скачать книгу бесплатно
Постановка мин у чужих берегов всегда опасна не только потому, что можно нарваться на корабли противника, но и тем, что в тяжелых метеоусловиях можно подорваться на своих же выставленных минах. Миноносцы Минной дивизии не только выполняли минные постановки. Они конвоировали суда, обеспечивали работу землечерпалок по углублению фарватера в Моонзундском проливе, охраняли тральщики, при тралении фарватеров, вели противолодочную оборону входов в базы Балтийского флота, обеспечивали артиллерийское прикрытие флангов армии, осуществляли фельдъегерскую связь между Гельсингфорсом, Ревелем, Куйвасто, Кронштадтом и Санкт-Петербургом и делали многое другое, что поручалось их экипажам, командованием Балтийского флота и Минной дивизии.
Весна 1916 года выдалась поздней. Боевая деятельность миноносцев началась в середине марта. Командующий Минной дивизией Балтийского моря капитан 1-го ранга А. В. Колчак в середине апреля получив, как говорили тогда, «черных орлов на погоны», стал контр-адмиралом.
В это время эскадренный миноносец «Разящий» все еще находился у стенки завода «Сандвик» в Гельсингфорсе. Ремонт заканчивался. На корабле наводился порядок. Матросы драили палубу, мыли и подкрашивали надстройки.
С первого дня своей службы на «Разящем» мичман Садовинский погрузился не только в корабельный мир артиллерийского, торпедного и минного оружия, но и в бумажный мир накладных, денежных требований, ремонтных и раздаточных ведомостей; окрасочных, хозяйственных и прочих «переходящих сумм»; приказов по Минной дивизии, по Морскому ведомству, циркуляров Главного морского штаба; переписки с судоремонтными заводами, портом и прочими организациями, часто со штампами «Конфиденциально», «Секретно» или «Совершенно секретно».
Этот бумажный мир захлестнул мичмана, и если бы не определенный опыт, полученный на должности офицера-воспитателя Морского корпуса, тоже достаточно изобиловавшей отчетностью, Бруно разбирался бы с бумагами еще дольше. Пронумерованный, подшитый в канцелярских папках этот бумажный мир, отражавший будничную, хлопотливую и неприметную с берега жизнь боевого корабля, постепенно становился для Садовинского понятным и простым.
20 апреля, среда. Гельсингфорс. В этот день мичман Садовинский в первый раз заступил дежурным по кораблю.
«7:00 – побудка, 7:30 – завтрак, 8:00 – команду развели по работам, 11:00 – развели пары в котлах № 1–2—4, 12:00 – обед, 13:30 – чай, 14:00 – приготовились к походу, 16:00 – прекратили пары в котлах № 1–2—4, 17:30 – окончили работы, 18:00 – ужин, 18:30 – команду уволили на берег, 20:00 – раздали койки, 24: 00 – команда с берега вернулась. Нетчиков нет».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60217)
В первый раз расписался в вахтенном журнале корабля мичман Садовинский.
Далее из вахтенного журнала «Разящего»:
«21 апреля, четверг. Гельсингфорс.
7:00 Развели пары в котлах № 1–3—4.
9:00 Снялись со швартова – пошли на пробу машин.
13:50 Пошли на уничтожение девиации, стали на якорь.
14:30 Возвратились с уничтожения девиации.
22 апреля, пятница. Гельсингфорс.
13:20 Снялись с якоря и швартов, и пошли для определения девиации.
15:10 Возвратились с определения девиации. Стали на якорь и швартов».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60217)
Плавание боевого корабля, прокладка его курсов без учета девиации корабельных компасов может привести к серьезным навигационным авариям.
