скачать книгу бесплатно
– Жить можно. Как ты думаешь, он скоро пройдет? Мне в понедельник на работу.
– Такое-то украшение? – с усмешкой сказала у меня. Но, взглянув на его грустное лицо, решила внести дозу оптимизма и прибавила: – У меня есть отличный тональный крем, так и быть, пожертвую тебе – будешь замазывать свой синяк. Конечно, заметно будет, но более-менее приличный вид тебе обеспечен.
– Спасибо. А куда Таша с Сержиком подевались? – неожиданно спохватился он, озираясь.
– Пока ты охотился за мальками, они решили немного погулять.
– Давай и мы прогуляемся. В какую сторону они пошли?
«Интересно, он на самом деле ничего не понимает, или так шутит?» – Задалась я вопросом. Однако выражение лица Юрика однозначно говорило: нет, не шутит. Дело в том, что чуть дальше, за кустами тальника, пряталась замечательная полянка с высокой травой, со всех сторон укрытая деревьями. Не вызывало сомнений, что именно туда Таша потащила своего ветреного возлюбленного, и теперь они наверное вовсю занимались любовью. Несообразительность Юрика извиняло лишь то, что он, в отличие от нас, приехал на это место впервые. Но уж догадаться-то можно было! Впрочем, впоследствии выяснилось, что Юрик и в самом деле не слишком догадлив.
– Пойдем-ка, лучше окунемся, – предложила я, – а то сильно припекает.
– Давай, Натали возьмем! Она на солнце лежит – обгорит.
Склонившись к Натали, я принялась ее тормошить, приглашая вместе с нами охладиться – в ответ она сердито отмахивалась и ворчала, чтобы мы отстали. Мы и отстали. Я набросила на ее покрасневшую спину свое полотенце, и мы побежали к реке. С разбегу бросились в воду – ух! холодина! Перегрелись. Поплыли наперегонки, чтобы согреться, потом вернулись на мелководье и долго бесились, брызгали друг на друга водой, хохотали, прыгали, держась за руки, и во все горло орали детскую присказку «баба сеяла горох, прыг-скок, прыг-скок…» Накупавшись до дрожи, растянулись на горячем песке. Я задремала, казалось, ненадолго, а когда проснулась, увидела, что Юрик колдует над костром, зажаривая мальков на палочках.
– Все-таки наловил, – рассмеялась я.
– А как же, – горделиво отозвался он, – жаль только соль куда-то подевалась. Будешь? – протянул мне палочку с крошечным обугленным мальком.
– Нет уж, спасибо за угощение…
– Зря. Очень вкусно. – Он с удовольствием снял с палочки малька и положил в рот. Прожевал тщательно и проглотил. – На, попробуй…
– Юрик, я вполне сыта, – сердито сказала я, едва удерживаясь от смеха: только жареных мальков мне не хватало!
Зашелестели кусты, на пляж вышли Таша и Сержик. Вид у обоих был расслабленный и слегка отсутствующий. На Ташин купальник налипли упавшие листья и травинки. С юмором оглядев их с головы до ног, от комментариев я все же воздержалась. Зато Юрик обрадовано устремился навстречу: «Куда вы подевались? Я уж думал – заблудились, собрался на поиски».
Таша пристально уставилась на него: действительно не врубается, почему они задержались – или придуривается? Уверившись, что спрашивает из лучших побуждений и безо всякой скрытой насмешки, спокойно пояснила:
– Да как-то так получилось… Шли, шли… и время незаметно пробежало.
– А я тут мальков пожарил. Хочешь? – от чистого сердца предложил Юрик, протягивая ей палочку с подкопченной над костром речной мелочью. Ее аж передернуло, и она торопливо отказалась. – А ты? – обратился он к Сержику.
– Нет уж, я лучше выпью – пить хочется, – сказал Сержик, берясь за бутылку. – Есть еще желающие?
Желающими оказались все. Тут же весело доели оставшиеся бутерброды и жареные сосиски, закусили малосольными огурчиками. После еды всех потянуло вздремнуть, и скоро наши слегка подвяленные солнцем тушки вольготно распластались на полотенцах и покрывале, выполнявшем роль скатерти-самобранки. До чего же хорошо и покойно!.. Вода у берега плещет, легкий ветерок дует. Лежи себе смирно, смотри в синее до черноты безоблачное небо, и – никаких тебе мыслей и треволнений… Сиеста, одним словом. Только вот Таша никак не успокоится: неймется ей, опять дёргает Сержика. Потом угомонилась и она, устроилась рядом с ним, уютно положила голову во впадинку у его плеча, а он уже и похрапывает.
