скачать книгу бесплатно
Гусоньки – впереди,
И всякая рада,
Коль милого углядит.
Голос был красив, звонок, хотя и грубоват. Хорошенько вслушавшись, Цзялинь понял, что это поет Цяочжэнь, вторая дочь Лю Либэня. Он сразу вспомнил нелепый вид Ма Шуаня, ездившего к ней свататься, и невольно рассмеялся: «Твой милый специально приезжал к тебе, так ты спряталась, а теперь ходишь и поешь про милого!»
Тут он услышал шорох в кукурузе совсем недалеко от себя и почувствовал, что Цяочжэнь идет прямо сюда. Он кое-как натянул на себя одежду и еще не успел застегнуть последнюю пуговицу, когда девушка уже стояла перед ним, держа в руках корзину нарезанной травы. Она была мало похожа на деревенскую – и своей красотой, и полным отсутствием вульгарности. Это сказывалось даже в ее одежде: зеленых синтетических брюках под цвет травы и розовой рубашке, воротник которой был завернут на застиранную синюю куртку.
Цяочжэнь смущенно скользнула взглядом по Цзялиню, отвела свои большие влажные глаза и, достав из-под травы в корзине спелую дыньку, протянула ее юноше:
– Ешь! Страсть какая сладкая! Это с нашего участка, я сама сажала…
Она попыталась вытереть дыньку чистым цветастым платком, но Цзялинь остановил ее:
– Я сейчас не хочу есть, потом…
Девушка собиралась что-то сказать, однако заколебалась, опустила голову и пошла по тропинке к берегу. Цзялинь положил дыньку рядом с собой, машинально глядя вслед девушке. Внезапно Цяочжэнь обернулась, их взгляды встретились. Юноша рассерженно отвел глаза и снова лег: да, она была красавица, но одновременно и родственница Гао Минлоу!
Цзялинь действительно хотел сейчас вовсе не есть, а курить. Он прекрасно знал, что у него нет ни сигарет, ни самосада, и тем не менее стал шарить по карманам в поисках табака.
– Сынок, идем скорее обедать! Чего ты там лежишь! – раздался с берега голос отца.
Юноша встал, засунул дыньку в карман и лениво пошел на зов. Взобравшись на берег, он первым делом взял у отца трубку, глубоко затянулся и тут же согнулся в кашле.
– Никогда не кури самосада, он слишком крепкий! – заворчал отец, отбирая у него трубку. – Я сейчас работал в горах и вот что надумал: завтра в городе базарный день, так пусть твоя мать напечет пампушек, а ты их продашь. У нас ведь ни денег, ни керосину, ни соли почти не осталось… Заодно и сигарет себе купишь!
Цзялинь утер слезы, выступившие от кашля, и распрямился. Отец глядел на него, ожидая ответа, но юноша не торопился, а размышлял. Он сразу вспомнил про письмо, которое написал дяде, и подумал, что в городе сможет сам его отправить. Поэтому он согласился пойти на базар.
Глава третья
Вскоре после завтрака Цзялинь вышел на дорогу, которая вела из их долины в уездный город, и увидел множество крестьян, спешащих на базар. За последние два года политика в отношении деревни изменилась, индивидуальную деятельность уже не прижимали, поэтому базары, торговля вновь обрели свой смысл в жизни крестьян.
Некоторые парни ехали на велосипедах, увитых разноцветными лентами, в новой одежде, явно предназначенной для свиданий или смотрин. На загрубевших ногах красовались нейлоновые носки и туфли из искусственной кожи, головы были гладко причесаны, на чисто вымытых лицах читалась нескрываемая радость. Ведь парням предстояло повидаться с невестами, друзьями, сходить в кино, магазины, купить модные вещи… Но основная масса крестьян что-нибудь несла: хворост, овощи, яйца, кудахтающих кур, визжащих поросят. Другие толкали перед собой тележки, тащили на веревках баранов или ослов. Среди толпы шли сапожники, жестянщики, столяры, каменщики, штукатуры, валяльщики, бондари, корзинщики, бродячие лекари, гадальщицы, игроки в кости, воры, мошенники… От их многочисленных ног над дорогой поднимались клубы пыли.