С Морского корпуса, Бруно Садовинский интересовался навигацией, лоцией, девиацией. Его увлекало в морском деле все то, что позволяло использовать математику, особенно прикладную ее часть. В дополнение к учебной программе Бруно самостоятельно изучал вопросы теории девиации магнитного компаса, причины ее возникновения, практические способы измерения и уничтожения. Он перечитал все, что было по этому вопросу в корпусной библиотеке. Это увлечение математикой было известно его друзьям по корпусу и вызывало как серьезное к нему уважение, так и было причиной насмешек, свойственных беззаботной гардемаринской юности.
После поисков в фондах Российского государственного архива Военно-морского флота на моем столе лежал
«АТТЕСТАТ
Морского Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича Корпуса сим свидетельствует, что гардемарин Старший унтер-офицер Бруно Садовинский при выпуске из Корпуса заслужил следующие баллы: (далее следуют наименования 37 предметов). Из числа 172 гардемарин состоит по списку старшинства 66-ым.
В виду сего, на основании ст. 65 книги III Свода Морских постановлений изд.1910 г. означенный гардемарин пользуется правами окончившего высшее специальное учебное заведение.
№ 7946 Директор Морского Е. И.В. Н. Ц. Корпуса
30 июля 1915 г. Контр-адмирал Карцов».
(РГАВМФ. Ф. 432. Оп. 3. Д. 178)
Так вот, высший бал – 12, существовавший тогда для оценки знаний в российской высшей школе, был у Бруно Садовинского по следующим дисциплинам: лоция, девиация компасов, математика – дифференциальное и интегральное исчисление, морская артиллерия.
Двенадцать баллов по теории девиации компасов считались недостижимыми среди гардемаринов его выпуска. Потому что преподававший в Корпусе теорию девиации, основоположник этой теории и автор единственного учебника по девиации любил повторять: «На двенадцать баллов теорию девиации знает только Господь Бог, снабдивший земной шар магнетизмом, на одиннадцать – я, а гардемарин может рассчитывать только на 10 баллов».
Далее в аттестате Садовинского – по 11 баллов – следовали: навигация, морское дело, аналитическая геометрия, кораблестроение. Его привлекала удивительная романтика древней морской профессии, тысячи лет назад рожденной умами моряков на ладьях и галерах, на каравеллах и бригантинах.
Гардемарин Бруно Садовинский, уже в Корпусе, проявлял незаурядные способности к точным наукам, которые при развитии позволили бы ему в будущем стать видным военным ученым-гидрографом, кораблестроителем или преподавателем Морской академии.
Об этом говорит и следующий факт: перелистывая подписанный им в 1914 году учебник «Кораблестроение», я обратил внимание на то, что на листах учебника нет библиотечных штампов или отметок. Значит, это личная книга владельца. Он купил ее для себя. Что-то я не припоминаю, чтобы кто-либо из курсантов моего курса в 1969 году за собственные средства приобретал технические учебники. Небольшие курсантские деньги было логичнее потратить с девушкой в кафе, чем покупать учебники. Небольшой штрих – но в нем уже проявляется характер человека. Ему двадцать лет, и он настойчиво, глубоко изучает морские дисциплины. Повторю, в его выпускном аттестате по морским предметам: лоция, девиация компасов, морская артиллерия – стрельба, дифференциальное и интегральное исчисление – будет стоять высший балл – двенадцать. Во время проводимых на миноносце «Разящий» работ по определению и уничтожению девиации мичман Садовинский не только помогал проводить их, но и сам вникал во все детали, перепроверял расчеты, особенно в отсчете величин сил, измеряемых дефлектором, для того чтобы свести к минимуму ошибки наблюдений. К 15 часам 22 апреля 1916 года работы по определению девиации корабельных компасов на миноносце «Разящий» были закончены. Мичман Садовинский доложил командиру о готовности компасного хозяйства к выходу в море.
23 апреля, суббота. Гельсингфорс. Во второй половине дня мичман Садовинский впервые выбрался в город. Из Южной гавани он вышел на Рыночную площадь и залюбовался восхитительным фонтаном с фигурой морской нимфы. Ему понравилась жизнерадостная бронзовая нимфа своей игривостью и непринужденностью. Пройдя мимо фонтана, мичман оказался на Эспланаде – главной и, пожалуй, самой красивой улице города.
