скачать книгу бесплатно
Старик
Алекс Лоренц
77-летний учитель Анатолий Васильевич Церковный заполняет классный журнал. Он тщетно пытается вспомнить, кто отсутствовал на уроке, который только что закончился. Часом позже ответ приходит сам собой: школу облетает весть о зверском убийстве в дачном поселке по соседству. Жертва как две капли воды похожа на сестру Церковного, что пропала без вести в далеком детстве. Совпадение?К старику возвращаются кошмары прошлого. И приводят с собой новых чудовищ – гораздо более страшных и опасных. Книга содержит нецензурную брань.
Старик
Алекс Лоренц
© Алекс Лоренц, 2021
ISBN 978-5-0055-7805-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ПРЕДИСЛОВИЕ
Стоял серый, дождливый октябрь. Анатолий Васильевич Церковный, тяжело опираясь на трость, прогуливался по скверику в центре города. Выглядел он неважно: совсем сгорбился, сморщился, пожелтел; лицо и руки покрылись старческими пигментными пятнами.
Мой школьный учитель английского языка.
Сколько ему? Наверное, хорошо за восемьдесят. Он и в мои-то школьные годы уже казался глубоким старцем.
С выпуска прошло лет пятнадцать – целая вечность. За это время я сильно изменился внешне. Но он узнал меня. Сразу. Стоило лишь столкнуться взглядами.
Мы разговорились. Я рассказал, чем занимаюсь. Анатолий Васильевич оживился и словно помолодел. Сказал, что у него есть для меня сюжет, пройти мимо которого я не смогу. Разжившись в ближайшем магазине бутылкой коньяка, мы отправились к нему домой – в его скромную старую квартирку, где он доживал свой век в компании злобного черного кота и портрета жены, перевязанного траурной лентой. Так начались наши «писательские сессии», как он их сам окрестил. На целый год я стал постоянным гостем в доме старого педагога.
Алекс Лоренц.
1
Урок подходил к концу. Девятиклассница пересказывала у доски текст об Австралии. Я сидел за учительским столом, слушал вполуха. Заполнял журнал. Трудновато стало сосредоточить внимание на двух делах сразу. Недавно стукнуло семьдесят семь, и быть Юлием Цезарем все труднее.
Еще лет десять назад глубокая старость казалась чем-то очень отдаленным. А потом стукнуло семьдесят – и началось. Боли в пояснице, ноги еле волочатся. Мышцы словно превратились в желе, и их в таком виде высосали через трубочку. Осталась лишь покрытая пигментными пятнами желтая кожа, дрябло висящая на хрупких костях. Кстати, о костях: говорят, если в таком возрасте сломать шейку бедра, можно сразу в гроб ложиться…
Меня зовут Анатолий Васильевич Церковный. Я обучаю детишек английскому языку в одной элитной школе в областном центре среднего пошиба. Стаж работы – пятьдесят пять… нет, пятьдесят шесть лет – учитывая, что свой первый год я отработал на полную ставку в сельской школе у черта на рогах, пока параллельно мотал последний курс института. Учитель я строгий. Не все меня любят, зато после выпуска все благодарят. В профессиональном плане стараюсь оставаться в тренде, выражаясь языком нынешней молодежи. Не сдаю позиции. И ум покамест ясный… относительно…
Прозвенел звонок с первого урока. Он у нас особенный – мелодичный, переливчатый. Я отправил на место невнятно мямлившую у доски девочку, озвучил группе домашнее задание. Загремели стулья, завжикали молнии на рюкзаках. Я со скрипом поднялся, подошел, опираясь на костыль, к окну. Приоткрыл створку. Затхлый, перенасыщенный углекислым газом воздух под напором сырого октября мигом отступил к двери. От порыва ветра дверь распахнулась. Первую группу класса девять «А» вместе с вещами тут же вынесло в гулкий коридор. Я остался один в пустом помещении.
Итак, журнал. Надо заполнить темы двух предыдущих уроков и сегодняшнего.
Я поплотнее прикрыл дверь, вернулся к учительскому столу, уселся. От свежего воздуха в голове прояснилось.
Самое сложное – найти пальцем нужные строки в распечатанном планировании на полугодие, а потом перенести их содержимое в журнал. Мелкие буквы. Строчки путаются. Скачут. Я уже так много раз ошибался – вносил в журнал одну тему вместо другой, – что меня, наверное, по всем формальным признакам можно было бы уволить по статье.
