скачать книгу бесплатно
Подбежал капитан Роджерс.
– Трехо, это ты его поймал?
Видимо, он думал, что я удержал Рэя от побега. Правильного ответа я не знал, так что просто ответил:
– Ага.
Охрана подняла нас на ноги и куда-то потащила.
Из тысячи заключенных, участвовавших в том бунте, досталось только нам с Рэем и Генри. Меня обвиняли в том, что я бросил камень в голову лейтенанта Гиббонса. Рэю вменяли в вину оскорбление гражданского лица, а Генри схлопотал за то, что так зарядил тренеру Столмайеру по яйцам, что те лопнули.
Нас троих обвинили в организации бунта и покушении на жизнь охранника.
Над нами нависла смертная казнь.
Что может измениться в одно мгновение? Все.
Не то чтобы это стало для меня сюрпризом. Где бы я ни сидел – в колонии для несовершеннолетних, изоляторе, исправительном заведении, «Вэйсайде», «Чино», «Вакавилле», «Сан-Квентине», «Фолсоме» – я не надеялся выбраться живым. Я понимал, что буду гнить в тюрьме, пока не сдохну. Не знал лишь, когда, как и где именно это случится.
Видимо, в «Соледаде».
Мои учителя часто говорили, что у меня «большой потенциал». Полностью фраза звучала так:
– У него огромный потенциал, ему надо только измениться.
Даже офицеры по условно-досрочному освобождению считали так же.
А я все пытался понять, что это за хрень такая – потенциал?
Я едва успел обжиться в «Соледаде», как все изменилось. Теперь же я обрек себя на смерть в газовой камере и никак не мог осознать, что моя жизнь оказалась в руках государства. Я был бойцом, всегда готовым к драке, но что я смогу сделать, когда меня поведут на смерть?
Хватит ли мне храбрости вынести все это?
– Они нагнут нас, Дэнни! – проорал мне Генри из камеры дальше по коридору. – Они прихлопнут нас, вот увидишь!
Есть один фильм 30-х годов, называется «Ангелы с грязными лицами». Джеймс Кэгни играет Роки, четкого гангстера, который попадает в перестрелку с полицией. Окруженный со всех сторон, он орет полицейским:
– Идите и возьмите меня, легавые!
Когда Роки арестовывают, члены его банды не теряют веры в него:
– Да он разотрет этих копов в порошок!
Но когда Роки приговаривают к смерти, тот рыдает, как сучка. По пути к электрическому стулу он хнычет и молит о пощаде. На следующий день его банда читает в газетах, что он умер желторотым трусом.
Для меня смысл был ясен: Не смей умирать, как сучка.
Джордж Джексон как-то написал о крыле «О» в «Соледаде»: «Даже сильнейшие способны продержаться здесь не дольше пары недель. Когда белый заключенный попадает сюда, он обречен. Ни один черный не даст ему разгуливать свободно». Но даже крыло «О» было не самым жутким местом. Хуже дела обстояли только в крыле «Х», где как раз держали Генри, Рэя и меня. По сравнению с ним крыло «О» было курортом, на который мы мечтали попасть.
Я сел на голую железную койку. Мне было херово после таблеток и алкоголя. Я мерз. На стене напротив кто-то вымазал дерьмом: «В жопу Бога».
Я взмолился:
– Господи, если ты существуешь, мы с Генри и Рэем выберемся отсюда. А если – нет, то нам хана…
Глава 2. Девяносто дней свободы, 1965
«Соледад» стал очередным звеном в цепи моих отсидок. Я попал туда всего спустя 90 дней после выхода из «Исправительной школы для молодежи» (ИШМ) – тюрьмы в Чино[13 - Чино – город в округе Сан-Бернардино, штат Калифорния.], которую неофициально называли «Школой гладиаторов». В Америке есть школы, где готовят студентов для лучших колледжей. В ИШМ из таких, как я, делали заключенных для калифорнийских тюрем.