До войны Гельсингфорс наводняли чиновники различных российских ведомств, торговцы, врачи, преподаватели русских учебных заведений. Город бурлил и жил своей, особой жизнью. Жизнью, свойственной портовым городам. Но особый блеск и даже очарование этому городу и его финско-шведско-русскому обществу придавали флотские офицеры – элита российского офицерского корпуса.
По вечерам и в выходные дни нарядная Эспланада заполнялась фланирующими со своими спутницами русскими флотскими офицерами. Семьи русских моряков быстро осваивались с особенностями жизни в Финляндии и чувствовали себя в Гельсингфорсе как дома. Многие отлично владели шведским языком, что считалось в то время хорошим тоном среди местного русского общества.
В центре Эспланады располагался бульвар, засаженный липами и каштанами. В апреле на ветках каштанов уже набухли крупные коричневые почки, и у мичмана при их виде возникло щемящее, теплое чувство, наверно оттого, что в город уже пришла весна, несмотря ни на что, даже на войну. Потянувшись, мичман Садовинский достал до ветки и сорвал тугую твердую почку. Он растер ее пальцами и вдохнул аромат молодой зелени, и сразу вспомнилось детство, проведенное в тихом украинском городке Славута, что в Волынской губернии.
Стряхнув воспоминания, через боковую улицу мичман вышел на Сенатскую площадь к ступеням лютеранского кафедрального собора. Эта часть города настолько напоминала Петербург, что невольно захотелось оглянуться и поискать взглядом Неву. В центре площади воздвигнут великолепный памятник императору Александру II. На постаменте из красного гранита, в окружении скульптур «Закон», «Мир», «Свет», «Труд», возвышалась стройная фигура императора-Освободителя. Луч закатного солнца скользнул по кресту собора, вспыхнул на секунду, будто нимбом окутал купол, и потух. Стало заметно свежее. Пройдя по улице Царевны Софьи, мичман опять вышел на Эспланаду. Невзирая на военное время, субботние улицы города наполняла нарядно одетая публика. На ее фоне строго выделялись черной формой морские патрули. Начальник патруля – офицер, рядом с ним два матроса с винтовками с примкнутыми штыками. В этом чувствовалась война, да еще в грузных низких силуэтах линкоров, застывших вдали Гельсингфорсской бухты.
Начинало смеркаться. Мичман посмотрел на часы. Время до возвращения на «Разящий» еще было. Предстоит постановка в док. После дока – выход в море. «Как там сложится?» – подумал он. Потянуло посидеть в уютной, комфортной обстановке и хорошо поужинать.
В самом начале бульвара Эспланады, со стороны залива, среди деревьев расположился небольшой ресторан. Здание ресторана – стеклянный шатер с двумя боковыми стеклянными эркерами; все в огоньках электрических лампочек, видных сквозь зеркальные стекла, манило теплом и уютом. Войдя через бесшумную стеклянную дверь мичман сразу – еще с порога – услышал завораживающую мелодию только входящего в моду танго. Раздевшись, он присел за крайний столик у окна. Небольшой оркестр прекрасно знал свое дело. Повернувшись и подняв руку, чтобы подозвать кельнера, Бруно уловил свое отражение в зеркальной стене напротив.
Форма всегда сидела на нем отлично. Идеальная белизна воротничка, черный тщательно повязанный галстук, еще не потускневшее золото погон и юношеский сияющий взгляд.
Двадцать два года – черт возьми!
– Что угодно господину мичману? – чуть нараспев, раздался голос финна-официанта. На свежую скатерть легла книжечка меню в кожаном переплете с бронзовыми виньетками.