Первой проснулась Таша, впрочем, может она и вовсе не спала – и тотчас принялась будить Сержика и тащить его в воду. Ташина возня вывела меня из приятного дремотного состояния. Вечерело, пока до да сё – домой попадем часов в десять. Купаться меня больше не тянуло. Я собрала оставшийся мусор и сложила в догорающий костер, опустевшие бутылки убрала в сумку – избавимся по дороге.
– Кажется, пора будить подругу, – сказала я. – Пусть окунется в реке – легче в автобусе ехать.
– Натали, а Натали, – коснулся ее плеча Юрик. – Просыпайся, пора домой!
Она в ответ что-то пробормотала, однако не проснулась. Тогда он встряхнул ее сильнее. Это подействовало. Натали, наконец, открыла глаза, села и спросила почему-то по-французски: «Кес кё се? (Что случилось?)»
– Ничего особенного, – засмеялась я, скоро домой поедем. – Купаться еще будешь?
– Ви – да, – снова по-французски ответила она, вскочила на ноги и побежала к воде.
– По-моему она перегрелась на солнце, – сказала я. – Ты, Юрик, иди с ней, не дай бог утонет!
Несмотря на холодную обскую воду, Натали все еще пребывала в какой-то иной реальности. И ладно бы находилась сильно подшофе, так ведь нет, вероятно, сказался доселе нам неизвестный «солнечный эффект» на фоне перегрева. Заговорив по-французски, она нисколько не шутила, как я сначала подумала, но окончательно и бесповоротно перешла на чужой язык. Хорошо хоть я ее понимала – тоже немного учила французский.
Когда из длительного заплыва вернулись Таша с Сержи-ком, я тут же посвятила их в странную аномалию. Разумеется, они не поверили и принялись язвить на мой счет: вечно ты что-нибудь придумаешь! Продолжая насмехаться надо мной, попытались говорить с Натали по-русски – и потерпели неудачу. Теперь уже пришла моя очередь от души поиздеваться над ними. Смех смехом, но пора было ехать домой. И тут выяснилось, что Натали сильно «штормит» и сама она идти не может. Как верные подруги, мы помогли ей одеться, парни подхватили ее под руки, и процессия двинулась к автобусной остановке. По дороге хохотали, как ненормальные, потому что на любой вопрос Натали с серьезным видом отвечала только по-французски. Народу на остановке было немного, обычно все уезжают с дач в воскресенье. Натали все еще пребывала в своеобразной отключке, и мы бессовестно потешались над ней. Впрочем, не зло. Однако это вогнало ее в большую печаль. Она уселась посреди дороги прямо на асфальт, и когда мы подошли, чтобы поднять ее и увести с проезжей части, перешла, наконец, с французского на русский, причем, повторяла одну фразу: «Мне так грустно… Как же мне грустно…» – и тяжко вздыхала. А в автобусе опять перешла на французский, чем веселила нас всю дорогу.
Высадившись на площади Калинина, куда нас доставил родной 17?ый автобус, мы расстались. Таша вцепилась в своего мужчину и потащила его к себе, под титлом, что нетрезвую женщину необходимо проводить. Сержик без возражений последовал за ней, хотя именно он, на мой взгляд, был уже «хорош». Суббота для Таши – день священный; родители на выходные, как правило, отбывают за город достраивать дачу, так что вся квартира переходит в ее распоряжение, а это означает полную свободу и бурную личную жизнь. Нам же с Юриком выпала сомнительная честь доставить домой еще окончательно не пришедшую в себя «француженку». Радовало, что к этому времени она уже почти пришла в себя и вполне сносно заговорила по-русски.
Посидев немного у Натали, убедились, что с ней все в порядке: она собиралась ложиться спать, – и распрощались. Прогулочным шагом дошли до моего дома, постояли немного у подъезда, и я пригласила Юрика выпить кофе. Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить маму, отперла входную дверь, и мы тихонько проскользнули в мою комнату. Денек выдался еще тот, я очень устала, хотелось немного взбодриться. Юрик был не против ночного кофепития, ведь ему еще предстояло добираться из нашего Правобережья в Левобережье на двух автобусах, которые поздним вечером ходят, как им вздумается. Денег на такси у него не было, а метро только начинало строиться.