Когда Цзялинь со своей корзиной пампушек влился в этот поток, он сразу пожалел, что послушался отца. Ему казалось, что все прохожие смотрят на него и думают: как он, уважаемый учитель, вдруг идет торговать на базар, точно старая бабка! Испытывать это было мучительнее, чем тысячи укусов, но поделать ничего нельзя. Сама жестокая судьба загнала его на эту пыльную дорогу, иначе он не способен начать новую жизнь. В доме действительно нет ни денег, ни керосина, ни соли, родители уже стары. Как же он, молодой, сильный парень, может сидеть без дела и даром есть их рис?
Цзялинь еще крепче сжал ручку корзины, опустил голову и, стараясь смотреть только под ноги, быстро зашагал в город. Тут он вспомнил, что перед уходом отец советовал ему не просто стоять с пампушками, а зазывать покупателей. Ведь если он не будет кричать, кто поймет, для чего он стоит?
Дойдя до небольшого перекрестка, от которого отходила в стороны канава, Цзялинь решил пойти по этой канаве и где-нибудь потренироваться в зазываниях. Он осторожно оглянулся, словно делая постыдное дело, прошел по канаве так далеко, что уже потерял из виду дорогу, и здесь, в совершенно безлюдном месте, остановился. Но сил кричать не было. Юноша раза два открыл рот – все без толку, его даже пот прошиб. Вокруг стояла полная тишина, лишь из куста с какими-то голубыми цветами выпорхнула стайка снежно-белых бабочек, да из зарослей на склонах доносился пряный запах полыни. Было такое впечатление, что весь мир замер и ждет его крика: «Паровые пампушки!..»
О, как это мучительно и позорно – все равно что в огромном зале при скоплении народа учиться лаять по-собачьи! Но Цзялинь решил не отступать. Тыльной стороной ладони смахнув со лба пот, он яростно глотнул слюну, закрыл глаза и закричал:
– Паровые пампушки!
Эхо в горах тут же разнесло его натужный крик. Долго Цзялинь стоял возле пустынной канавы, потом с трудом вернулся к дороге и продолжил путь в город. От их деревни до города было всего пять-шесть километров, но Цзялиню этот путь показался бесконечным.
Когда он дошел до места, где их речка Лошадиная сливалась с Уездной, город был уже на виду. Весь противоположный склон усеяли дома – высокие, низкие, одноэтажные, многоэтажные, почти одинаково серые, но хранящие для него ту же притягательную силу, что и прежде. Он никогда не видел других городов, поэтому уездный центр казался ему большим городом, даже иным миром. Все это было для него знакомым, родным. Тут он учился в средней школе, впервые познал жизнь; тут зародились его мечты о будущем. Школа, стадион, бассейн, улицы, кинотеатры, магазины – всем этим он мог наслаждаться еще три года назад.
Сейчас он снова оказался здесь, но уже не веселым юношей в чистой одежде, пахнущей мылом, с гордо выпяченной грудью, на которой красовался значок лучшей школы города, а обыкновенным крестьянином, спешащим на базар с корзиной пампушек. Цзялинь помрачнел. Он облокотился о каменные перила моста через Лошадиную и почувствовал, что у него кружится голова. Люди непрерывным потоком шли мимо него и вливались в улицы. Вдалеке, над самым центром города, стояло огромное облако пыли, слышался разноголосый гомон, напоминающий жужжание пчел.
И тут у Цзялиня мелькнула еще более страшная мысль: а что, если он встретит кого-нибудь из своих соучеников? Он беспокойно вскинул голову и огляделся. Может быть, вернуться? Нет, это немыслимо, в доме не осталось ни монеты. Если он вернется с полпути, родители вряд ли что-нибудь скажут, но в душе наверняка расстроятся – не столько из-за непроданных пампушек, сколько из-за того, что у них такой никчемный сын. Раз уж он пришел сюда, то непременно должен добраться до рынка.