Покинув ресторан, он зашагал по притихшему ночному Гельсингфорсу в сторону порта. Синие холодные лампочки уличных фонарей, вкрученных с началом войны, для уменьшения заметности города с воздуха, ничего не освещали и внизу. Город остерегался бомб с германских цеппелинов, бесшумно прилетавших время от времени со стороны моря. Ночи в апреле на широте Гельсингфорса бледные, почти без звезд, предвестники знаменитых белых ночей.
Ветер стих, и воздух окутался ароматом зацветающей в парках сирени. В памяти всплыла и тихо звучала мелодия танго. В такие минуты жизнь кажется прекрасной и вечной.
Первый раз я попал в Хельсинки в 1996 году, в апреле месяце. Это была моя первая заграничная поездка. С чувством душевного трепета проводил я взглядом промелькнувшие в вагонном окне поезда «Сибелиус» невысокие столбики границы СССР. Я – за границей. Но, выйдя из здания железнодорожного вокзала на улицу Маннергейма, пройдя по Эспланаде и оказавшись на Сенатской площади у знаменитой лестницы кафедрального собора, я окунулся в русский мир, в российскую историю. Памятник русскому императору, российская имперская архитектура. Слева от меня возвышалось строгое здание главного корпуса университета, справа – белоколонное здание Сената. Вспомнилось когда-то прочитанное о Хельсинки – Белая столица Севера.
В пору моей курсантской юности, когда я зачитывался романами Соболева «Капитальный ремонт», Лавренева «Синее и белое», рассказами Колбасьева, главная база Российского Императорского флота казалась мне чем-то очень далеким и недоступным. Чарующие звучания названий: Гельсингфорс, Свеаборг, Эспланада – заставляли меня с жадностью вчитываться в описания службы и жизни блестящих русских морских офицеров, овеянных славой Наварина и Синопа и, как нас учили, бесславием Порт-Артура и Цусимы. Со временем все оказалось иначе. Собственная служба на Крайнем Севере не то что бы притупила юношеский романтизм, но отодвинула ее куда-то вглубь, в отдаленные потайные уголки души. Но стоило мне вступить на гранитные плиты Эспланады, как я почувствовал, что судеб морских таинственная вязь начинает плести свои узоры. Мне показалось, что время сместилось на восемьдесят лет назад, и я вдруг мысленно увидел белые офицерские кителя, золото кортиков и погон, заполнивших улицу. Гельсингфорс жил своей жизнью 1916 года.
27 апреля, среда. 1916 г. Гельсингфорс.
«15:00 Эскадренный миноносец “Разящий” снялся с якоря и швартов и вошел в плавучий док».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60217)
Мичман Садовинский впервые в своей офицерской жизни участвовал в доковании корабля. Миноносец втягивался в узкое тело дока незаметно для глаза, сантиметр за сантиметром. Бруно с волнением ожидал того загадочного момента, когда корабль, медленно обсыхая, сам станет сушей.
Швартовая команда, выбирая и травя тросы, располагала миноносец строго по осевой линии дока. После откачки балласта и всплытия дока корпус миноносца, опершись на кильблоки, обнажился ниже ватерлинии. Запахло морскими водорослями и тиной.
Старший боцманмат распределил матросов по работам: одни скребками скоблили борта миноносца, обернув головы старыми тельняшками на манер бурнусов, оставив узкую щелку, чтобы не попадали в глаза осколки ракушек, счищали с бортов обрастания – раковины моллюсков, водоросли, ржавчину, другие грунтовали очищенные участки корпуса и красили их.
Корабельный инженер-механик лейтенант Владимир Иванович Нейман 2-й с вольноопределяющимся по механической части Г. С. Игнатьевым произвели осмотр линий гребных валов и дейдвудных сальников. Задержались у гребных винтов. Нейман внимательно осматривал и ощупывал лопасти каждого бронзового винта, не обошли вниманием баллер и перо руля. Игнатьев записывал замечания в формуляр. Работы необходимо было выполнить силами команды за два дня.
Экипаж выполнил все работы в срок, и «Разящий» покинул плавучий док.