Расположившись у журнального столика, мы неспешно тянули крепкий кофе и негромко, почти шепотом, беседовали. Не удержались и немного посмеялись над странной метаморфозой, случившейся с Натали. Хотя, возможно, это было не так уж и удивительно, учитывая, что с младых ногтей она буквально помешана на Франции. Кинофильмы, известные актеры, история и литература, – ее конек, где она как рыба в воде. И уже года два или три самостоятельно, по пластинкам, учит французский язык. Ее страсть ко всему галльскому была настолько заразительна, что я тоже увлеклась французским и купила себе самоучитель с пластинками. Занималась и даже дошла до чтения детективов, конечно, со словарем; по воскресеньям, гуляя в центре, покупала в газетном киоске, что стоял напротив хлебного магазина с говорящим названием «Урожай», воскресный выпуск «Юманите диманш». Кроме политики и культуры «Юманите» печатала забавные комиксы про Пифа и Эркюля, которые тогда меня очень забавляли.
Магазин был просторный и считался престижным. Кроме различных сортов свежего хлеба там имелся большой выбор разнообразных булочек (их пекли в подвале под магазином) и пирожных. Аромат свежеиспеченного хлеба поднимался снизу и наполнял зал, заставляя течь слюнки; конечно, я не выдерживала, покупала несколько вкуснейших, с пылу с жару булочек и, стоя у высокого столика, съедала одну под чашечку черного кофе без сахара.
Юрика я знала не слишком близко. Он считался ухажером Натали, явно ей импонировал, и потому знакомство наше ограничивалось встречами в общей компании. Однако тем вечером, оказавшись наедине, мы разговорились. Причем, говорил, в основном, он, а я с интересом слушала. Есть у меня такая особенность – вызывать людей на откровенность. Хотя, возможно, все проще: я умею их слушать.
Выяснилось, что в этом году Юрик перешел на последний курс оптико-механического факультета НИИГАиКа (Новосибирский институт инженеров геодезии, аэрофотосъемки и картографии) и весной ему предстояло защищать диплом. Учился он на вечернем и подрабатывал лаборантом в этом же институте.
– А почему на вечернем? – спросила я.
– Так получилось. У нас большая семья – пятеро детей. Родителям трудно было всех содержать. Мама не работала, вернее, воспитывала пятерых, что – сама понимаешь – та еще работенка. Ну, две сестры еще ладно, но трое братьев… Мальчишки есть мальчишки. Так что все лет с пятнадцати старались подрабатывать. Зато трое старших уже получили высшее образование, а я и младший Яков еще учимся.
– Какие молодцы твои родители! Всем дать высшее образование…
– Ты даже не представляешь, насколько молодцы! У них ведь были немалые сложности с национальностью.
– В каком смысле? – искренне удивилась я.
– Да мы же немцы!
– Ну и что?
– Ты не представляешь, как меня в детстве доставали ребята из нашего двора, потом в школе. Обзывали фашистом, Фрицем. Знаешь, как это действует на детскую психику? Мне ведь хотелось быть как все.
– Это все последствия войны. Прошло не так уж много времени. У многих отцы погибли, еще всё было живо.
– Да я понимаю. Но ведь не только обзывали, а еще и часто били. Хорошо, старший брат заступался. Он у нас военный.
– А где ты родился?
– Здесь, в Новосибирске. У нашей семьи вообще интересная история. Родители встретились здесь, в Сибири. Семью мамы в начале войны сослали сюда из Поволжья, а семью отца – из Прибалтики. Тут они встретились и поженились. Мамины предки переехали в Россию еще при Екатерине Великой. Крестьянствовали, потом их загнали в колхоз. Но колхоз был немецкий, аккуратный и зажиточный. Когда объявили нападение Германии на Советский Союз, всех немцев за два дня вывезли в Сибирь и в Казахстан – боялись предательства. Не знаю, может, это отчасти было оправдано. Ну а отца с их семьей выслали из Латвии, тоже в течение двух суток. Отец родился в уважаемой семье барона фон Берг. Уважаемой, но к тому времени совершенно разорившейся. Мой дед служил инженером на железной дороге.
– А потом? По прибытии в Сибирь всех в лагерь посадили?
– Нет. Они были сосланными. Худо-бедно обустроились кто где, угол снимали, на работу устроились. Мама с отцом встретились случайно на церковной службе. Вообще-то службы запрещены были. Однако люди собирались у кого-нибудь в доме, приходил пастор, тоже из сосланных – и молились. Мама после службы пошла домой, а отец выходил от соседей и столкнулся с ней буквально нос к носу. Не знаю, как они поженились – у них были разные церковные конфессии. Мама принадлежала к минонитам, а отец был католиком. Но как-то сошлись и до сих пор живут вполне счастливо.
– Может, тогда вероисповедание не имело особого значения? Главное – любовь? И то, что оба были немцы из сосланных.
– Наверно. Позднее они переехали из районного городка в Новосибирск, уже после войны. Ну и я родился уже здесь.