Перейдя мост, Цзялинь направился в южную часть города, где продавали главным образом свиней, рис и овощи. Народу здесь было меньше, чем на центральном рынке, в основном крестьяне, так что однокашников он вряд ли встретит. Но когда Цзялинь проходил мимо автостанции, вся кровь вдруг бросилась ему в голову: у дверей станции он увидел Хуан Япин и Чжан Кэнаня, с которыми прежде учился в одном классе. Скрываться было уже поздно: они заметили его и пошли навстречу.
Цзялинь в ярости был готов отшвырнуть от себя корзину с пампушками, однако бывшие одноклассники уже приблизились, и ему пришлось пожать Чжан Кэнаню руку. На вопрос, что он делает здесь с корзиной, Цзялинь тут же соврал, будто идет к родственнику.
Хуан Япин горячо воскликнула:
– А ты здорово шагнул вперед! Я читала в районной газете твои очерки и, признаюсь, позавидовала! Главное – стиль превосходен, я даже выписала себе несколько отрывков…
– Ты все еще преподаешь в деревенской школе? – спросил Чжан Кэнань.
Цзялинь мотнул головой и горько усмехнулся:
– Нет, меня заменили бригадирским сынком, так что я сейчас превратился в рядового коммунара!
– Выходит, для учебы и творчества у тебя совсем мало времени? – обеспокоилась Хуан Япин.
– Чего-чего, а времени у меня хватает! – все с той же горькой усмешкой продолжал Цзялинь. – Ведь сказал же один поэт: «Мы заступами пишем стихи на безбрежном теле земли!»
Одноклассники прыснули, оценив его юмор.
– А вы в командировку? – спросил Цзялинь, чувствуя, что в их отношениях, прежде чисто товарищеских, появилось что-то особенное.
– Я – нет. Это Кэнань едет в Пекин, чтобы купить для своей организации цветной телевизор. А я просто гуляю… – ответила Хуан Япин, несколько смущенная.
– Ты все еще работаешь в отделе продовольствия? – обратился Цзялинь к Чжан Кэнаню.
– Нет, недавно меня перевели в продмаг.
– Не просто перевели, а повысили, сделали начальником, точнее – заместителем директора! – вмешалась Хуан Япин, насмешливо скривив губы.
– Да, – как ни в чем не бывало подхватил Чжан Кэнань. – Так что если тебе понадобятся редкие сигареты или вино, я постараюсь организовать. Других способностей у меня нет, а организовывать кое-что умею. Ведь в деревне сейчас трудно достать что-нибудь приличное.
И хотя сказал он это достаточно дружелюбно, Цзялинь, уязвленный своим нынешним положением, усмотрел в его словах подвох, желание подчеркнуть собственное превосходство. Он мигом вспыхнул, ответив довольно высокомерно:
– Если мне что-нибудь понадобится, достану сам, а не буду утруждать однокашников!
Чжан Кэнань нахмурился. Хуан Япин, чувствуя, что разговор не клеится, поспешила перевести его на другую тему:
– Цзялинь, если сегодня после обеда у тебя будет время, заходи к нам на радиостанцию, поболтаем! С тех пор, как мы закончили школу, ты ни разу даже не заглянул к нам. Я вижу, ты все такой же гордый!
– Вы сейчас возвысились, а я стал простым крестьянином, мне до вас не дотянуться! – снова понесло Цзялиня. Когда он чувствовал себя униженным, он говорил очень резко и язвительно. Чжан Кэнань уже не мог выдержать этого. На счастье, по радио как раз объявили, что началась продажа билетов на его рейс, он мигом пожал Цзялиню руку и скрылся. А Хуан Япин немного замешкалась:
– Я в самом деле хочу с тобой поговорить… Ты ведь знаешь, я тоже люблю литературу, но сейчас работаю дикторшей и упражняюсь в языке только устно. За эти годы ни одной вещицы не написала… Итак, обязательно приходи!