Из вахтенного журнала «Разящего»:
«29 апреля, пятница. Из Гельсингфорса в Ревель.
17:15 Вышли из плавучего дока и пошли в Ревель, для производства артиллерийской и минной стрельбы.
20:40 Пришли в Ревель и стали на швартовы к миноносцу “Ловкому”, левым бортом».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60217)
На переходе повезло с погодой. Безбрежная даль моря, голубое небо, ровный ход миноносца – все это вызывало хорошее настроение офицеров на ходовом мостике и передавалось матросам – рулевому, стоявшему за штурвалом, и сигнальщикам, находившимся слева и справа на крыльях мостика. Мичман Ляпидевский, держа обе руки на машинном телеграфе, мурлыкал популярный мотив. Бинокль колебался на его груди и, казалось, подпевал в такт хозяину. Садовинский, стоя за спиной Ляпидевского вполоборота по ходу корабля, наблюдал за большой чайкой, камнем бросавшейся в воду и оставлявшей после себя на поверхности маленький белый бурунчик. Внешняя благодать длилась недолго. Мысли вернулись к предстоящим на полигоне в Ревеле стрельбам. Средневековый город Ревель – город медлительный и неторопливый. Шпили католических церквей соседствуют в нем с островерхими крышами домов горожан. Старые парки, заполненные ветвистыми деревьями – дубами и липами, располагают к покою, а узкие улицы старого города, многое повидавшие на своем веку, не любят суеты.
В отличие от штаба Балтийского флота, который располагался в Гельсингфорсе, штаб Минной дивизии был размещен в Ревеле, поэтому миноносцы 9-го дивизиона под брейд-вымпелом начальника дивизиона капитана 1-го ранга А. В. Развозова, базировавшиеся на Гельсингфорс, частенько выступали в роли посыльных для связи штаба флота со штабом Минной дивизии, которой командовал контр-адмирал А. В. Колчак.
Переходы миноносцев были короткими и недолгими. Туда и обратно. Круглые сутки миноносцы Минной дивизии Балтийского моря несли здесь дозоры и прикрывали в проливе новые постановки минных заграждений, частично сорванных в период зимних штормов. Разнорабочие войны делали свое будничное, боевое дело.
Миноносец «Разящий»:
«30 апреля, суббота. Ревель.
9:45 Снялись со швартовых и подошли к стенке для погрузки угля.
13:20 Окончили погрузку угля. Уголь Кардиф, команды грузило 42 чел., приняли 38 ? тонны.
14:10 Отошли от стенки и стали на швартовы к миноносцу “Видному”, левым бортом».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60217)
Угольные ямы на миноносцах типа «Деятельный», к которым относился эскадренный миноносец «Разящий», располагались вдоль бортов. Побортное расположение угольных ям служило дополнительной защитой котельных отделений корабля в случае попадания в борт снарядов.
Девять горловин угольных ям на палубе «Разящего» – по правому борту, девять – по левому. Старший на погрузке угля – «чернослива», как называли его матросы, – кочегарный унтер-офицер 1-й статьи расставил выделенных на погрузку матросов у горловин. Матросы переносили уголь в мешках на спине, ссыпали его в горловины и так – до полного заполнения ям. Переносили тонну и более на человека. Опытные матросы заталкивали в рот паклю от проникновения в легкие тонкой угольной пыли. Матросские спины заливал пот, смешанный с угольной пылью, и эта абразивная смесь раздирала кожу шеи, плеч, подмышек, проникала в глаза и уши. Погрузка угля на угольных миноносцах – тяжелейшая, адская работа. По окончании погрузки горловины задраивались крышками, палуба окатывалась водой, отмывалась от угольной пыли надстройка, и экипаж отправлялся на берег в баню.
Миноносец «Разящий» снова был готов к выходу в море.
«1 мая, воскресенье. Ревель.
9:20 Снялись со швартовых и пошли на минную и артиллерийскую стрельбу.