– А семья у вас дружная? Все-таки родители и пятеро детей.
– По-разному бывает. Старший брат и две сестры уже живут отдельно, у них свои семьи, дети. И знаешь что забавно? Родители, когда не хотят, чтобы мы их понимали, переходят на немецкий. Я немного понимаю, конечно, но читать и писать не умею. Родители почему-то с нами всегда только по-русски говорили.
Повисло недолгое молчание. Я задумалась над перипетиями судеб предков Юрика. Тут он взглянул на свои наручные часы и воскликнул: «Вуаля! Уже двенадцатый час. Мне пора. Успею еще на автобус». Я проводила его до входной двери, протянула на прощание руку, которую он галантно поцеловал, и вернулась к себе в комнату. Приятный парень, думалось мне, неглупый и тонко чувствующий, а с этим у многих молодых людей нынче большие проблемы. К тому же, воспитанный, что немаловажно. Я зевнула во весь рот и с удовольствием потянулась. Однако пора баиньки! Расстелив на диване постель, сбегала в душ и с наслаждением скользнула под свежую простыню. Уснула не сразу. День выдался на редкость суматошным и разнообразным, и теперь перевозбужденный мозг никак не хотел успокаиваться. Интересно, как там Таша? Завтра непременно позвонит и в деталях перескажет что было, что есть и что, возможно, еще только будет… Перед закрытыми глазами внезапно возникла Натали, которая сидела на асфальте посреди дороги и повторяла «как же мне грустно»… Я невольно усмехнулась и тут же перенеслась на берег реки; мимо, сияя огнями, проплывал трехпалубный красавец-теплоход, на открытой верхней палубе играла музыка и вальсировали пары. Впрочем, это был уже сон, самый первый.
Наступившая осень выдалась на редкость сухой, теплой и ласковой. Прогулки в гордом одиночестве по осеннему городу всегда доставляли мне необычайное удовольствие; я любовалась ярко-красной листвой кленов, золотыми березками, вечнозелеными елями и соснами в парках и на бульварах. В воздухе стоял неповторимый запах прелых листьев. Листья шуршали под ногами, устилали тротуары сплошным разноцветным ковром; порой какой-нибудь одинокий листок отрывался от оголенной ветки и медленно планировал вниз, создавая особое настроение, нет, не печали, но легкой отстраненности от рутины жизни, привнося в мое существование легкий налет экзистенциальности.
Чего только не приходит в голову во время таких прогулок! Невольно и о смысле жизни задумаешься. В отличие от моих друзей, я никак не могла определиться с выбором профессии. Училась уже в третьем по счету институте, однако полной уверенности в правильности избранного пути не было до сих пор. Причем, если два предыдущих вуза были сугубо техническими, то третий – чисто гуманитарным. Ладно бы я не успевала, и меня отчисляли за неуспеваемость, так ведь ничего подобного. Везде поступала сама, сдавала экзамены на общих основаниях, без репетиторов и родительских связей. Училась на хорошо и отлично, разве что изредка хватала «удочки», да и то исключительно из лени. Однако, проучившись один или два курса, понимала, что совершила роковую ошибку, потому что избранная специальность совершенно меня не интересует, после чего подавала заявление на отчисление. В деканате меня всегда пытались отговорить от столь решительного шага – я была на хорошем счету, – но только тратили время впустую, переубедить меня было невозможно. Сбросив очередные институтские путы, я на какое-то время «подвисала в воздухе», не представляя, чем буду заниматься в дальнейшем, и главное – чего же, собственно, хочу?
Моей альма матер на настоящий момент являлся престижный гуманитарный университет, куда я поступила на факультет журналистики. Учебный процесс не слишком меня угнетал – все-таки уже третий курс! – и я подрабатывала в популярной молодежной газете: писала обзорные статьи по литературе и искусству. В тот день редактор «молодежки» дал мне задание осветить масштабную выставку местных живописцев и ваятелей. Отправилась я туда без особого энтузиазма, однако с нескрываемым интересом: все же любопытно, какие замечательные события происходят в нашем городе на ниве художественного творчества. И вообще, происходят ли?
Там мы и познакомились. Совершенно случайно. Когда я соляным столбом застыла возле полотна местного мэтра, мысленно прикидывая, что же можно сочинить про хаотическое нагромождение ярких пятен и переплетенных линий под названием «Восторг художника от созерцания небесных огней». Разрази меня гром, если я вижу эти самые «небесные огни»!
Он подошел незаметно, почти подкрался, постоял возле меня и, по-видимому, прочитав, отражавшиеся на моем лице впечатления от данного живописного шедевра, непринужденно спросил:
– Что, не нравится?
