, которого почтительно подвел ординарец. Шевалдин и его офицеры тоже сели в седла.
В ту же секунду запела на высоких нотах военная труба, и на плацу перед великим князем были выстроены конные ряды гусар в парадном обмундировании. Сердце Николая сладостно дрогнуло. Пусть воинские почести ему отдает только один полк, но зато какой! Почти все гусары, выстроившиеся перед ним, – ветераны войны с Наполеоном. Николай с достоинством расправил плечи и бросил гордый взгляд на ряды конницы. Зрелище небывалой красоты! Черные кожаные кивера с блестящими кокардами и белыми султанами, яркие чепраки под седлами, серо-голубые доломаны и малиновые чакчиры, расшитые серебряным позументом; легкие ментики, отороченные мехом, залихватски накинуты на левое плечо.
Всё для него, в его честь… Ждать осталось недолго. Сейчас вынесут штандарт, и великий князь начнет объезд эскадронов.
– По-о-лк! Во-о фрунт! На-а караул!
Сердце Николая готово выскочить из груди…
На вороном коне на плац вынесся молодой штандарт-юнкер. Длинное древко штандарта было прикреплено ременными петлями к его руке и к стремени. Сверху – горизонтальный брус, который удерживал развернутое красное полотнище с бахромой и тяжелыми кистями. На полотнище вышито золотом: «За отличие при изгнании неприятеля из пределов России 1812 года». А над знаменем на древке в солнечных лучах сиял двуглавый орел.
– Ура! – прокатилось по рядам гусар.
Но что-то странное вдруг стало твориться в свите великого князя. В глазах офицеров появилось недоумение, смешанное с тревогой. Николай невольно бросил взгляд на командира полка, потом оглянулся на своего адъютанта. У того на лице застыл откровенный ужас. В чем дело? Великий князь устремил глаза к штандарту и невольно ахнул… Обе головы орла смотрели в одну сторону: одна из них была согнута.
– Стой! – отрывисто скомандовал Шевалдин.
Капельмейстер на полутакте остановил оркестр. На плацу воцарилась зловещая тишина. Слышно было, как ветер трепал плюмажи на гусарских киверах.
– Штандарт-юнкер, кругом марш!
Повернув коня, юноша поскакал к штабу, унося с плаца знамя вместе с изувеченным орлом.
* * *
Помолчав с минуту, великий князь холодно уставился на Шевалдина:
– Объясните сие безобразие, господин полковник! Чей это злой умысел?
Сергей Павлович спокойно выдержал тяжелый взгляд синих непрозрачных глаз.
– Ваше императорское высочество! Уверяю вас, что никакого злого умысла нет и быть не может! Могу лишь предположить, что штандарт случайно уронили. Возможно, это и стало причиной его повреждения.
– Кто уронил?!
– Это лишь предположение, ваше высочество. Могла быть и другая причина.
– Немедленно найти виновного! – бушевал Николай.
Козырнув, Шевалдин в замешательстве скользнул глазами по рядам конников. Ряды гусар оставались неподвижны.
– Чего вы стоите, полковник! Прикажите командирам эскадронов произвести дознание, или я сделаю это сам! В чьем эскадроне служит штандарт-юнкер?
Шевалдин не успел ответить, как с левого фланга отделился наездник и, подскакав к великому князю, легко соскочил с седла и вытянулся во фрунт.
– Ваше императорское высочество, имею честь, поручик Печерский!
– Что вам угодно? – небрежно бросил великий князь.
– Осмелюсь доложить, ваше высочество, что вина за происшедшее полностью лежит на мне. Это я передавал знаменосцу штандарт и случайно уронил его.
Печерский смущенно замолчал, а великий князь в ярости сверлил его глазами. Он был уверен, что поручик выгораживал истинного виновника преступления.
– Сколько вам лет, поручик?
– Двадцать три, ваше высочество!
– И уже хотите стать для солдат отцом родным? Пожертвовать собой ради их сомнительной любви? У вас мания величия! Даю вам минуту, чтобы вы представили мне виновника.
Печерский вытянулся во фрунт.
– Он перед вами, ваше высочество!