Ее приглашение звучало вполне искренне, однако Цзялинь неизвестно почему продолжал дуться.
– Если будет время, зайду. Ну, тебе пора провожать Кэнаня, я пошел!
Девушка мгновенно покраснела, как будто ее вымазали краской:
– Я вовсе не провожаю его. Я пришла встречать одного родственника…
Она явно лгала. Цзялинь больше ничего не сказал, а только кивнул головой и пошел. Ему было смешно, что и он, и Хуан Япин выдумали почти одинаковую ложь. «Ну что ж, иди к своему родственнику, а я к своему!» – говорил он себе, но под влиянием этой встречи погрузился в воспоминания о школьных годах.
Хуан Япин была старостой их класса, а он – ответственным за учебу, поэтому общались они довольно часто. К тому же они оба хорошо учились, любили литературу и уважали друг друга. А с Чжан Кэнанем он не был так близок, только играл с ним в одной баскетбольной команде.
Хуан Япин родилась в южной провинции Цзянсу, ее отец был большим человеком – начальником уездного ополчения и членом укома[6 - Уездный комитет (партии). – Примеч. ред.]. Когда его перевели сюда, дочь переехала вместе с ним и попала в один класс с Цзялинем. Она была типичной южанкой: подвижной, сообразительной, контактной и в то же время не вульгарной, так что вся школа засматривалась на нее. А Цзялинь, хоть и не ездил никуда, но очень много и жадно читал. От природы мечтательный, устремленный во внеземной мир, он был любознательнее и свободнее своих одноклассников. Хуан Япин быстро заметила это и, естественно, сдружилась с ним. Ему тоже нравилось разговаривать с ней, потому что до сих пор он не встречал таких девочек. Большинство его одноклассниц были слишком скованны и серы, говорили только о еде и одежде, да и учились хуже мальчишек, так что его мало интересовали. А с Хуан Япин можно было поговорить и о только что прочитанном романе, и о музыке, и о живописи, и о международных проблемах. Ребята время от времени болтали об их отношениях, но на самом деле Цзялинь вовсе не выходил ни за какие рамки. Единственное, чего он не мог преодолеть в общении с Хуан Япин – сознания своей неполноценности, потому что он не обладал достатком и общественным положением, в отличие, например, от Чжан Кэнаня. Родители Чжана были видными людьми в уезде: отец – заведующий уездным отделом торговли, мать – заместителем начальника аптекоуправления. Чжан Кэнаню тоже нравилась Хуан Япин, но он чувствовал, что надежд у него мало.
Вскоре все они закончили школу, однако в вуз никто из их класса не прошел: ребята, приписанные к деревне, вернулись в свои родные места, а городские постепенно устроились на работу в уездном центре. Чжан Кэнань поступил в отдел продовольствия, Хуан Япин, хорошо говорившая на литературном языке[7 - Имеется в виду путунхуа – стандартизированный официальный язык КНР, произносительная норма которого основана на пекинском диалекте. Помимо него в Китае существует множество диалектов со многими фонетическими различиями. – Примеч. ред.], стала дикторшей на радиостанции. Перемены в судьбе развели Цзялиня и Хуан Япин далеко друг от друга. Хотя от деревни до уездного центра рукой подать, практически это были два разных мира.
Начав работать в деревенской школе, Цзялинь каждый раз, когда слышал по радио звонкий голос Хуан Япин, испытывал грустное чувство. Постепенно это чувство ослабло, но однажды кто-то из бывших однокашников сказал ему, что Япин, наверное, крутит любовь с Кэнанем, и Цзялиня снова охватила безотчетная грусть.
Сейчас, встретив их у автостанции, он особенно расстроился: шел с корзиной в руках и лихорадочно шарил глазами по сторонам, чтобы не наткнуться еще на кого-нибудь из прежних друзей. Дойдя до перекрестка и влившись в людской водоворот, он все-таки встретил знакомого, но на этот раз не всполошился. Когда Ма Чжаньшэн, ответственный за образование в их коммуне, неловко пожал ему руку, Цзялинь даже подумал: ну и плевать, что Ма видит его с этой позорной ношей, – пусть поглядит, до чего они его довели!