В 1965 году мне было двадцать девять. После отсидки мне дали билет на автобус и немного наличных. Я потратил их на две бутылки красного вина «Риппл» в магазинчике на автобусной остановке «Грейхаунд»[14 - «Грейхаунд» – автобусная компания, обслуживающая более 3800 пунктов назначения по всей Северной Америке.] в Онтарио.
До появления интернета остановки «Грейхаунда» были даркнетом[15 - Даркнет – скрытая сеть интернет-соединений, существующая параллельно обычному Интернету.] своего времени. Сюда стекались воры, проститутки и беглецы, сутенеры, солдаты в отпуске и только что откинувшиеся заключенные. Вся эта шушера приходила сюда посмотреть телик – пятнадцать минут за десять центов.
До тридцати я и понятия не имел, что нормальное вино закрывается пробкой. «Риппл» делали далеко не из винограда, закручивалось оно обычной крышкой. Я устроился на своем месте в обнимку с двумя купленными бутылками. Прямо надо мной висело объявление: «Распитие алкоголя в автобусе является административным нарушением. Для нарушителей предусмотрен штраф и тюремное заключение». Я рассмеялся и лихо открутил крышку.
Когда мы остановились в пригороде Лос-Анджелеса, я вышел из автобуса и услышал свист. Ко мне подошел тощий мексиканец.
– Чё-нить надо?
– А что есть?
– Нормальная тема.
Так говорят все дилеры. Ни один никогда не признается, что разбавляет дурь сухим молоком.
– Прибамбасы есть?
Он кивнул, мы зашли в переулок и ширнули по дозе.
Бам. Когда меня вштырило, бугимен[16 - Бугимен – то же, что бука, персонаж устрашения в сказках и притчах.] исчез. Так я называл чувство сожаления о прошлом и страх перед будущим. Как и многие наркоманы, я любил и ненавидел себя одновременно. Я чувствовал раскаяние, потом страх, затем – гнев. А иногда первые два чувства прошивали меня меньше чем за секунду. Мой гнев вырывался наружу, готовый растерзать всякого. Я начинал винить окружающих, места и вещи в том, как мне хреново, но сам не чувствовал себя ответственным за происходящее. Все эти противоречивые эмоции захлестывали меня, пока в кровь не поступал героин. Он стал моим спасательным кругом с тех самых пор, как я ширнулся впервые.
Мой старенький пиджак превратился в кашемировое пальто, я словно парил над землей. До дома добрался только спустя пять дней, светя огромным фонарем под глазом.
– Что случилось, сынок? – спросила мать.
Я ее даже не услышал и вскоре снова смылся. Через пару недель я оказался в доме старого знакомого Фрэнка Руссо. В детстве мы с ним состояли в банде «Уланы». Мы гордились тем, что к тому моменту нас выгнали из всех группировок за излишнюю жестокость. Потом мы пару раз вместе мотали срок в ИШМ.
В исправительной школе Фрэнк посещал группу «Анонимных алкоголиков» (АА), пытаясь справиться со своей зависимостью. Он знал, что я тоже пью и употребляю. Честно говоря, я понимал, что это ненормально, но мне было плевать. Фрэнк предложил мне пойти с ним на собрание и сделал это так, чтобы меня заинтересовать.
– Там и бабы есть, Дэнни.
Для подростка, который к тому моменту уже успел помариноваться в ИШМ, это было лучшим аргументом.
– Реально?
– Ага, на встречи приходят гражданские.
Я тут же написал заявление для руководства, что у меня наркотическая и алкогольная зависимости и я хочу посещать собрания АА. В будущем эта затея обернется благословением и проклятием, но в тот момент я видел в ней только последнее. Во-первых, я сам повесил на себя клеймо наркоши. В моем личном деле потом писали что-то вроде: «Заключенный признает, что страдает от сильной алкоголической и наркотической зависимости и нуждается в помощи»). Этот ярлык остается с тобой и в тюрьме, и за ее пределами. В то время я этого не знал, но мне так хотелось женского общества, что я обрек себя на годы дополнительных проверок и обязательных посещений собраний АА. Во-вторых, когда я пришел туда впервые, там и правда были женщины, только ими оказались две сморщенные старухи. Не знаю, как я тогда не надрал Фрэнку его лживую задницу.
