скачать книгу бесплатно
Нет, в случай он не верил. В каком-то глубинном смысле все связано между собой.
Как раз когда он наконец пришел к такому выводу, к ним подошла одна из дочерей семейства со словами:
– Мамочка, дорогая, пойди и сними шляпку. Через минуту все садятся за стол. Не забывай, у нас парадный обед. – Взяв мать под руку, она увела ее с собой. Беркин тут же вступил в разговор с мужчиной, стоявшим ближе других.
Прозвучал гонг на обед. Мужчины подняли головы, но не двинулись с места. Женщины тоже, казалось, не считали, что звук гонга относится к ним. Прошло пять минут. В дверях появился старый слуга Краузер, его лицо выражало растерянность. Он с мольбой посмотрел на Джеральда. Тот снял с полки крупную витую раковину и, не обращая внимания на присутствующих, подул в нее, издав оглушительный звук – необычный, возбуждающий, от него у всех сильней забилось сердце. Этот зов был почти магическим. Все тут же сбежались как по сигналу и дружно направились в столовую.
Джеральд какое-то время выжидал, предоставляя сестре право выступить в роли хозяйки. Он знал, что мать всегда с пренебрежением относится к своим обязанностям. Но сестра просто направилась к своему месту. Тогда он сам в несколько властной манере стал руководить рассаживанием гостей.
Наступило временное затишье: внимание гостей переключилось на hors d’оeuvres[5 - Закуски (фр.).], которые стали разносить. В тишине отчетливо прозвучал спокойный, рассудительный голосок девочки лет тринадцати-четырнадцати с длинными распущенными волосами:
– Джеральд, ты не подумал об отце, когда издавал этот немыслимый рев.
– Разве? – отозвался Джеральд. И, обращаясь к гостям, пояснил: – Отец лег, он неважно себя чувствует.
– Как он сейчас? – спросила одна из замужних дочерей, выглядывая из-за огромного свадебного торта, высившегося посредине стола в блеске искусственных цветов.
– У него ничего не болит, но он чувствует себя усталым, – ответила Уинифред, девочка с длинными волосами.
Разлили вино, голоса зазвучали громче и непринужденнее. В дальнем конце стола сидела мать, ее локоны совсем развились. Соседом матери был Беркин. Время от времени она свирепо оглядывала лица гостей, подавалась вперед и бесцеремонно их рассматривала. Иногда она спрашивала Беркина низким голосом:
– Кто этот молодой человек?
– Не знаю, – осторожно отвечал Беркин.
– Я видела его раньше?
– Не думаю. Я лично не видел.
Такой ответ удовлетворял миссис Крич. Глаза ее устало смыкались, умиротворение разливалось по лицу, делая ее похожей на задремавшую королеву. Но она тут же вздрагивала, на лице возникала светская улыбка, и тогда на краткий миг она превращалась в гостеприимную хозяйку – любезно склонялась к гостям, всем своим видом показывая, как она им рада. Но это длилось недолго; почти сразу же по ее лицу вновь пробегала тень, взгляд обретал угрюмое, хищное выражение; она начинала взирать на всех исподлобья и даже с ненавистью, как затравленный зверь.
– Мама, – обратилась к ней Дайана, красивая девочка, чуть старше Уинифред. – Можно мне вина?
– Да, можно, – разрешила мать автоматически, не вдумываясь в суть просьбы.
И Дайана, подозвав к себе жестом слугу, попросила наполнить бокал.
– Джеральд не может мне запретить, – невозмутимо произнесла девочка, обращаясь ко всей компании.
– Все хорошо, Ди, – дружелюбно отозвался брат. Дайана глотнула из бокала, глядя на него с вызовом.
В доме царила атмосфера непривычной раскованности, граничащей чуть ли не с анархией. Это больше напоминало сознательный вызов авторитетам, чем подлинную свободу. К Джеральду, правда, прислушивались, но не потому, что он занимал определенное положение, а благодаря силе личности. В его мягком голосе присутствовала властная нотка – она заставляла повиноваться остальную молодежь.
Гермиона затеяла спор с новоиспеченным мужем по национальному вопросу.
– Я не согласна, – говорила она. – Мне кажется ошибкой, когда взывают к патриотическим чувствам. Это похоже на конкуренцию между фирмами.
– Как можно такое говорить? – воскликнул Джеральд, страстный спорщик. – Думаю, негоже сравнивать народы с доходными предприятиями, а ведь нацию можно в какой-то степени приравнять к народу. Мне кажется, это обычно и подразумевается.
Возникла небольшая пауза. Джеральд и Гермиона недолюбливали друг друга, но внешне держались подчеркнуто любезно.
– Ты полагаешь, что народ и нация – одно и то же? – проговорила Гермиона задумчиво и нерешительно.
