скачать книгу бесплатно
Дверь закрылась.
– Говорите, вопрос жизни и смерти? – показательно посерьезнев, вновь обратилась я к Алисе.
– Куэстьен де вида о муэрте! – повторил Кортес.
– Не каркай! – Я погрозила пернатому полиглоту пальцем и снова обратилась к посетительнице: – Чьей именно жизни и смерти, если не секрет?
– Моей, – просто ответила она, после чего неожиданно звучно шмыгнула носом и горько разревелась.
Я подвинула к ней стопочку бумажных салфеток, которую мы с Алкой предусмотрительно (хотя и с другой целью) принесли из нашего офиса вместе с чайными приборами. Алиса признательно всхрюкнула и бурно зарыдала в салфетку. Я поняла, что никакими промокашками этот поток горючих слез не остановить, и налила плаксе водички. Вернее, холодной пепси-колы из початой бутылки, которая нашлась в холодильном «сейфе» Эдика.
– Ой! Что это?! – севшим голосом спросила Алиса, залпом выпив стакан газировки и схватившись за горло.
Я понюхала бутылку, которую еще не успела закрыть, и поняла, что конспирация у Эдика тотальная. Судя по запаху, в бутылке с невинной наклейкой помещался смешанный с пепси коньяк.
– Это наш фирменный антистрессовый коктейль «Пинкер-тоник»! – не шевельнув бровью, находчиво объяснила я. – Мы держим его для клиентов с особенно тонкой душевной организацией. Не беспокойтесь, вам не придется платить за выпивку, это угощение за счет заведения.
– У меня достаточно денег, чтобы заплатить и за коктейль, и за ваши детективные услуги! – неожиданно обиделась дама. – Я вам не нищенка какая-нибудь!
– Да? А кто вы нам? – очень дружелюбно спросила я, положив подбородок в ладошку.
Не люблю неблагодарных и заносчивых!
Алиса оказалась еще и непоследовательной. Она покраснела и встала:
– Знаете, я, пожалуй, пойду. Я вижу, что с вами мы общего языка не найдем!
– Может, все-таки поищем?
– Нет! – отрубила странная женщина.
Она в два шага достигла двери, распахнула ее и с порога высокомерно бросила через плечо:
– Я всегда считала, что сыск – это не женское дело!
– Я тоже! – вполголоса призналась я, свинчивая крышечку с горлышка пепсикольной бутылки. – И это мнение отличает нас с вами от миллионов поклонниц Дарьи Донцовой!
Я пожала плечами, заглушила удаляющийся стук чужих каблучков бульканьем антистрессового коктейля и прислушалась к своему внутреннему голосу. Он укоризненно молчал. Попугай тоже затих.
– Если я и перегнула палку, то лишь самую малость! – оправдываясь, с легким вызовом сказала я. – Эта Алиса такая нервная, что ее может вывести из себя любой пустяк!
«Из себя – ладно, плохо, что этот твой пустяк вывел ее из кабинета Эдика! – заметил внутренний голос. И тут же перешел к прямым упрекам: – Попросили же тебя как человека – постереги кабинет!»
– Кабинет никуда и не убежал! – рассердилась я.
На самом деле мне было стыдно. Я за здорово живешь обидела больную на голову дамочку и лишила клиента хворого животом Эдика. Как ни посмотри, гордиться было нечем.
Я сокрушенно вздохнула, и мое дыхание привело в движение маленький бумажный прямоугольник. Коричневый, он совпадал по цвету со столешницей и был на ней неразличим, пока не заскользил по гладкой поверхности.
– Стоять!
– Стоп! – гаркнул попугай не то по-русски, не то по-английски.
Я прихлопнула бумажку, как муху, и поднесла ее к глазам, чтобы рассмотреть. Это оказалась весьма изящная визитная карточка размером чуть больше стандартного. На плотном коричневом пластике со скругленными углами и текстурой дерева золотыми буковками с термоподъемом было написано: «The Вat».
«То есть «Летучая мышь»? – без уверенности перевел мой внутренний голос. – Непонятно… Может, мадам Алиса – певица? Или, например, продюсер постановки оперетты Кальмана? Или подруга Бэтмена, или владелица мини-фермы по разведению нетопырей?»
– Которые нападают в подъездах на семьи москвичей, – пробормотала я, вспомнив заголовок сенсационной новости, с которой так и не познакомилась.
«Вот-вот! – обрадовался внутренний голос, который крайне редко совпадает с голосом разума, но зато с готовностью поддерживает любой бред. – Летучие мыши мадам Алисы принялись разбойничать, и теперь ей нужен частный сыщик, чтобы изловить своих перепончатокрылых преступников!»
Про себя я отметила, что эта версия не лишена стройности, но вслух сказала:
– Ерунда! Впрочем, сама визитка – вещь не ерундовая. На ней ведь указаны телефон и адрес владелицы, так что нельзя сказать, что Эдик совсем уж лишился клиентки. Я отдам ему эту карточку, и при желании он сможет пообщаться с обидчивой мадам самолично. Позвонит ей, спросит, что и как, глядишь – слово за слово, проявит дипломатичность и вернет себе беглую клиентку.