– Как вам сказать… – мрачно отозвалась я, – что-то в этом есть, но наверно я не доросла до подобных высот изобразительного искусства, – и только тогда взглянула на собеседника. А он – ничего, симпатичный.
Мы разговорилась. Немного прошлись по залам, обмениваясь впечатлениями, потом он попросил мой телефон. На том и расстались. Звали его Гена. Он сказал, что окончил Академию художеств в Ленинграде и является дипломированным искусствоведом, чем, естественно, меня заинтриговал. А если еще прибавить, что передо мной явился высокий, стройный, голубоглазый и слегка лысеющий джентльмен, который со знанием дела рассуждал о представленных на выставку картинах и их создателях, со многими из которых был знаком лично, – мой интерес к нему значительно возрос.
Сам того не подозревая, своими комментариями относительно выставленных произведений Гена здорово помог мне со статьей, так что редактор даже похвалил меня за глубокое знание материала. Он позвонил через три дня, поздно вечером. Мы проговорили больше часа, и я лишний раз убедилась, насколько он интересный и продвинутый в области изобразительного искусства собеседник. Наше знакомство удачно совпало с моим новым увлечением живописью. С головой погрузившись в изучение истории искусств, я последовательно открывала для себя классицизм, романтизм, импрессионизм, постимпрессионизм, экспрессионизм и пр., и пр. Замкнутый сам на себя живописный мир приоткрывался мне постепенно, существуя совершенно обособленно и параллельно окружавшему нас вещному миру.
В детстве и юности мне нравились работы Брюлова, Шишкина, Репина, напоминавшие фотографические карточки, позднее совершенно покорил Боттичелли с его прекрасными античными богинями, потом неожиданно очаровали сумеречные и демонические персонажи Врубеля. Чем глубже погружалась я в изучение изобразительного искусства, тем острее и напряженнее становилось мое эмоциональное восприятие живописи. Теперь я не просто рассматривала полотна, но входила в общение с ними, видела мир глазами художника, чувствовала его чувствами. У Гены имелись превосходные альбомы по искусству – целая коллекция, – и он со страстью рассказывал мне о художниках, сопровождая свои лекции наглядной демонстрацией репродукций их произведений. Каспар Давид Фридрих, с пронизывающим все его работы ощущением космизма… Уильям Блейк, для которого Смерть и Апокалипсис являлись одной из составляющих бытия… Золотая «Юдифь» Климта… Знакомство с Геной открыло мне совершенно незнакомую прежде ветвь живописного искусства. Какое-то время мы присматривались друг к другу на расстоянии вытянутой руки, но затем я не устояла, и мое увлечение живописью плавно переросло в увлечение самим Геной. Мы сделались любовниками.
Любовник он был потрясающий – один на миллион. Все сложилось бы идеально, не будь он женат, что, впрочем, действовало на нервы только мне, нисколько его не смущая. Однако жена его была беременна и, в силу подсознательной женской солидарности, «свободное» поведение Гены меня раздражало. Конечно, я знала, что многие мужья частенько ходят налево во время беременности супруги. Это не слишком морально, но вполне жизненно. Поэтому оправдывала себя тем, что его жена ни о чем не догадывается, следовательно, вреда я ей не наношу, потому что длительных отношений с Геной не планирую: ну, переспали и разбежались. Однако он был настолько хорош в постели, что расставаться с ним пока не хотелось. Тем более, его жена на время поздней беременности и родов уехала в другой город к родителям, и нам ничто не мешало встречаться. И все же, не будь он настолько эрудирован и привлекателен интеллектуально, не увлекайся настоящей поэзией: часто, лежа рядом со мной в постели, читал наизусть прекрасные стихи, – вряд ли мы встречались бы долго. Женатые парни не для меня. Хотя… в чем-то это удобно: не пристают с женитьбой, блюдут гигиену, опасаясь подхватить половую инфекцию, а значит, и тебя не наградят какой-нибудь заразой.