Беркин понимал: она ждет, чтобы он вступил в спор. И покорно заговорил:
– Думаю, Джеральд прав: в основе любого народа лежит определенная нация – по крайней мере в Европе.
Гермиона опять выдержала паузу, как бы давая этому заявлению устояться. Затем заговорила с подчеркнутой уверенностью в своей правоте:
– Пусть так, но разве патриотизм взывает к национальному инстинкту? А не к собственническому, не к торгашескому? И разве не его имеют в виду, когда говорят о нации?
– Возможно, – сказал Беркин, понимая, что этот спор не к месту и не ко времени.
Однако Джеральд уже завелся.
– У народа может быть свой коммерческий интерес, – заметил он. – Без него нельзя. Народ – своего рода семья. А любая семья должна обеспечить свое будущее. И чтобы обеспечить его, приходится вступать в конкурентные отношения с другими семьями, то бишь нациями. Не вижу причины, почему нельзя этого делать.
И опять Гермиона некоторое время молчала с холодным, не допускающим возражений видом, а потом сказала:
– Мне кажется, пробуждать дух соперничества всегда плохо. Подобные действия ведут к вражде. А враждебные чувства имеют тенденцию нарастать.
– Однако нельзя ведь совсем уничтожить дух соревнования? – не сдавался Джеральд. – Это один из необходимых стимулов развития производства и улучшения жизни.
– Не согласна, – послышался неторопливый голос Гермионы. – Думаю, без него можно обойтись.
– Должен признаться, – вмешался Беркин, – что мне ненавистен дух соревнования. – Гермиона надкусывала хлеб, медленно отводя оставшийся кусок ото рта несколько нелепым движением. Она повернулась к Беркину.
– Да, он тебе ненавистен, – удовлетворенно подтвердила она.
– Он мне претит, – повторил он.
– Да, – прошептала она, успокоенная и довольная.
– Однако, – настаивал Джеральд, – никто не позволит вам отнять средства к существованию у вашего соседа, почему же позволительно одной нации лишить этих средств другую?
Со стороны Гермионы послышалось невнятно выраженное недовольство, оформившееся затем в слова, произнесенные ею с нарочитым безразличием:
– Речь не всегда идет только о собственности, не так ли? Не все ведь упирается в вещи?
Джеральда уязвил намек на якобы продемонстрированный им вульгарный материализм.
– И да, и нет, – ответил он. – Если я пойду и сорву шляпу с головы некоего человека, шляпа автоматически станет символом его свободы. И если он начнет бороться за свою шляпу, это будет борьба за свободу.
Гермиона почувствовала себя загнанной в угол.
– Хорошо, – раздраженно проговорила она. – Однако приводить в споре фантастические примеры не совсем корректно. Зачем какому-то человеку подходить и срывать шляпу с моей головы? Он не станет этого делать.
– Только потому, что такой поступок противозаконен, – заявил Джеральд.
– Не только, – поправил его Беркин. – Девяноста девяти мужчинам из ста не нужна моя шляпа.
– Это спорный вопрос, – возразил Джеральд.
– Все зависит от того, какова шляпа, – засмеялся новобрачный.
– А если данному человеку все же нужна та шляпа, что находится на мне, – сказал Беркин, – то мне придется решать самому, что является для меня большей потерей – шляпа или моя позиция независимого и стоящего над схваткой человека. Если я вступлю в борьбу, то утрачу последнее. Для меня важно, что выбрать – свободное волеизъявление или шляпу.
– Правильно, – сказала Гермиона, глядя на Беркина странным взглядом. – Правильно.
– А вы бы позволили сорвать с вашей головы шляпку? – задала новобрачная вопрос Гермионе.
Сидящая безукоризненно прямо женщина медленно, словно под влиянием наркотиков, повернулась к новой собеседнице.
– Нет, – ответила она жестко своим низким голосом, в нем послышался тихий смешок. – Я никогда не допустила бы, чтоб с моей головы сорвали шляпку.
– А что бы ты сделала? – спросил Джеральд.
– Не знаю, – сказала Гермиона. – Может быть, убила. – Опять раздался этот странный смешок, зловещий и характерный для ее манеры общения.
– Разумеется, я понимаю точку зрения Руперта, который хочет разобраться, что ему дороже – шляпа или спокойствие духа, – сказал Джеральд.
– Спокойствие тела, – уточнил Беркин.
– Хорошо, пусть так, – сказал Джеральд. – Но что бы ты выбрал, доведись тебе решать этот вопрос за всю нацию?
– Не приведи Господи, – рассмеялся Беркин.
– Однако допустим, что такое случилось, – настаивал Джеральд.
– Не вижу разницы. Если вместо короны у нации старая шляпа, пусть вор возьмет ее себе.
– А разве народ или нацию может венчать старая шляпа? – не унимался Джеральд.