Я повеселела и на радости хлебнула еще малость «Пинкертоника». Потом алкогольный коктейль потребовал закуски, и Трошкина застала меня за повторной, более вдумчивой, проверкой холодильника.
– Что ты делаешь?! – с порога накинулась на меня перевозбужденная подружка.
– Ват а ю дуинг?! Ват а ю дуинг?! – моментально заистерил интеллигентный попугай.
Я как раз в этот момент надкусила яблоко, а привычки разговаривать с набитым ртом у меня нет, да и не казалось мне, что Алкин вопрос требует ответа.
– Жрешь?! – совсем уже грубо рявкнула обычно вежливая Трошкина. – Как же ты можешь?!
Я только пожала плечами, что, собственно, и означало: могу есть молча!
В коридоре послышался приближающийся многоногий топот.
– Несут!
– Ха-о? – сквозь непрожеванное яблоко невнятно вопросила я.
Кого там несут, куда и зачем, было интересно.
Мимо дверного проема, частично загороженного фигурой застывшей на пороге Трошкиной, проследовала какая-то процессия.
Во главе ее шел кто-то в нежно-розовом, следом шествовала группа товарищей, объединенных общим грузчицким делом. Шаркая ногами, крякая и командуя друг другу: «Петрович, подними выше, проседает!» и «Ваня, бери ближе к стене, не пройдет!», они тащили носилки, накрытые белой простыней. Под ней ворочался и трубно стонал кто-то большой. Похоже было, что работящий квартет мелкорослых тайских носильщиков влечет в паланкине священного белого слоненка.
Я потеснила Алку к дверному косяку, выглянула в коридор, успела во всей красе отследить сложные маневры носильщиков на крутом повороте к лифту и с неприятным удивлением узнала в хвором слоненке Эдика Розова.
«Дежавю», – пробормотал мой внутренний голос, и я вспомнила, что очень похожую сцену видела совсем недавно субботним вечером.
«Ну, от поноса еще никто не умирал!» – процитировал мой внутренний голос знающего человека – санитара «Скорой», и это меня немного успокоило.
Эдик Розов был моим добрым приятелем, и мне не хотелось, чтобы с ним случилось что-то уж очень плохое.
3
Высоко вздернув подбородок и трепетно раздувая ноздри, Всеволод Полонский смотрел в окно поверх тускло блестящей лысины главного редактора детского журнала «Репка» и пытался отвлечь себя от крайне раздражающей действительности ехидной мыслью о том, что выразительный образ репки редактор списал с самого себя. Формой, цветом и тусклым желтым глянцем голой поверхности голова главреда Легкоступова один в один повторяла крупный сказочный корнеплод. Всеволоду доставляло печальное удовольствие сознавать, что и в черепной коробке Легкоступова содержится, видимо, не что иное, как овощное пюре.
– Сева, солнце мое! – проникновенно говорил тем временем редактор, имеющий дурную привычку называть своими солнцами всех подряд. – Когда я просил тебя дать что-нибудь для нашей новой рубрики «Народы мира – детям России», я думал получить увлекательную сказку аборигенов Амазонии или милую колыбельную песенку юкатанских эскимосов. А что ты мне принес?
Легкоступов потряс в воздухе белым веером из аккуратно сколотых бумажных листов.
– Это классическая японская поэзия, – высокомерно ответил Полонский, продолжая щуриться на заходящее солнце.
– Какая такая японская поэзия?!
– Хокку! – на редкость немногословной кукушечкой отозвался Полонский.
– Хокку-мокку! – выругался неэрудированный редактор.
Он развернул бумажный веер шире и с преувеличенным выражением прочитал с листа:
– Жили у старой женщины
Две рыбы фугу.
Одна белая, другая серая – две веселых рыбы!
– Это же хокку для детей, – снизошел до пояснений обиженный Сева. – Я максимально сохранил мелодику и образный ряд японской поэзии, но при этом адаптировал тексты для юных русских читателей.
– Вот спасибо тебе, солнце мое!
Недооцененное солнце детской поэзии выпятило губу и презрительно промолчало.
– Возможно, я недостаточно юн, чтобы понять твои «адаптированные тесты», – с огромным ехидством сказал редактор. – Так ты объясни мне, старому дурню, о чем тут речь?
– Запросто, – высокомерно обронил Полонский, ни звуком не возразив против «старого дурня».
Легкоступов нахмурил редкие брови и с нескрываемым подозрением прочитал:
– Старая женщина обнимет седого самурая,
За ней еще четверо встанут…
Извлечен из земли корнеплод!
– О боже! – дернулся Сева. – Я-то думал, что эта хокку будет на обложке вашего журнала, сразу под заголовком!