Общаясь с Ташей, мы теперь обсуждали не только ее отношения с Сержиком, но и мою связь с продвинутым искусствоведом. Любой женщине совершенно необходимо делиться с подругой своими эмоциями, анализировать собственные чувства и обсуждать мужские достоинства сексуального партнера. А достоинства у Гены были бесспорные, включая эротические игры высшего класса (заветная мечта каждой современной женщины). В противоположность моим, внезапно вспыхнувшим «сумасшедшим страстям», роман Таши с Сержиком как-то забуксовал, вернее, двигался ни шатко, ни валко по какой-то одному ему известной замкнутой кривой. Без сомнения, он питал к ней чувства и ценил как любовницу, однако не настолько, чтобы перейти Рубикон и, наконец, сделать предложение. Таша мучилась и переживала, дожидаясь от любимого мужчины решительного шага, вот только Сержик никуда не спешил, его и так все устраивало. На мой взгляд (о чем я даже заикнуться боялась, чтобы не сделаться на веки вечные ее врагом), Сержик воплощал собой законченный тип полудикого кота, который гуляет сам по себе, не обращая внимания на окружающих. И чтобы захомутать такого гулену, требовались не только и не столько любовь и верность, сколько чисто женское коварство, хитрость и порядочная стервозность, коими влюбленная Таша не обладала.
Натали с Юриком тоже неоднократно становились предметом нашего разговора. Как же иначе – друзья. Мы обе сходились на том, что Юрик не просто увлечен ею, но возможно серьезно влюблен. Возникал закономерный вопрос: как относится к нему Натали?.. С одной стороны, она всегда соблюдала дистанцию и демонстрировала некоторую прохладность, что не мешало ей беззастенчиво с ним флиртовать, подавая надежду на будущее. Влюбленные женщины так не поступают. Хотя вполне очевидно, что Юрик ей импонирует, раз она удерживает его при себе. Но такова Натали: умная, скрытная, очаровательная и безумно притягательная для мужского пола: типичная роковая женщина. Глядя на нее, я прекрасно понимала влюбленных в нее мужчин. Точеная фигура богини – типа «песочные часы», большие зеленоватые глаза и светло-русые, от природы вьющиеся волосы. Если уж не мадмуазель совершенство, то близко к этому. Почему-то с детства я завидовала ее светлым волосам, у меня-то темные, с каштановым отливом и очень густые. Впрочем, серо-зеленые глаза, черные брови вразлет, чуть вздернутый носик и фигура выше всяческих похвал (по мнению мужского пола) вполне примиряли меня с темным цветом волос, да и с собственной внешностью тоже.
Свидания с Геной у него на квартире напоминали шпионский роман, в чем отчасти и заключалась его несомненная прелесть. Стараясь избежать излишнего любопытства соседей, мы шифровались, как могли. Он опасался, что супруге донесут об его не слишком праведном поведении, а в этом ни он, ни я заинтересованы не были. Возможно, мы проявляли излишнюю осторожность, однако нам это нисколько не мешало, скорее, наоборот будоражило нервы, превращая каждое свидание в опасное приключение.
В нашей привычной компании, собиравшейся у Натали по пятницам, Гена принципиально не появлялся, не желал излишне светиться. Подобное положение вещей меня вполне устраивало, ненавижу выставлять напоказ свою личную жизнь. У моего бесподобного любовника было множество плюсов и всего один-единственный, но чрезвычайно весомый минус: законная жена. Не буду лукавить, это «маленькое препятствие» не то чтобы отравляло мне жизнь, но в мозжечке сидело постоянно, несмотря на то, что я не собиралась претендовать на этого мужчину в плане матримониальном.
Талантлив он был не только в постели. В нем жил прекрасный фотограф, тонко чувствовавший свет и композицию. С неподдельным интересом я разглядывала высокохудожественные снимки, сделанные им в разное время года и при разном освещении – за них он даже получал какие-то профессиональные премии. Несколько фотографий, которые он сделал с меня в период нашей взаимной увлеченности, хранятся у меня до сих пор. Лето, парк, роскошь цветущих яблонь. Я сижу в траве, на мне – цветастый широкий сарафан. Свет мягко падает сквозь ветви деревьев. Я подняла голову, и световые блики мягко скользят по моему лицу и плечам, переплетаясь с тенью и создавая роскошную световую симфонию.
Компонент высокой духовности был немаловажной составляющей моего увлечения Геной. Секс сексом, но без интеллекта скучновато. Насладившись друг другом в постели, мы пили кофе, порой рассматривали дорогие живописные альбомы из его коллекции. Прекрасные репродукции, которыми особенно отличались немецкие издания, можно было разглядывать часами, обсуждая работы выдающихся мастеров. Иногда мой обнаженный герой, восстав из постели, где мы перед этим провели пару-тройку часов, прямиком направлялся к книжным полкам, извлекал стихотворный сборник и, возвратившись в постель, с выражением читал мне прекрасные стихи. Это было мило, трогательно и, учитывая сопутствующие обстоятельства, немного забавно. Собранная им библиотека поэзии будила в моей душе тихую зависть. Заболоцкий, Ахматова, Цветаева, Мандельштам… Книги, о которых можно было только мечтать, ибо доставали их тогда по великому блату.