На вопрос, что он здесь делает, Цзялинь четко ответил: иду торговать пампушками. Более того, достал из корзины одну пампушку и сунул в руки Ма Чжаньшэну с таким удовлетворением, как будто это была граната, которая сейчас взорвется и отомстит за него. Ма принял пампушку обеими руками, но тут же затолкал ее назад в корзину и растерянно поскреб подбородок, уже начавший обрастать щетиной:
– Цзялинь, ты, наверное, презираешь меня! Я и сам чувствую себя так, будто мне в душу помоев набухали, а вылить их некуда. Давно хочу сказать тебе одну вещь, да все не решаюсь, а сейчас скажу! – Он отвел юношу в сторонку, к велосипедной мастерской, снова поскреб подбородок и тихо продолжал: – Эх, Цзялинь, ты, наверное, не знаешь, что начальник нашей коммуны Чжао и ваш Гао Минлоу – старые друзья. Хотя один и подчиняется другому, а все равно не разлей вода. Несколько лет назад Минлоу некого было пристраивать в учителя, поэтому тебя и взяли, а теперь у него сын школу закончил, вот Минлоу и повадился к нам бегать. Чжао, ясное дело, постарался для друга. Сам знаешь, в последние годы идет урегулирование экономики, государство старается из деревни кадров не брать, поэтому каждое учительское место на счету. Минлоу, ясное дело, должен был своего сына пристроить, а в соседнюю деревню его никто бы не взял, оставалось только тебя уволить. Объявлял об этом на совещании я, но ведь решение-то не мое – я человек маленький. Так что ты на меня не сердись!
Цзялинь с нарочитым равнодушием пригладил волосы:
– Ладно, Ма, не переживай, я и без твоего объяснения все понимал. Но и ты должен понять меня – мы же с тобой несколько лет вместе работали!
– А я тебя понимаю и знаю, что из всех учителей коммуны ты самый лучший! К тому же ты человек боевой, упорный, я таких люблю. В общем, не бойся!.. Кстати, знай, недавно меня перевели в уездный отдел трудовых ресурсов, заместителем начальника отдела, так что, можно сказать, повысили. Несколько дней назад я уже говорил Чжао, чтобы он при случае восстановил тебя в учителях. Он полностью согласился… В общем, не бойся и жди! Ну ладно, иди по своим делам, а то у меня тут небольшой прием. Когда чиновник получает должность, он пылает от усердия, как три факела. Я хоть и не пылаю, однако угощение для своих благодетелей должен устроить…
Ма Чжаныпэн помахал юноше рукой и мигом скрылся в толпе, как будто убегая от него. Цзялинь не питал никаких добрых чувств к этому пролазе, известному всей коммуне, и не воспринял всерьез его слова. Он уловил только, что тот повысился и перешел в уездное руководство. Но какое отношение это имеет к нему, Цзялиню? Для него сейчас самое главное – продать целую корзину пампушек, оттягивающих руку! Протискиваясь сквозь толпу, он направился к южному рынку.
Глава четвертая
Южный рынок хоть и был меньше центрального, но на нем тоже рябило в глазах. На большой площади толпилось множество людей, которые что-то продавали, покупали, шумели, сновали туда-сюда. Здесь было четыре главных торговых ряда: в одном продавали овощи, в другом – свиней, в третьем – остальной скот, в четвертом – готовую еду. Многих привлекал бродячий зверинец из провинции Хэнань. Здесь можно было увидеть медведей, играющих в баскетбол, собачек, прыгающих через обруч, и над всем этим стояли тучи пыли, смешанной с запахом табака и пота.