Я вздрогнул: на мое плечо легла чужая рука.
Он. Тут как тут. Появляется ниоткуда – как черт из табакерки.
Другой.
Не то чтобы я его боюсь, но… опасаюсь. Никогда не знаешь, чего от него ждать.
Когда он появился? Дайте-ка подумать… Вот так явно, в виде копии меня, – наверное, года три назад. Впрочем, он и до того наверняка существовал, но высовываться не осмеливался.
– Чем занимаемся? – деловито поинтересовался он.
Я поднял голову.
Зачесанные назад седые волосы, морщинистые щеки, бородка, глубоко посаженные глаза за стеклами очков. Все как у меня. Только у него злобная ухмылочка на лице. Я такую, наверное, даже если сильно захочу, не смогу состроить.
Я не стал отвечать.
– Не хочешь, значит, со мной общаться, – констатировал он, убрал руку с моего плеча и уселся напротив – за ученический стол.
Я вновь промолчал.
– Оставь ты этот журнал, – подначивал он, вальяжно развалившись на стуле. – Все равно никто не смотрит, что там у тебя чему соответствует, а что нет. Ну-кась, что за заголовок?
– Формирование навыков монологического высказывания по теме «Флора и фауна Австралии», – пробурчал я, не поднимая головы.
– Напиши просто «Австралия» – и дело с концом. Подумаешь, тоже мне. Мозг наизнанку вывернешь об такие-то формулировки.
– Уже начал, как в плане, – бросил я.
– Ничему тебя жизнь не учит, – издевался он. – Я тебе твержу-твержу, а ты не слушаешь.
– Ага. – Я приподнял голову, взглянул на него поверх съехавших на нос очков. – А потом меня за твою «просто Австралию» уволят к чертовой бабушке.
– Хе-хе. Кто ж тебя уволит! Ты ж живая легенда. Тебе каждый год грамоты да премии выписывают только за то, что ты еще не помер.
Да уж, тут он, конечно, прав. Не поспоришь.
Другой принялся постукивать тростью о пол. Наверное, воображал себя праздным молоденьким франтом, что сидит на скамейке на набережной, закинув ногу на ногу, высматривает дамочку посмазливее да полегкомысленнее.
Звук раздражал.
Только я открыл рот, чтобы одернуть Другого – распахнулась дверь.
– Анатолий Васи…
Я направил рассеянный взгляд на дверной проем. Пока фокус нехотя настраивался, я видел лишь темноту гудящего переменой коридора да размытое пятно лица на первом плане.
Судя по заминке, посетитель был чем-то удивлен.
Дверь захлопнулась, и мы с Другим вновь остались один на один. Мгновение мы играли в гляделки. В его глазах бесновалась озорная искорка торжества.
Пора признать: с Другим начались серьезные проблемы.
У меня свой кабинет. Классное руководство уже давно не дают, ибо не потяну, но с насиженной жердочки не сгоняют: начальство злобное, наглое, умом не блещет, однако хотя бы к тому, что мне уже тяжеловато ходить, они относятся со снисходительно-высокомерным пониманием.
Какого только мусора я не держу в своем учительском столе, вы б видели! Стариковская привычка ничего не выбрасывать. Летом учителя выгребают дерьмо из своих шкафов, столов, тумбочек. Но мне такие генеральные уборки с некоторых пор даются нелегко. Выкидываю что-нибудь по мелочевке, только когда нужно освободить место…
Так вот, дети постоянно забывают в кабинетах ручки, карандаши, линейки. Я их собираю, складываю в верхнем ящике стола. Их там скопилось тьма. Иногда кто-нибудь приходит без ручки – выдаю бесхозную. В тот же ящик, поверх ручек с обгрызенными колпачками, я складываю стопки листков бумаги со словарными диктантами и прочими письменными работами.
В последнее время Другой в мое отсутствие повадился шалить. Выудит из общей кипы какую-нибудь работу – а то, бывает, две или три, под настроение. Не поленится – подберет ручку того же оттенка – и давай исправлять правильное на неправильное. Причем делает это прямо-таки виртуозно: почерк не отличишь. Потом ребенок, которому я вручил его испоганенный труд, подходит и робко заявляет: я, мол, не так писал. Я отвечаю: ну, что, мол, поделать; вероятно, это какая-то мистика. Не скажу ведь я… ну, вы поняли.