Будучи дипломированным искусствоведом, Гена занимал видное положение в городской художнической иерархии и по роду своей деятельности был лично знаком со многими известными мастерами кисти. Когда однажды я выразила робкое желание больше узнать о творческой кухне местных репиных и серовых, увидеть ее, так сказать, с изнанки, он пообещал показать мне мастерскую своего приятеля. И уже через несколько дней напросился в гости к Колесову – «прекрасному графику и живописцу» – как несколько пафосно отрекомендовал его мой Вергилий. Мы встретились возле Дома офицеров на Красном проспекте. Сели в троллейбус и доехали до площади Калинина, а потом минут пятнадцать шли вдоль Сухого лога, пока не подошли к обычной на вид кирпичной пятиэтажке, цокольный этаж который имел непривычно большие окна. Прежде я даже не подозревала, что здесь расположились художественные мастерские.
Для удачного начала знакомства Гена прихватил пару бутылок портвейна (тогда это был еще вполне приличный напиток). Усталый хозяин встретил нас достаточно радушно. Пожал Гене руку и через небольшую кухоньку, в которую он переоборудовал прихожую, где на застеленном клеенкой столике помещались электрическая плитка с алюминиевой кастрюлей, а рядом чайник и кофеварка, он провел нас в мастерскую – большую комнату примерно в тридцать квадратов. Из мебели в глаза бросался огромный, замученный жизнью диван, рядом с ним стоял круглый обеденный стол, еще столик поменьше, на котором теснились кружки и банки с разнообразными кистями и в ужасном беспорядке валялись тюбики с красками, целые, наполовину выдавленные и совершенно пустые, пара кресел и несколько стульев дополняли интерьер; в сущности, здесь имелось все, что требуется истинному творцу для создания своих нетленных шедевров. На большом мольберте стояла незаконченная картина, прикрытая от посторонних глаз покрывалом. «Прекрасный график и живописец» оказался коренастым мужчиной лет сорока трех, среднего роста, взъерошенный и с какой-то дичинкой во взгляде горящих черных глаз. Он провел нас по мастерской, доставая со стеллажей то одну, то другую свою работу и с удовольствием нам демонстрируя.
– Хорошо, что зашли, – гудел он при этом низким голосом, – а то я совсем зарапортовался. Ни дня, ни ночи не вижу. Надобно оформить книгу в срок – иллюстрации к русским былинам.
– Вот я и решил забежать – давно не виделись, – сказал Гена. – А у тебя, смотрю, много новых работ появилось.
– Так тружусь, не покладая рук, – пожал плечами Колесов. – Ты же на моей выставке в прошлом сентябре был – помнишь, когда Семёнов напился и выступать стал?
– Ну, ты его быстро на место поставил, – двусмысленно улыбнулся Гена.
– И правильно, что врезал! Нечего мою персоналку портить!
– После официального открытия выставки, если не ошибаюсь, продолжение было весьма бурным.
– Эх, хорошо погуляли, – вздохнул Колесов. – Я уже только в обезьяннике в себя пришел. Убей, не помню, что до этого было. Милиционеры сказали, будто витрину разбил и подрался с кем-то.
– Я раньше ушел, так что не застал этих замечательных событий.
– Вот-вот, слинял и меня бросил, злодей.
– С тобой еще толпа народу была, когда я уходил. Извини, пришлось – жена позвонила.
– Ну, если жена… Ладно, было и быльем поросло. Ты бы представил, наконец, свою даму…
Гена церемонно отрекомендовал нас друг другу, и Колесов галантно поцеловал мою руку.
– До чего приятно прикоснуться к нежной женской коже, – он даже зажмурился от удовольствия. – Спутница твоя очаровательна, это я тебе как художник говорю. Молодцы, что навестили. А то сижу тут один, как филин, одичал совсем. Дома вообще не появляюсь, жена обед сюда приносит. Весь в работе, тороплюсь с книгой поскорей расправиться. Ох, устал я, братцы… Сейчас стаканы и штопор принесу.
Устроились возле круглого стола, с которого хозяин заботливо убрал стопку листов с карандашными набросками. Гена открыл портвейн и ловко разлил по имевшимся емкостям, быстро нарезал хлеб, сыр и колбасу, купленные на закуску; наконец встал со стула и, подняв стакан вина, торжественно произнес:
– Дамы и господа, позвольте провозгласить тост «за знакомство». Надеюсь, приятное! – И залпом осушил свой стакан.