Николай невольно отметил его по-юношески гибкую фигуру, затянутую в щегольской гусарский мундир, выразительные голубые глаза, светлые волосы, правильные благородные черты лица. Это почему-то вызвало новую вспышку гнева. Считая себя эталоном мужской красоты, Николай не терпел тех, кто мог с ним в этом соперничать.
– Ну что ж… Вы сами решили свою участь, – бросил он и небрежно приказал Шевалдину: – Поручика – под арест! Распорядитесь, полковник!
– Ваше императорское высочество… – взволнованно начал Шевалдин, но князь, словно не слыша, повернулся к нему спиной и, как ни в чем не бывало, заговорил со своим адъютантом.
* * *
К вечеру потеплело, разморозилось, и бесснежный Петербург покрылся жидкой грязью. Улицы заволокло жёлтым туманом, но привыкшие к нему извозчики лихо носились по мокрым мостовым, крича прохожим: «Пади, пади!», и обдавали их навозными брызгами, летевшими из-под колес.
Ночь прошла спокойно, а ближе к утру промозглый ветер вдруг резко подул со стороны Финского залива, разбив туман в клочья. Небо обложили тяжелые грозовые тучи, и пошел дождь, сначала редкий, потом все гуще и злее. Порывы ветра, сметая сетку дождя, нещадно качали тусклые уличные фонари, пенили волны вздыбившейся Невы.
Зимний дворец, равнодушный к ярости стихии, гордо и неприступно возвышался над площадью. Он как будто был погружен в сон, только одно-единственное окно в его правом крыле слабо светилось. Там, за окном, прислонившись лбом к холодному стеклу, стоял император России Александр I. Он неотрывно вглядывался в кромешную тьму, словно пытаясь что-то разглядеть на пустынной площади.
Старый лакей Семен, верой и правдой служивший Александру ещё с тех далеких лет, когда будущий царь едва выбрался из пелёнок, приоткрыл дверь и робко потоптался, не решаясь войти. Александр оглянулся.
– А-а… Это ты… Ну, что? Еще не пришел?
– Никак нет, ваше величество! Видно, непогодь задержала: вон как вихорь крутит.
Семен перекрестился.
Царь досадливо махнул рукой.
– Ладно, ступай! Как придет – доложи!
«Непогодь»… Император усмехнулся. Не знает глупый старик, что никакая земная стихия не сможет задержать этого человека. И если в письме, доставленном третьего дня, было сказано: «Прибуду в Петербург 7 ноября», значит, так и будет.
Александр Павлович отошел от окна и присел у стола, заваленного рукописями, письмами, обломками сургуча и гусиными перьями с откусанными кончиками (неискоренимая привычка, оставшаяся с детства). Камин, письменный стол, пара жёстких кресел – вот и вся обстановка. Прибирать в этой комнате никому, кроме Семена, не дозволялось.
Парадный императорский кабинет находился этажом выше, в центральной части дворца. Там вершились исторические дела, принимались генералы и высокие чиновники, подписывались манифесты. Александр не любил его. А здесь, в скромном убежище, похожем на келью, с единственным окном на площадь, он мог быть самим собой. Покой и забвение успокаивали его уставшую душу. Здесь его не тревожила тень задушенного отца, не мучил стыд Аустерлицкого поражения и Тильзитского мира, не вспоминался тяжелый двенадцатый год, кровавое Бородино, пожар Москвы, упущенные возможности пленения Наполеона при переправе через Березину… Здесь он мог не думать о Венских конгрессах и дипломатических интригах Меттерниха и Талейрана. Господи, неужели это не сон? Священный союз, Польская конституция, аракчеевские военные поселения… Всё оставалось за порогом его любимого кабинета, входить в который позволялось только тем, кому он еще доверял. Маленький островок личной жизни, который строго охранялся от посягательств.
Поколебавшись с минуту, он достал из фарфоровой вазы крохотный серебряный ключ, отомкнул нижний выдвижной ящик и положил перед собой резную шкатулку из слоновой кости, не решаясь открыть ее. Он знал, что если поднимет крышку, то острая боль сожмет его сердце. А он так устал от душевных страданий. Долго сидел он, погружённый в воспоминания, опустив голову на сомкнутые руки.