Цзялинь, тоже весь потный, пробивался со своей корзиной через море людей, сам не зная, куда он идет. Он плотно закрыл пампушки белым полотенцем, чтобы уберечь их от пыли, и в результате люди понятия не имели, что у него в корзине. Он несколько раз порывался начать свои зазывания, но слова застревали в горле. Все другие торговцы окликали покупателей, некоторые просто мастерски играли голосом, не хуже актеров. Раньше он смеялся над такими импровизированными представлениями, однако теперь зауважал их исполнителей, умевших кричать легко и весело, не обращая внимания ни на что. Он чувствовал, что они – свои в этом мире, а он просто ни к чему не способный человек.
Бесцельно бродя в толпе, он вдруг услышал за спиной женский голос:
– Сегодня этот чертов старик решил выпить, назвал кучу гостей, а мне неохота готовить в такую страшную жару. Как назло, пампушки в столовых грязные и из серой муки, и на базаре никто пампушки не продает – уже полдня мотаюсь!
Цзялинь обернулся, хотел скинуть со своей корзины полотенце, но тут же поспешно спрятался за спину старика, торговавшего деревянными лопатами: женщина, говорившая о пампушках, оказалась матерью Чжан Кэнаня. Когда Цзялинь учился в школе, он раза два ходил в их семью. Не исключена возможность, что мать Кэнаня давно забыла о нем, но Цзялинь не хотел рисковать.
В это время на всем рынке заговорили громкоговорители: раздался голос Хуан Япин, начавшей программу. По радио ее голос звучал еще лучше, чем в жизни: нежнее и вместе с тем строже – совсем как у столичных дикторш.
Юноша устало прислонился к бетонному столбу с громкоговорителем, прикрыл глаза и закусил губы. Его красивые брови, похожие на слегка изогнутые сабли, нервно подрагивали. Он представил себе, как Кэнань теперь едет в междугородном автобусе, беззаботно любуясь пейзажами за окном: как Хуан Япин сидит в красивой радиостанции и читает приготовленный для нее текст… А тем временем он унижается – слоняется по пыльному базару, стараясь выручить хотя бы несколько монет!
Ему уже не хотелось ничего продавать, он решил забиться в какой-нибудь тихий уголок. Куда же пойти? Может быть, в читальню уездного дома культуры? Раньше, как любитель литературы и политики, он часто бывал здесь.
Зайдя в читальню, он поставил корзину на край лавки и взял со стеллажа целую пачку изданий: «Жэньминь жибао», «Гуан-мин жибао», «Чжунго циннянь бао», «Цанькао сяоси», уселся за стол и начал их перелистывать. Кроме него, в читальне никого не оказалось – это действительно был тихий уголок, просто удивительный после бурлящего людского моря.
Из-за своих неприятностей он давно уже не читал ни газет, ни журналов. Прежде, чуть ли не с начальной школы, он читал их постоянно и чувствовал, будто ему чего-то не хватает, если хотя бы один день не видел газеты. Теперь он снова погрузился в тот волшебный мир и моментально забыл обо всем остальном.
Первым делом он начал читать международные новости в «Жэньминь жибао». Цзялинь очень интересовался внешней политикой и даже мечтал поступить в Институт международных отношений. В школе он завел себе толстую общую тетрадь и важно выделил в ней такие разделы: «Проблемы Ближнего Востока», «Взаимоотношения стран Европейского экономического сообщества», «Отношения государств АСЕАН со странами Индокитая», «Американский фактор в китайско-американо-советских отношениях» и другие. Он всерьез был уверен, что занимается изучением политики, хотя на самом деле всего лишь наклеивал в тетрадь газетные вырезки. Сейчас он уже посмеивался над этим, но тогда одноклассники обалдели.
Углубившись во взятые газеты, он уже ощущал во всем теле приятную усталость, как вдруг работники читальни начали собираться на обед. Оказывается, он просидел здесь несколько часов! Цзялинь забрал свою корзину и вышел из читальни. Солнце уже начало клониться к западу, по улицам брели лишь редкие прохожие, шума от базара почти не было слышно.
