скачать книгу бесплатно
Письма к Богу
Галина Луч
Однажды размеренную, сонную жизнь почтового отделения в одном из провинциальных городков России нарушило необычное письмо. Письмо к Богу… "Боженька, помоги моей мамочке и верни папу. Мы его простим!" – умолял мальчишка. Горе неизвестного ребенка заставило всех работников почты заглянуть в себя, задуматься о своих нравственных принципах, переосмыслить их. Они проходят сложный путь от суетной и не всегда праведной жизни без Бога к вере и Церкви, к радикальному изменению своего бытия.
Глава 1
Небо заволокло серой пеленой. Дождик накрапывал тихо, стараясь не разбудить спящих людей, задерживая прелести ночи и продлевая ее воздействие.
Все могут поспать подольше в субботнее утро, и небеса постарались, создав особую атмосферу. Дождик, серость, сырость – это не плохо и не хорошо, это нормально. Небольшой городок на берегу Волги погрузился в пучину атмосферного фронта непогоды и сонливости. «Спите! – природа поет свою колыбельную песню. – Отдыхайте после трудовой недели».
Лиза нехотя вышла из подъезда, открыла зонтик и, съёжившись от утренней прохлады, отправилась по пустынной улице к себе на почту. Работать совершенно не хотелось. Перепрыгивая через лужицы, она ворчала на все вокруг: "Ну и утро, лужи сплошные, прыгай тут. Чего смотришь, не нравлюсь? Ты мне тоже не нравишься, – гаркнула она на ворону, подлетевшую к ней совсем близко за грязным, размокшим, непонятного происхождения кусочком, валявшимся на дороге. – Тьфу ты…. Собираете разную дрянь. А говорят, что вы умные птицы. Раз, умные, чего падаль-то жрете?"
Лизу догнал Петр Васильевич Петренко, управляющий почтой, единственный мужчина в их женском коллективе, не считая сторожа Степана.
– Чего ворчишь, Лизавета?
– Ой, Петр Васильевич, а я вас не заметила, – вздрогнула она.
– Так чего недовольная с утра пораньше? На работу, как на праздник, идти надо. Я тебе приказываю плохое настроение дома оставлять.
– А дома мать не велит в плохом настроении пребывать. И чего мне делать прикажете? Куда я его, а? Оно же вот тут застряло, – она ударила себя в грудь.
– Лизавета, не хандри, тебе всего-навсего тридцать скоро стукнет. Вся жизнь впереди. Молодая, симпатичная… Я вон с одной ногой ковыляю по жизни, и возраст уже…
– Да ладно уж вам, Вы же мужчина.
– На пенсию скоро, и то не унываю, – они свернули налево. – Вот и почта наша родная. Запомни, настроения – это голова наша.
– А вы что, без машины?
– Да, сломалась старушка. Завтра разберусь.
Петр Васильевич хромая поднялся по ступенькам и нажал звонок. Дверь тут же открылась, и сторож Степан, зевая, впустил сотрудников.
– Ну и погодка… спать хочется, – он зашаркал в маленькую комнатенку отдыха и поставил чайник. – Васильевич, чайку может?
– Да я же только из дома. Вон Лизавету напои, настроение, может, поднимется.
– Да, чаем здесь не поможешь, в девках пересидела. А ну, пошла прочь, – закричал он на кошку Маруську, которая прыгнула прямо на стол и подняла хвост трубой.
– Степан, ты Маруську избаловал. Раньше она у нас по столам не шастала. Выговор получишь. Валентина пришла?
– Да, в подсобке разбирает. А я чашку выпью, чего-то слабость какая-то. Старость не радость. А кошка – она же гуляет сама по себе, ей никто не хозяин.
В комнатушку вплыла уборщица тетя Валя, заняв собой почти всё пространство. Она смотрелась статно, величаво, несла себя как царицу. Преклонный возраст и излишняя полнота нисколько не сказались на её осанке.
– Здравствуй, Васильевич. Чего с Лизой-то? Как бешеная.
– Здравствуй, Валентина. А где она?
– Да письма из ящиков достает. Я ей "здрасьте", а она даже головы не повернула, – тётя Валя уселась на единственное кресло и вытянула ноги. – Болят окаянные. Я ей в матери гожусь, а она морду воротит, аль с уборщицами и здороваться не обязательно?
– Валентина, ну ты же знаешь, что Лиза тебя очень уважает, ну такое настроение сегодня.
– Ты, Васильевич, не защищай, а воспитывай.
В дверь заглянула Светлана.
– Ах, вот вы где.
– Заходи, – повелительно произнесла тетя Валя. – Чай будешь?