Колесов последовал его примеру, крякнул от удовольствия, закусил ржаным хлебом с колбаской. Я тоже отпила пару глотков. Мужчины тут же оживленно принялись обсуждать хитроумную интригу, которую некий Прохоров затеял против председателя союза художников. Я поднялась из-за стола и принялась изучать развешенные по стенам картины. Работы были стоящие. Дикая степь, волнуется ковыль, несутся две лошади. Лошади написаны чрезвычайно экспрессивно. А вот одинокий хуторок в степи, вечер, в окне горит свеча. При взгляде на нее в душе рождается какое-то ностальгическое чувство. На многих живописных полотнах изображалась величаво текущая река, в разное время года и в разное время суток. Заметив, как внимательно я рассматриваю его работы, Колесов спросил:
– Нравится?
– Очень, – искренне ответила я. – А что это за река? На нашу Обь не похоже.
– Это Дон, – пояснил он. – Тот самый Тихий Дон из романа Шолохова. Мои предки оттуда родом. Так что я из донских казаков. У меня и форма дончаков есть, и шашка.
– А можно ваши книжные иллюстрации посмотреть? – спросила я.
– Конечно. – Колесов отошел за ширму и вернулся со стопкой рисунков, разложил на столе. Иллюстрации были превосходные. Гена абсолютно прав: Колесов отменный график.
Выпили еще, заговорили о современной живописи, о местных делах, о каком-то Самойлове, который недавно покончил с собой: прыгнул в пролет лестницы – и насмерть. А с чего бы? Ну, притесняли его как абстракциониста во время оно, так это давно было. Теперь у него карьера в рост пошла, выставка персональная состоялась, имя зазвучало. И вдруг ни с того ни с сего совершил суицид. Непонятно. Хотя, поговаривали, будто весь последний год депрессия у него была страшная.
За разговорами время летело незаметно. Говорили, в основном, мужчины, я только слушала и мотала на ус. Когда еще услышишь подобные откровения о подковерной жизни союза художников, если не за бутылкой вина? «Что у трезвого на уме, у пьяного на языке».
Портвейн между тем закончился, и Колесов настойчиво подвигал Гену сбегать в ближайший гастроном за добавкой, однако тот артачился: назавтра у него намечалось важное совещание. Наконец Гена поднялся и отправился в прихожую по надобности. Недолго думая, с тем же интенсивным напором Колесов тотчас переключился на меня: и понравилась-то я ему, и портрет он мой напишет, а еще лучше – обнаженную Венеру. Напор у него был поистине дикарский, и я сначала вежливо, а потом и не очень, уворачивалась от его ухаживаний в прямом и переносном смысле. Как только Гена вернулся, я заявила, что жутко спешу, ухватила его за рукав и потащила вон, на ходу прощаясь с Колесовым. Тот вцепился в меня, как клещ, не желал выпускать желанную добычу из своих лап, и убеждал Гену оставить меня у него – словно я была не живой человек, а неодушевленная кукла. Ух, и разозлилась я тогда!.. Уже на улице, будучи на взводе, попеняла Гене, что оставил меня наедине с Колесовым, который нагло ко мне приставал. На что мой приятель едва ли не с гордостью заявил: ну такой уж у него темперамент, настоящий мужик. Видно ты ему сильно понравилась, а ухаживать он не умеет.
Моему возмущению подобным проявлением мужской солидарности не было предела. Тогда Гена миролюбиво пояснил, что он всегда такой заводной – и без тормозов. А в качестве иллюстрации поведал следующую историю. Ранней весной этого года – снег тогда еще не сошел – Колесов вот так же с кем-то выпивал, причем, не один день. В это время он находился в крайних контрах с одним известным художником, черт его знает по какому поводу. Хотя, надо отметить, Колесову присуще находиться с кем-нибудь в контрах и безо всякого повода. В тот день, будучи в основательном подпитии, он вдруг припомнил все, причиненные ему этим человеком, обиды и отправился «бить Ваську». И если бы он просто пошел в мастерскую к Василию Знаменскому, которая находится на той же улице через три дома, это еще ничего, как-нибудь разобрались между собой. Но вся соль именно в том, что отправился он совершенно голый и босой, по хорошему морозцу. Из всей одежды на нем красовалась только казацкая фуражка, а в поднятой руке он гордо нес шашку наголо. С ходу, без объявления «войны», набросился на дверь, ведущую в мастерскую своего врага, и с яростными воплями принялся рубить ее шашкой. Закончилось это вполне предсказуемым образом: Колесова увезли в психушку. Впрочем, через неделю отпустили.
Некоторое время я переваривала услышанное, потом сказала: «Да. Впечатляет».
– Такая вот замечательная история.