Я не раз сбивался с пути, а вот Фрэнк оставался чистым и трезвым со своего первого собрания АА. Когда мы встретились, он посмотрел на меня и неодобрительно покачал головой.
– Боже, Дэнни, выглядишь дерьмово. Чем ты закидывался?
– В основном алкашкой.
– Мужик, давай-ка приведем тебя в порядок и пойдем на собрание. Вот черт, – выругался он.
– Че?
– На тебе до сих пор казенные боты. Все поймут, откуда ты откинулся.
Я связался с Фрэнком до освобождения, и он пообещал, что к моему приезду в Долину Сан-Фернандо все будет готово. В старые времена это означало, что тебя будет ждать спальный матрас, шлюха, пистолет и машина. Но в этот раз Фрэнк подготовил для меня реабилитационную программу: расписание собраний АА и их «Большую книгу». Я не понимал, как Фрэнку удается хранить такую верность трезвости, и даже немного ему завидовал. Я знал, что программа из двенадцати шагов работает по-настоящему: даже такие матерые гангстеры, как Джонни Харрис, умудрялись спастись, пройдя ее. Сам я исправляться не особо хотел, но понимал, что опять окажусь за решеткой, если начну употреблять. К тому же, посещение собраний АА было обязательным условием моего досрочного освобождения.
– Докинь меня до дома, там и переоденусь.
Я переоделся в штаны цвета хаки, которые мне отдали на выходе – больше у меня ничего не было. Мы с Фрэнком сходили на собрание, а потом я заселился в какой-то домишко под крылом у федералов— меня туда определил мой офицер по условно-досрочному. Он знал, что мы с предками не ладили и что мне лучше жить под присмотром. Местечко оказалось не самым хреновым. На выходных, правда, действовал комендантский час – домой нужно было приходить до десяти вечера, но меня это не парило. Я привык к ограничениям, а по сравнению с тюремным режимом комендантский час был полной фигней.
В ИШМ Фрэнк освоил ремонт автомобилей и после выхода стал работать на Фрэнка Карлисси, с которым мы были знакомы с детства. Он был единственным стабильным чуваком в округе, гангстером с большим сердцем и слабостью к отсидевшим преступникам. Карлисси брал нас на работу сразу после отсидок, не задавая лишних вопросов. Нам чертовски с ним повезло. Если за тобой числится срок, хрен тебе, а не нормальная работа. Офицеры по условно-досрочному постоянно говорят о необходимости занятости, но работу сложно найти – никому не нужны бывшие зэки.
Карлисси расчистил место на своей автомобильной свалке, чтобы Фрэнк Руссо организовал там автомастерскую. Я пообещал им обоим, что налажу свою дерьмовую жизнь, и стал там работать. Мы с Фрэнком шлифовали машины, ремонтировали их и красили, а по вечерам посещали собрания АА.
Оставалось понять, что делать с Лорой – моей женой, которая развелась со мной, пока я был за решеткой.
В 1962 году, отсидев в очередной раз, я пришел в гости к Фрэнку, чтобы повидаться с ним и познакомиться с девушкой, о которой он мне писал. Но мое внимание привлекла не она, а ее младшая сестра Лора – высокая, стройная, умопомрачительно красивая девушка с рыжими волосами и в мини-юбке. Весь вечер она не сводила с меня глаз. Когда я ловил ее взгляд, она с улыбкой отворачивалась. Я понял, что это и есть любовь с первого взгляда – мы оба ее чувствовали.
– Иди сюда, – позвал я.