Повиливая бедрами, облачёнными в коротенькую юбку, Светлана прошла к столу и, бросив небрежно сумочку, достала себе чашку из шкафа.
– Светка, ты, конечно, у нас барышня красивая, чего уж там, блондинистая, вон как волосы кучерявятся, и возраст хорош. Тридцать пять – это еще не ягодка, а цветочек, но уж слишком юбку короткую одела. У твоего сына, небось, подружки такие носят, а ты все же мать.
– Ох, теть Валь, хочется еще похорохориться. Сама говоришь, цветочек.
– Так юбкой мужиков не удивишь. Сейчас вон и пузо, и зады у всех наружу, и никаких удивлений, иногда даже омерзение. Это я тебе как мужик говорю. – Петр Васильевич насыпал себе в чашку кофе и залил кипятком. Комната наполнилась ароматом.
– Валентина, тебе чего? Чай? Кофе?
– Ты начальник, Васильевич, тебе не положено разливать. Степан уснул, что ли? Ой, даже не знаю, что выпить: и кофейку хочется, да нельзя мне. А, ладно, давай кофе наливай.
– Вот видишь, тетя Валя, нельзя, а хочется. Вот и мне, вроде возраст уже не позволяет, а хочется. – Устроившись за столом и сложив ногу на ногу, Света достала зеркальце и помаду.
Хлопнула входная дверь. Петр Васильевич посмотрел на часы:
– Вера Петровна пришла. Ей дольше всех добираться, замерзла, небось. Степан, наливай чай, согревать будем.
– Здравствуйте. Ну и непогода, – потирая руки, Вера Петровна прошла в дальний уголок и пристроилась на табуретке. – Это мне, Степан?
– Да, моя королева.
– Хватит тебе издеваться.
– А я и не издеваюсь. Ты для меня, Верочка, эталон женщины. Ты и Валечка наша.
– А ну, с этого момента поподробнее. Может, и я уму-разуму научусь, – Света взяла со стола конфету и манерно стала ее разворачивать.
– Ну, я говорить красиво не умею, – начал Степан. – Во-первых, в сорок восемь лет ее хочется называть Верочкой. Вот ты, например, как конфету разворачиваешь. А? Сразу видно – на публику работаешь, а она естественная во всем. Во-вторых, при всех ее проблемах – всегда мягкая, отзывчивая, спокойная. В-третьих, при такой-то зарплате и так со вкусом одеваться не каждый сможет. А уж про Валентину и говорить нечего, царица и все!
– Вот поэтому-то и живу одна, – Вера Петровна смутилась и чуть не разлила чай.
– Да ты просто замуж не хочешь. Был бы я хотя бы лет на десять моложе, уж я бы тебя измором взял, – Степан заботливо пододвинул обогреватель к ногам Веры.
– Кто бы меня измором взял, – вздохнула Светка.
– У вас есть еще пятнадцать минут – и за работу, – поднимаясь со стула, сказал Петр Васильевич.
В комнату влетела Лиза, держа в руке конверт. В её больших голубых глазах застыло несвойственное ей удивление.
– Вот письмо…
– Мне, что ли, – удивился Петр Васильевич, беря у нее из рук белый конверт с множеством марок. – Ух, ты, разукрасили, видать далеко посылали.
– К Богу, – выпалила Лиза.
– Ты чего говоришь-то, Лизавета, – вертя в руках конверт, Петр Васильевич никак не мог найти адрес.
– Так вот написано: «Письмо Богу».
Действительно, среди марок было аккуратно выведено печатными буквами «Письмо Богу» без обратного адреса. Всем захотелось взглянуть на необычный конверт. Когда все успокоились, тетя Валя забрала послание из рук шефа.
– Вот дожили! К нам на почту письма для Бога стали приносить. Вот это шуточки.
– И куда его теперь отправлять? Не на небо же? – тихо спросила Лиза.
– Да, наверное, это чья-то шутка, – вырвав письмо их рук тети Вали, Света взяла ножницы и стала надрезать конверт.
– Стой, подожди, мы не имеем права. Так нельзя, – взволновано вскочила с места Вера Петровна.
– Ты что, Веруня, куда его? – растерялась Светка.
– Вскрывай! – приказала тетя Валя.
– Ну что, Петр Васильевич, с ним делать?
Он присел на стул, почесывая лысеющую голову.
– Ну, конечно же, чья-то шутка. Отправить мы его не сможем ни адресату, ни отправителю. Или выбрасываем, или вскрываем.
– Да вскрывай, давай, Светик. Интересно же, что там, – сказал Степан.
Света быстро открыла конверт, достав листок, сложенный пополам, и протянула Лизе.
– На, читай, я без очков не вижу.
Лизавета развернула лист бумаги.