Один раз мать прибежала, стала права качать. Я ей ответил: вы видите, дескать, что чернила те же самые и почерки идентичны? Мадам, не думаете же вы, что я сам по злобе душевной вашему сынишке ошибку нарисовал?..
Подонка хорошо бы ущучить за этим делом да отходить тростью как следует. Но старый черт грамотно работает. А потом все напрочь отрицает. И посмеивается издевательски. Как наглый и ушлый уличный наперсточник… Да и не уверен я, что сумею его одолеть. Кажется, в последнее время он стал лучше выглядеть, бодрее. Я дряхлею, сдаю позиции, а он наливается соком молодости, набирает силу. Боюсь, настанет роковой день, когда я полностью утрачу контроль…
Кто сегодня отсутствовал? Во-о-о-он то место пустовало, кажется. Кто из девятого «А» там постоянно сидит? Хоть убей – не помню.
Надо было спросить, пока не ушли…
Ввалился другой класс. Пришел другой учитель. У меня по расписанию «окно». Я собрал пожитки – пенал, три кипы ученических работ, засаленную тетрадку для отметок, которые потом переношу в журнал, – и отправился в учительскую. В коридоре поток детей подхватил меня и понес. Все, что нужно было делать мне, – это рулить и вписываться в повороты.
И вот – я в учительском улье. Едва пробило девять утра, а тетки, как обычно, уже на взводе. Кто-то выяснял отношения, кто-то возмущался, кто-то пригласил учеников читать не сданные вовремя стихотворения. Какая-то парочка бурно обсуждала вчерашнюю серию мыльной оперы на первом канале. Физрук прокуренно травил сальные анекдоты.
Я подошел к стенду, куда ежедневно вешали простыни листов с изменениями в расписании. У нас большая школа, огромный коллектив – с сотню человек одних учителей, не говоря о всяких социальных работниках и прочих бездельниках. Каждый день кто-нибудь уходит на больничный, приходится заменять. Мало кому такое понравится, особенно учитывая, что об изменениях становится известно в тот самый день.
Я протолкался к стенду с листками, пробежал глазами по таблицам. Повезло. Моя фамилия там не фигурировала. Значит, все как обычно – шесть часов работы с детьми и два «окна». Вести много уроков подряд стало тяжело. Сильно устаю, начинаю заговариваться. Поэтому пара «окошек» затесалась в основное расписание весьма кстати: можно посидеть в тишине, выпить чаю, дать горлу отдохнуть. Учительская наполняется пустыми разговорами лишь во время перемен. Как только звенит звонок на урок, остаются три калеки, каждый молча занимается своими делами. А мой пораженный апоптозом мозг отдыхает от нагрузки.
Вы – конечно же! – давно хотите спросить, почему я не ухожу на пенсию. Обычно учителя намного раньше моего нынешнего возраста перегорают и отбывают на заслуженный отдых. Нет, мои дети не алкоголики, и им не нужна моя материальная помощь. У них жизнь сложилась неплохо – у самих скоро будут внучата. Нет, я не получаю ярких впечатлений от учебного процесса: за пятьдесят с гаком лет повторения одного и того же в разных вариациях я делаю свое дело автоматически. Хорошо и добросовестно, но далеко не с тем воодушевлением, что в молодости. А если быть полностью честным, то мне это все обрыдло до чертиков.
Так почему же я не ухожу на покой? А потому, что меня преследует навязчивая боязнь: как только это сделаю, тут же умру. Сразу. С высокой вероятностью, на следующий же день. Дрожь берет, когда представляю себе, как просыпаюсь утром не по будильнику, никуда не нужно идти, ничего не нужно делать. Поклевать булки с маслом, посмотреть телевизор, почитать новости, полить цветы – и снова на боковую. Моя жена так уже лет десять живет. Ну… не совсем так – тут я погорячился. Надо отдать ей должное: без дела она не сидит и ясность ума сохранила, даром что пенсионерка. Но ведь я – не она. Мне страшно…
Только я собрался развернуться и отправиться к дальнему столу, что спрятался за памятником Пушкину-подростку в натуральный рост и лесом высоченных мясистых растений в напольных горшках, как вдруг…
– Анатолий Васильевич! Вы почему опоздали на урок?