Она поднялась и подошла ко мне, словно чудесное видение.
– Садись, – я похлопал себя по колену.
Ей было восемнадцать, как и мне, но я уже повидал столько дерьма, что чувствовал себя старым. Лоре это нравилось, она любила бунтовщиков, плохих парней и бывших заключенных. Но одно дело – западать на плохишей, и совсем другое – жить с одним из них.
У нас быстро завязались серьезные отношения. Ее родители ненавидели мексиканцев и зэков и, конечно, не одобряли, что их младшая дочь встречается с чуваком «два-в-одном». Они выгнали ее из дома, идти ей было некуда, поэтому мы решили пожениться. Свадьбу сыграли на заднем дворе в доме моих родителей. Народу была тьма, праздник удался. Пиво лилось рекой, тако[17 - Тако – блюдо мексиканской кухни, состоит из кукурузной или пшеничной тортильи c разнообразной начинкой.] и тамале[18 - Тамале – мексиканская закуска из теста, обернутого кукурузными листьями, начинкой служит фарш, сыр, фрукты, овощи.] не кончались. Лора поражала всех своей красотой. Когда она проходила мимо, мои друзья, тетушки, кузины и дядюшки смотрели на меня с немым вопросом: «И как ты ее только захомутал, старичок?».
Я чувствовал себя на вершине мира. У меня была красавица жена и хорошая работа. Я работал на крупного застройщика Сола Пика, строил первую в мире геодезическую крышу для кинотеатра «Синерама». Я зарабатывал большие деньги на бетономешалке и параллельно толкая колеса работягам. Мы вкалывали круглыми сутками, чтобы построить крышу вовремя, так что я продавал парням бенни (амфетамины), чтобы они не засыпали, а потом давал им «краснушки» (секонал и барбитураты), чтобы они могли заснуть.
Спустя пару месяцев после свадьбы Лора вернулась домой с работы и обнаружила на нашем диване шлюх и россыпь наркотиков. Ее личико искривила настоящая, глубокая боль. Я уже видел такое раньше, и в дальнейшем столкнусь еще не раз. Ее нижняя губка задрожала, она была готова разрыдаться. А мне было похер. Тогда я не считал, что женские чувства достойны внимания.
Плохиши теряют свое очарование, когда их близкие понимают, что внутри у них гниль. Некрасивая реальность перестает быть сексуальной и загадочной. В ту ночь Лора в слезах убежала ночевать к своей сестре и Фрэнку. Фрэнк был моим лучшим другом, но даже он понимал, что слезам моей жены не будет конца и края, пока я употребляю.
Девчонок, которых Лора обнаружила на моем диване, звали Рита и Донна, они были абсолютно дикими и готовыми на все. Лора оказалась не такой уж крутой, как мне показалось в день нашей встречи. А вот Рита и Донна были невероятными.
Однажды вечером я попросил Риту подкинуть меня до дома кузена Пончи, а в итоге променял брак с Лорой на тюрьму. Пончи был женат на моей двоюродной сестре Мари Кармен, которую мы после того случая в доме нашей бабушки прозвали Кошечкой. Они продавали травку, которую я им поставлял. Какое-то время назад я скинул им два килограмма, а теперь планировал забрать часть выручки.
Рита притормозила у их дома и осталась ждать на улице. Я поднялся на крыльцо и постучал. Дверь тут же распахнулась. Передо мной вырос офицер Маллинс из госнаркоконтроля Северного Голливуда. Я уже сталкивался с ним раньше.
Я тут же перемахнул через перила и побежал вокруг дома, но меня быстро скрутил здоровый легавый и воткнул дуло пистолета мне в подбородок.
– Шевелись, Трехо, или вышибу твои гребаные мозги!
– Пошел ты, – выплюнул я, пытаясь храбриться, хотя колени у меня тряслись, как у ссыкуна. Я понимал, что доигрался.