Да, он засиделся в читальне! Что же теперь делать? Базар наверняка опустел, а если бродить по улицам, тем более можно нарваться на знакомых. Цзялинь потоптался немного у дверей читальни и решил возвращаться домой.
С печальным сердцем и поникшей головой вышел он из города: ни одной пампушки в его корзине не убавилось, а в кармане не появилось ни монеты. И тут, у моста через Лошадиную, он заметил Цяочжэнь из их деревни. Она стояла и обмахивалась косынкой, а другой рукой придерживала новенький велосипед «Летящий голубь», который недавно купила ее богатая семья.
Увидев Цзялиня, девушка сама двинулась ему навстречу.
– Ты что, пампушки ходил продавать? – спросила она и почему-то покраснела, будто ее с трудом держали ноги.
– А ты тоже на базар ходила?
– Ага, – Цяочжэнь снова взмахнула косынкой, вытирая со лба бусинки пота, и покосилась на велосипед, но на самом деле не спускала глаз с Цзялиня, – на базар, только ничего там не… – Она вдруг подняла голову и взглянула прямо на него. – Я чувствую, ты ни одной пампушки не продал! Чувствую! Ты боялся осрамиться… Дай их мне, я продам, а ты пока постереги мой велосипед!
Она быстро выхватила у него из рук корзину и пошла – Цзялинь даже сообразить ничего не успел, только смотрел на ее стройную, как росточек, фигуру. Потом оперся руками о перила моста и задумался: как, почему все это получилось?
А Цяочжэнь давно это замыслила. Не день, не два, а уже много лет жило в ее душе чувство, которое она не могла больше сдерживать, поэтому оно и прорвалось. Иначе она, наверное, просто умерла бы.
Эта красивая дочка Лю Либэня, хотя никогда и не училась, но чувствовала и понимала многое. Односельчане видели только ее внешнюю красоту, даже не подозревая, что ее внутренний мир не менее красив. К сожалению, из-за своей необразованности она не могла дружить с людьми, которых считала по-настоящему интересными: более того, испытывала перед ними неловкость. Она часто горевала, что отец не пустил ее учиться. Сверстники ушли далеко вперед, догнать их все равно не догонишь, остается лишь плакать тайком.
Но она решила во что бы то ни стало выбрать себе в спутники жизни культурного, духовно богатого парня. Благодаря своей красоте Цяочжэнь вполне могла выйти замуж за кадрового работника коммуны или за городского рабочего – уроженца деревни. Свахи уже не раз предлагали ей таких женихов, весь порог истоптали, однако она отказывалась: эти женихи на поверку хуже крестьян, к тому же такой муж будет жить далеко от нее[8 - В Китае один супруг часто не может прописать у себя другого, особенно в городе. – Примеч. пер.В 1998 году был принят закон, по которому супруг (или супруга) могут получить городскую прописку по истечении определенного срока (2—10 лет). – Примеч. ред.], наезжать лишь несколько раз в году, а с детьми и хозяйством ей придется мучиться одной. В деревне полно подобных случаев! Но еще важнее было то, что ей не приглянулись эти женихи. Если бы она по-настоящему полюбила человека, она пожертвовала бы ради него всем – такой она была.
Отец любил ее, холил, но совершенно не понимал. Видя, что кадровые работники и городские рабочие ее не устраивают, он начал искать ей деревенского жениха и в конце концов нашел Ма Шуаня из Лошадиной. За последние годы, когда в коммуне занялись совместной культивацией полей, Ма Шуань часто сталкивался с Цяочжэнь. Он был человеком честным, неглупым, трудолюбивым, семья его жила в достатке, так что по деревенским понятиям он считался завидным женихом. Однако девушка не могла заставить себя полюбить его. Он несколько раз приходил к ним в дом, а она пряталась и не желала его видеть. Рассерженный отец постоянно ругал ее за это.
Нет, не Ма Шуань был ее суженым. Уже много лет она дерзко мечтала о совсем другом человеке – Цзялине!