– Еще чего! – возмущенно фыркнул редактор «Репки», так и не узнавший родную сказку, исковерканную японской поэтикой. – Мы, значит, будем рассказывать невинным деткам про то, как аморальный самурайский дед одну старуху обнимает, а еще четыре к нему в очереди стоят?! Да меня привлекут за пропаганду порнографии!
– Те четверо – это вовсе не старухи! Это девочка, собака, кошка и мышка! – простонал Полонский, тиская длинными аристократическими пальцами изящно подстриженные височки.
– Дети и домашние животные?! Ну это уже совсем ни в какие ворота! – дико округлил глаза шокированный редактор. – А вот это что? Мне кажется, это похоже на плагиат!
Он снова покашлял и прочитал еще:
– Потеряла лицо Таня-тян.
Плачет о мячике, упавшем в пруд.
Возьми себя в руки, дочь самурая!
Он снял очки и очень строго посмотрел на поэта почти такими же круглыми и красными глазами, как государственный символ Страны восходящего солнца.
– Японская классическая поэзия – это высокое искусство! – сквозь жемчужные зубы процедил Полонский, уже понимая, что публикации не будет. – Маленьких отечественных читателей к нему нужно приучать постепенно, переходя к символике иной культуры через знакомые им фольклорные мотивы! Вот, например, чем плохо это!
Он протянул длинную руку, выхватил у редактора псевдояпонский веер с текстами и с чувством продекламировал:
– Кошка скончалась.
Мех уж не тот на хвосте.
Помалкивай или отведай!
– Я велю написать это каллиграфическим почерком на твоей надгробной плите! – рассвирепел редактор. – Всеволод, солнце мое! Ступай прочь и не морочь мне голову! Кстати, «прочь» и «не морочь» – это ведь неплохая рифма…
Легкоступов успокоился так же быстро, как вскипел, и вдохновенно зачиркал карандашом по бумажке.
– Вот-вот! – с упреком молвил Полонский, выйдя из кабинета. – Как самому себе гонорары за дурацкие стишки начислять, так это он может! А как поддержать высокое искусство, так это фигушки!
– Сева, высокое ты наше искусство! – прыснула хорошенькая секретарша Анечка. – Не расстраивайся, пожалуйста, нам всем твои хокку очень, очень понравились! Особенно вот эта:
– Поведай нам о своих странствиях,
Чижик-пыжик-сан!
Видел ли дальние реки?
Пил ли горячий саке?
– Да, – согласился Полонский, под влиянием комплимента сделавшись чуть менее грустным. – Горячий саке – это хорошо. Пожалуй, горячий саке – это именно то, что мне сейчас нужно.
– Хочешь чаю? – предложила добрая девушка, потянувшись к электрочайнику. – Правда, он не совсем горячий…
– И совсем не саке! – грустно молвил Сева и с изящным самурайским поклоном удалился из редакции несолоно хлебавши.
В качестве приблизительного аналога горячей рисовой водки он планировал употребить теплый коньяк из фляжки, которую всегда носил в глубоком кармане на бедре Сашка Баринов, но реализовать это намерение не смог, потому что не дошел до офиса.
На подступах к «МБС» разворачивалось какое-то шумное массовое действо. Едва подъехав на свой этаж и еще не выйдя из лифта, Всеволод услышал громкий командный голос директора рекламного агентства Михаила Брониславича Савицкого, который торопливо и вдохновенно распоряжался:
– Аллочка, фикус в уголочек задвинь, чтобы веточки не поломали! Зоенька, распахни дверку пошире! Правый задний, просунься в кабинетик! Левый передний, заводи свой краешек за уголочек!
Помимо голоса начальственного распорядителя, за уголочком слышалось многоголосое сопение, тяжкие бурлацкие вздохи и сдавленная ругань. Не дожидаясь, пока Правый Задний, Левый Передний и прочие участники эпического процесса выберутся на прямую дистанцию к лифту, умудренный суровым жизненным опытом Полонский нажал кнопочку закрывания дверей и поехал на первый этаж.
Ему уже доводилось принимать участие в выносе из родного рекламного офиса разной старой мебели с последующим заносом туда же новой. Повторять сей героический подвиг Сева не желал. Утонченной творческой натуре поэта-япониста тяжкий физический труд откровенно претил.
Проходя мимо вахтерши в холле, Сева продекламировал родившееся у него экспромтом:
– Срубили могучую ветку японского дуба!
«Эй, ухнем!» – кричат самураи.
Потянем, сама пойдет!
С этими словами он вприпрыжку, не отягощенный ни увесистыми деревянными конструкциями, ни угрызениями совести, сошел с высокого крыльца и направился в ближайшее питейное заведение.
В маленьком итальяно-грузинском ресторанчике с витиеватым, но честным названием «Генацвале Чиполлино» в мертвый час между завтраком и обедом было тихо и пусто.
– Мне что-нибудь покрепче, – попросил Сева усатого бармена в кепке, красно-бело-зеленые клетки которой напоминали о расцветке итальянского флага.