Коп втащил меня на крыльцо, и я увидел, как машина Риты стремительно исчезает за поворотом. Офицер Маллинс все еще стоял в дверях, другой коп маячил рядом с Пончи в гостиной, а пять их с Мэри детей сидели на полу и ревели. На кофейном столике лежала куча травы и котлеты из наличных.
– Я сказал им, что это мое, молчи. Ничего не говори. Это мое, – по-испански выпалил Пончи.
Маллинс кивнул на детей на полу.
– Ну и что нам делать, Трехо?
– Иди ты к черту, огрызнулся я. – Это мое. Все это – мое.
– Нет, мое! – воскликнул Пончи.
– Да в жопу их, Пончи. Отделаюсь условным.
Копы засмеялись, прекрасно понимая, какую чушь я несу. Я уже нарушил условия своего условно-досрочного, мне грозило не меньше полугода за решеткой, а то и годы. Я улыбался, словно ничего страшного не случилось, но моя душа ревела белугой.
Меня заковали в наручники и вывели на улицу.
– Правильно сделал, Дэнни, – оценил офицер Маллинс. – Правильно сделал.
Думаю, Маллинс испытал облегчение из-за того, что ему не пришлось разбираться с детьми. Мы оба знали, что, если Пончи и Мэри Кармен арестуют, ребятишек распределят по приемным семьям или отправят в детский дом.
До суда меня оставили в полицейском участке Северного Голливуда. В камере временного пребывания я сидел с другими неудачниками – парочкой пьяниц, которых приняли за распитие на улице. Мы почти заснули, но тут раздался жуткий грохот, и в черный вход полицейского участка врезалась машина. Дверь слетела, словно картонная. За рулем оказались Рита и Донна. Эти чокнутые решили устроить мне побег. Они понятия не имели, что я сидел за решеткой и никак не мог добраться до двери.
Дикие девчонки, честное слово.
Копы выскочили на улицу, но лихая тачка уже сворачивала за угол. Она наверняка была краденой, так что отследить ее не было шанса. Легавые только и смогли, что поржать над абсурдностью ситуации.
– Твои дружки, Трехо?
Именно после того ареста я попал в ИШМ. Неудивительно, что пока я был там, Лора прислала мне бумаги на развод. Я записывал на них результаты игры в домино. Мне все равно не хотелось превращаться в бедолагу, которого дома ждет старушка, я не хотел ждать писем и открыток, которые рано или поздно перестанут приходить. Не хотел испытывать боль…
Но мой срок закончился, я стал посещать собрания АА. Как-то я попросил Фрэнка осторожно узнать у своей девушки, стоит ли мне загладить вину перед Лорой.
– Лучшее, что ты можешь для нее сделать, Дэнни, – это держаться от нее как можно дальше, – ответил Фрэнк.
Так я и поступил.
Я продержался 29 дней, всего день не дотянул до месячной отметки трезвости. Несколько недель отходив на собрания АА с Фрэнком, я действительно почувствовал себя лучше, мне захотелось исправиться. Оставаясь трезвым, я убивал двух зайцев сразу: производил хорошее впечатление на своего офицера по условно-досрочному и держался как можно дальше от тюрьмы. Я понимал, что если облажаюсь, то сразу вернусь на кривую дорожку. Но даже осознание того, насколько высоки ставки, не избавило меня от отравляющих мыслей.
Однажды в пятницу мы с Фрэнком пришли на собрание АА в Бербэнке. Настроение у меня было ниже плинтуса.
– Я бухал пятьдесят лет, – начал свою историю какой-то старикан.
Я тут же потерял к нему интерес. Мне было всего двадцать один год, я совершал вооруженные ограбления, был плохишом с большой буквы «П». Если этот хрен пропил полвека, то у меня впереди были десятилетия. Он все трещал, как начал знакомство с алкоголем с пива, потом перешел на крепкач, бурбон и виски, а очнулся шестидесятилетним стариком, хлещущим вино в грязном переулке.