– Детский почерк, ребёнок, наверное, пишет.
– Читай, – скомандовал Петр Васильевич.
«Дорогой Боженька, я не знаю, где ты живешь, и не знаю, дойдет ли до тебя мое письмо, но очень хочется тебе кое-что сказать и попросить. Тетя Лида всегда говорит: «Бог поможет». Боженька, миленький, у нас папка к другой тете ушел. Мамка плачет все время. Сестренка совсем маленькая, ей два годика. Боженька, почему папы бросают своих детей? У Ваньки тоже папка ушел, когда ему было три года. Боженька, ведь так не должно быть. Они все-таки нам папы, они родили нас. Как маму успокоить, я не знаю. Она курить стала. Дома нехорошо. Боженька, почему взрослые любят врать? И врут, и врут, папа врал, пока не ушел. Мама сейчас накурится, а мне говорит, что курить вредно. А зачем тогда сама курит, если вредно? В школе тоже все врут, я это чувствую, хоть всего и учусь мало. Боженька, помоги моей мамочке и верни папу. Мы его простим. Спасибо тебе большое. До свидания».
Лиза протянула листок Петру Васильевичу. В комнате стояла тишина. Дождик резко усилился, набирая темп. С этого хмурого неприветливого утра и необычного письма началась интересная история маленькой провинциальной почты и её небольшого коллектива. История, сумевшая выйти за пределы и повлиять на многие сердца, не оставив равнодушным никого в округе.
Глава 2
Лиза открыла дверь своей квартиры и, бросив зонт в сторону, громко крикнула:
– Мам, это я.
Мать сидела в инвалидном кресле на кухне у окна. Седые пряди торчали в беспорядке. Было видно, что расчёска давно не гуляла по волосам, дав им вольное существование.
– Ясно, что ты, кто же еще, – прошипела она.
– Мам, я тебе гранатик купила и немного яблок, – Лиза поставила сумку на стол и краем глаза следила за матерью, которая, отъехав от окна, направила свой транспорт вон из кухни.
– На фиг мне твои гранатики. Деньги только переводишь. Мне бы в могилу быстрее.
– Мам, ну что ты говоришь?..
– Мне твои яблоки не нужны. Какая в них польза, весною-то. Вот когда молодые пойдут, тогда и покупай.
Проезжая мимо стола, она взяла яблоко и понюхала:
– Одна химия. Вон как наполировали, на новогоднюю елку можно вешать, сволочи. Травят нас, как тараканов. Сигареты купила?
– Купила. Между прочим, сигареты тоже яд, да еще какой. Тебе ничем не угодишь, чтобы не сделала – все плохо.
– А чего хорошего-то – в коляске по дому гонять?
– Ну, я же не виновата, что ты себя довела до инвалидности, – немного повысив голос, сказала Лиза, и тут же пожалела об этом.
– Не кричи на мать. Не виновата она. А кормить, поить, учить, одевать вас надо было на что, а? Отец-то палец о палец не ударил. Одна всё тащила.
Лиза, не снимая куртки, села за стол и грустно посмотрела на мать, на ее до боли родные руки, которые когда-то ее гладили и дарили, пусть маленькие, но подарочки: «Мама, мамочка, где ты та, которая умела улыбаться».
Мать развернула свою коляску в сторону дочери и зло посмотрела на нее.
– Что, сказать нечего?
– И что мне теперь сделать, чтобы вину свою снять перед тобой. Ну, прости, что я у тебя родилась, и Тольку прости, – слезы покатились по Лизинам бледным щекам. В груди стоял ком боли и безысходности. Радости она не испытывала уже давно. Да! Радость можно потерять, как потерять что угодно: девственность, честь, ум и так до бесконечности, пока не превратишься в нечто нечеловеческое. Слезы текли сами собой, как уже привычный ритуал, без них не проходило ни одного дня.
– Ну ладно, ладно, доченька, успокойся, я ведь не со зла.
– А с чего? Каждый день одно и то же.
– Жизнь такая собачья, – она достала сигарету и, прикурив, глубоко затянулась.
– Крыша над головой есть, еда тоже. Я тебе во всем помогаю, Толик не забывает. Думать теперь о душе надо.
– Похоронить быстрее хочешь. Конечно, я тебе мешаю. Вот придешь как-нибудь, а меня нету. Я вниз головой с балкона. О душе заговорила.
– Ох, мама, мама, – Лиза, тяжело вздохнув, встала с табурета и поплелась в коридор раздеваться. – Разве только перед смертью о душе думать надо. Если бы мы все о ней каждый день думали, наверное, все по-другому сложилось бы. Устала я очень.
– Прости меня, доченька, говорю чушь всякую. Иди, поешь, я вон картошки натушила.