10:40 Произвели артиллерийскую стрельбу из 75 мм орудий, израсходовано 30 снарядов.
11:00 Произвели минную стрельбу – 1 выстрел, мина потонула.
12:00 Возвратились со стрельб.
17:30 Приняли мину Уайтхеда обр. 1912 г. из Ревельского порта».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60217)
Накануне стрельб мичман Садовинский спал не более четырех часов. Вместе с артиллерийским унтер-офицером 1-й статьи Михеевым проверяли материальную часть орудий и механизм механической подачи 75-миллиметровых снарядов из носового снарядного погреба к носовому орудию. Инструктировал старшин орудий, с секундомером в руках проверял тренировки орудийных расчетов. По докладу минно-машинного кондуктора Алешина, о готовности 450-миллиметровых минных (торпедных) аппаратов, проверил и проинструктировал минеров.
Ревун резанул тишину. Прозвучал выстрел носового орудия, напористо шибанув всех, стоявших на мостике, ударом воздушной волны и дыма. У носового орудия возилась прислуга, выбивая из ствола пушки дымно воняющий унитар. Старшина орудия оглянулся на мостик.
Первый снаряд пристрелки взметнул воду на перелете за щитом.
Ревун и второй залп. Опять воздушная волна и дым. Второй снаряд рухнул под левой скулой щита. Третий снаряд.
– Накрытие! – не удержал возгласа мичман Садовинский.
«Разящий» маневрировал. Стреляли практическими снарядами по очереди – то носовое орудие, то – кормовое. Израсходовали тридцать снарядов.
В 10 часов 55 минут прозвучала команда: «Дробь. Орудия “на ноль”».
Наступила очередь минеров.
– Минный аппарат № 1, товсь!
– Минный аппарат № 1, пли!
Минный аппарат эсминца, развернутый в диаметральной плоскости корабля, выплюнул длинную стальную сигару, и та медленно, словно недовольная, шлепнулась в воду и, слегка погрузившись, взбивая за собой винтами пенный след, двинулась к цели. Не дойдя до цели, мина Уайтхеда утонула. Сложное оружие – самодвижущаяся мина Уайтхеда – требовала тщательной подготовки как в арсенале на берегу, так и в море перед стрельбой.
Мичман Б. Садовинский чертыхнулся и вспомнил своего наставника, преподавателя минного дела в Морском корпусе генерал-майора Гроссмана Леонида Александровича, вдалбливавшего гардемаринам на репетициях по минному делу, как производится изготовление самодвижущейся мины к выстрелу. Бруно повторял про себя, как на экзамене: «Запирающий клапан, стержень глубины, прибор расстояния, стопора на рулях и гребных винтах».
Самодвижущаяся мина образца 1912 года, наиболее совершенная из торпед, созданных на Фиумском заводе (Австро-Венгрия), с началом войны производилась в Петрограде на заводе Лесснера и Обуховском заводе. Это первая из торпед с «влажным подогревом», длиной 5,58 м, диаметром 450 мм, общим весом 810 кг, из них взрывчатого вещества 100 кг.
По прибытии «Разящего» в Ревель мичман Б. А. Садовинский получил в арсенале Ревельского порта новую мину Уайтхеда образца 1912 года. Минеры «Разящего» загрузили мину Уайтхеда на борт миноносца с помощью кран-балки, и установили ее в минные кранцы левого борта.
Боевые части мин Уайтхеда хранились отдельно от корпуса мины, в погребах, расположенных рядом с минными (торпедными) аппаратами, и подавались по элеваторам непосредственно перед заряжанием.
На следующий день миноносец «Разящий» снова вышел в море.
«2 мая, понедельник. Из Ревеля в Гельсингфорс.
5:00 Развели пары в котле № 4.
8:30 Снялись со швартовых и вышли на рейд сопровождать штабной “Кречет”.
10:30 Стали на рейде на якорь, канату левого на клюзе 50 сажень.
11:20 Снялись с якоря и вышли в море.