– Думаю, очень даже может, – сказал Беркин.
– А вот я не уверен, – не согласился Джеральд.
– Я не согласна, Руперт, – вмешалась Гермиона.
– Что делать! – отозвался Беркин.
– А мне по душе старый национальный головной убор, – рассмеялся Джеральд.
– Но ты в нем выглядишь как чучело, – дерзко выкрикнула Дайана, сестра-подросток.
– Вы совсем заморочили нам головы этими старыми шляпами, – воскликнула Лора Крич. – Умолкни, Джеральд! Мы ждем тоста. Давайте выпьем. Наполните бокалы – и вперед! Речь! Речь!
Задумавшись о гибели нации или народа, Беркин машинально следил, как наполняют его бокал шампанским. Оно пузырилось у края бокала; когда лакей отошел, Беркин, неожиданно почувствовав при виде охлажденного вина сильнейшую жажду, залпом выпил шампанское. В комнате воцарилось напряженное молчание. Беркину стало мучительно стыдно.
«Случайно или намеренно сделал я это?» – задал он себе вопрос. И решил, что точнее всего будет сказать, что сделал он это «намеренно случайно» – есть такое вульгарное определение. Он оглянулся на приглашенного со стороны лакея. Тот подошел, и в том, как он ступал, ощущалось холодное неодобрение. Беркин подумал, что терпеть не может тосты, лакеев, торжественные приемы и весь род человеческий в большинстве его проявлений. Затем поднялся, чтобы провозгласить тост. Но чувствовал себя при этом отвратительно.
Наконец обед подошел к концу. Кое-кто из мужчин вышел в сад. Там была полянка с цветочными клумбами, за железной оградой простирался небольшой лужок или парк. Вид был чудесный, дорога шла, извиваясь, по краю неглубокого озера и терялась в деревьях. Сквозь прозрачный весенний воздух мерцала вода, деревья на противоположном берегу розовели, пробуждаясь к новой жизни. Коровы джерсейской породы, очаровательные, словно сошедшие с картинки, прижимались к забору бархатными мордами и, жарко дыша, смотрели на людей, возможно, ожидая хлебной корки.
Прислонившись к ограде, Беркин почувствовал на руке влажное и горячее дыхание животного.
– Великолепная порода, очень красивая, – заметил Маршалл, один из зятьев. – Такого молока больше никто не дает.
– Вы правы, – согласился Беркин.
– Ах ты, моя красавица, моя красавица, – вдруг пропищал Маршалл высоким фальцетом, отчего Беркин почувствовал отчаянное желание расхохотаться.
– Кто выиграл гонку, Лаптон? – обратился он к новобрачному, чтобы скрыть приступ подступающего смеха.
Новобрачный вынул изо рта сигару.
– Гонку? – переспросил он, и легкая улыбка пробежала по его лицу. Ему явно не хотелось говорить о беге наперегонки к церкви. – Мы прибежали одновременно. Она первой коснулась двери, но я успел схватить ее за плечо.
– О чем это вы? – заинтересовался Джеральд. Беркин посвятил его в то, что жених и невеста затеяли беготню перед венчанием.
– Гм, – неодобрительно хмыкнул Джеральд. – А что заставило вас опоздать?
– Лаптон затеял разговор о бессмертии души, – ответил Беркин, – а потом не мог отыскать крючок для застегивания пуговиц.
– Ну и ну! – вскричал Маршалл. – Думать о бессмертии души в день собственной свадьбы! Неужели не нашлось другой темы?
– А что в этом плохого? – спросил новобрачный, его чисто выбритое лицо морского офицера залилось краской.
– Можно подумать, что ты отправлялся на казнь, а не на венчание. Бессмертие души! – повторил Маршалл с издевательской интонацией.
Но его реплика успеха не имела.
– И что ты на этот счет решил? – поинтересовался Джеральд, сразу же навостривший уши, услышав, что речь зашла о метафизическом споре.
– Сегодня душа тебе не потребуется, дорогой, – сказал Маршалл. – Только помешает.
– Господи! Маршалл, пошел бы ты и поговорил с кем-нибудь еще, – воскликнул, не выдержав, Джеральд.
– Да с радостью! – рассердился Маршалл. – Здесь слишком много болтают о душе, черт подери…
И он удалился разгневанный. Джеральд проводил его злым взглядом, который становился по мере удаления плотной фигуры зятя все спокойнее и дружелюбнее.
– Хочу тебе вот что сказать, Лаптон, – произнес Джеральд, резко поворачиваясь к молодожену. – В отличие от Лотти Лора не привела в семью болвана.
– Утешайся этим, – рассмеялся Беркин.
– Я не обращаю на таких внимания. – Новобрачный тоже засмеялся.
– Но расскажите об этом состязании. Кто его начал? – спросил Джеральд.