В дверях стоит и смотрит на меня хищным взглядом Валентина Петровна. Дети окрестили ее Птеродактилем. Тетка неопределенного возраста, с невероятным водоизмещением, пучком на затылке и залысинами над лбом. Когда она чем-то недовольна (а по-другому бывает, наверное, только по большим праздникам), один ее глаз лезет из орбиты и трансформируется в оптический прицел.
Мы с ней друг друга на дух не переносим. Она комсомолка. Не бывшая – пожизненная. Превыше всего ставит субординацию. Сама перед начальством на задних лапках танцует, а подчиненных нещадно угнетает. Меня от таких особей с души воротит. К начальству отношусь без благоговейного трепета. Могу и на место поставить.
– Затор на проспекте, – ответил я, делая вид, будто продолжаю внимательно изучать листки с заменами.
– Уже не в первый раз такое, Анатолий Васильевич! – возмущенно.
Я медленно поворачиваю голову в ее сторону. Окидываю исполненным презрения взглядом, будто здесь не я подчиненный, а она.
– Из-за моего опоздания началась война? – вопрошаю вызывающе.
Она не находит слов, пыхтит, из ушей пар валит. Много лет, можно сказать, воюем душа в душу, а никак не привыкнет, что я умею дать сдачи.
– Нет, война не началась. Но вы обязаны приходить на урок вовремя.
– Женщина, – повышаю я голос. – Валентина… как вас там… – пускаю в ход свой излюбленный приемчик. – Научитесь наконец уважению к старшим. Я не в том возрасте, чтобы у меня не было веской причины задержаться.
– Как же вы любите хамить, Анатолий Васильевич.
– Смотря кому, – парирую.
– Еще раз повторяю: не надо со мной так разговаривать!
– Еще раз повторяю, – отбиваюсь я, – не надо со МНОЙ так разговаривать! Когда проработаете пятьдесят с гаком лет в самой ГУЩЕ, – я потрясаю указательным пальцем, – народного просвещения, тогда и побеседуем.
Демонстративно отвернувшись, я поправляю очки. Она еще какое-то время стоит, вперив в меня свой взгляд-прицел.
– Со следующего месяца пойдете на пенсию. – Это обещание я слышу добрых десять лет кряду.
– Только после вас.
– Посмотрим! – И она вылетает из учительской.
– Нет, это я посмотрю, как вас будут выносить вперед ногами! – каркаю вслед. – Или в наручниках уводить!
– Дожил до седин, а такое хамье, – удаляющийся голос из коридора.
На время перепалки немногочисленные оставшиеся в учительской коллеги притихли. Слушали, наблюдали.
– Как же она достала, сил моих нету, – тихо произнес кто-то.
– Не то слово, – согласился другой голос.
А я отправляюсь к столу, за которым обычно сижу. Там, за огромными растениями, меня почти не видать. Так уютнее.
Я посидел минуту-другую, неподвижно глядя в выщербину в паркетном полу. Концентрировался. Эта привычка появилась у меня лет семь назад – и с каждым годом концентрация требует все больше времени. Затем я положил перед собой первую кипу листков со словарным диктантом и стал проверять, выводя рядом с каждым словом «плюс» или «минус». Я не спешил. Так прошло с пол-урока. Я надеялся, что никто не выбьет меня из той ровной колеи, в которую я вошел.
Но меня прервали.
В учительскую стремглав влетела… Ирина… да, кажется, Ирина. Самой чуть за тридцать, работала она к тому времени всего ничего – и мне незачем было утруждать себя запоминанием ее отчества.
Я сфокусировал взгляд. Она явно была сильно расстроена. Дрожащие губы, побледневшее лицо, глаза на мокром месте.
Она двигалась прямиком ко мне. Торопливым… нет, даже суетливым шагом.
– Анатолий Васильевич!
– Да? – произнес я, сдвинув очки на кончик носа.
Она плюхнулась на стул рядом. Ножки противно взвизгнули от трения о паркет. Меня передернуло от этого звука, а Ира без предисловий и церемоний начала быстро-быстро что-то лопотать. В моей голове все еще стоял тот мерзкий визг пластмассы о лак, и я ни слова не мог разобрать.
Не люблю, когда суетятся. Это вызывает дискомфорт.
– Погоди, погоди! – Я сделал тормозящий жест ладонью.
Она замолчала, как будто натянутый шпагат обрубили топором.
– Во-первых, здравствуй.