Ей нравились его независимый характер, его строгая красота и вообще то, что он был типичным мужчиной. Вот если выйти за такого человека, как Цзялинь, то ради него можно и со скалы прыгнуть! Особенно ей нравилось то, что он многое умел, даже писать для газет. Кроме того, был чистоплотным, аккуратно одетым – неважно, в старое или новое, и пахло от него туалетным мылом.
Она бесконечное число раз представляла себя вместе с этим человеком: как они, взявшись за руки, идут или бегут по весенним полям, по летним цветам, по осенним садам, по зимним заснеженным равнинам. И он, словно в кино, обнимает, целует ее…
Но в реальной жизни она боялась даже заговорить с Цзялинем. Девушка постоянно думала о нем и в то же время сторонилась его, боялась каким-нибудь неловким словом или жестом задеть человека, которого любила, вызвать его презрительный смех. И вместе с тем она не могла оторваться от него ни мыслями, ни взором.
Когда Цзялинь учился в последних классах школы, она думала, что он наверняка не достанется ей, улетит далеко-далеко, и все-таки продолжала любить с той же силой. По воскресеньям он возвращался домой, и девушка каждый раз под каким-нибудь предлогом сидела в своем дворе и смотрела на его двор. Если Цзялинь купался в заводи за деревней, Цяочжэнь брала корзину и шла туда же резать траву для свиней. А вечером она провожала юношу в город – разумеется, только взглядом, и ее глаза невольно наполнялись слезами, потому что ей казалось, что он больше не вернется в деревню.
Однажды он возвратился домой очень печальный – не поступил в университет, но Цяочжэнь чуть не обезумела от радости: у нее наконец появилась надежда – теперь Цзялинь станет крестьянином и, наверное, в жены выберет крестьянку. Хотя сама она и не образованна, но зато красива и сумеет влюбить в себя Цзялиня.
Однако вскоре эта надежда померкла: Цзялинь стал учителем, а эта должность давала ему большие привилегии перед другими деревенскими. Правда, работа была временной, но с его способностями он наверняка займет и постоянный пост.
Для Цяочжэнь снова начались муки. Она часто пряталась за старой акацией на их дворе и молча смотрела оттуда на школу, на тропинку, истоптанную учениками, видела, как Цзялинь идет по тропинке на уроки и возвращается с них… Никто в деревне не замечал ее мук и не мог замечать – ведь она была умной девушкой. Только ее младшая сестра Цяолин кое о чем догадывалась и иногда посмеивалась над страдальческим видом Цяочжэнь, а иногда, напротив, жалостливо вздыхала, глядя, как та застывает под своей акацией.
Сейчас Цзялинь опять превратился в крестьянина, и надежды девушки возродились с новой силой.
Всем сердцем она стремилась к Цзялиню. Вчера, увидев, что он идет купаться, она снова взяла корзину и пошла резать траву для свиней, а заодно прихватила дыньку со своего приусадебного участка. Сегодня она заметила, что он идет в город и последовала за ним на велосипеде. Ей действительно нечего было делать на базаре: поехала она только ради того, чтобы при случае поговорить с Цзялинем. Протискиваясь вслед за ним через толпу, она видела, как он прячется от людей, как стыдливо таскает свою корзину, ничего из нее не продав. А когда парень бессильно прислонился к бетонному столбу и закрыл глаза, у нее хлынули слезы, которые невозможно было вытереть никаким платком.
Потом Цзялинь зашел в читальню, и она поняла, что он окончательно отчаялся. Девушка хотела войти вслед за ним, но подумала, что это будет слишком неестественно – ведь она неграмотна; к тому же там люди, спокойно поговорить все равно не удастся. Тогда она поехала к мосту через Лошадиную ждать его, целых два часа ждала…
Теперь, с корзиной пампушек в руках, Цяочжэнь радостно шла по городским улицам и чувствовала, будто весь мир разом переменился, просветлел. Все прохожие, казалось, улыбались ей.
