скачать книгу бесплатно
Поиском своих, а именно Ее, своей двуногой сестры, кот посвящал все время.
Он бесцельно шел по улицам и смотрел по сторонам. Он начал ненавидеть этот город – за одинаковые улицы и высокие дома одного цвета, за злых людей, котов и собак.
Кот пообещал себе обойти весь город, но найти свой дом. Он с завидным упрямством шел вперед сколько хватало лап. Заход в тупик, ограды, заборы, он уходил в сторону и со следующего пролета шел в обратном направлении. Никто не подсказывал ему такого приема, но фактически кот прочесывал улицы.
Он не знал расстояний и направлений. Он просто стирал лапы и искал дом.
Ночевал на деревьях, благо были уже весенние и почти что теплые ночи, а теплая шуба в дикой жизни согревала уже не так как дома.
Не сказать бы, что бродячая жизнь была тяжёлой. Может быть молодость брала свое и все тяготы переносились легче. А может быть и просто везло.
Кот быстро усваивал уроки жизни – где покормят, в кто обидит, вот собака, которая только лает, а вот в этой помойке крысы наглые. Есть хотелось часто, но что тут поделаешь? Кот выучил несложные правила как добыть пищу и откровенно не понимал многих бродячих котов, которые шатались от голода и смотрели на мир постоянно голодными и безумными глазами.
Вообще, все бродячие коты посвящали свой каждый день с утра до ночи поиску еды и пропитанию.
Полосатый же не ставил это главной своей целью. Хотелось есть – делалась пауза и добывалась еда. Понимал, что тут такой возможности нет или опасно – мог потерпеть до лучших времён. Главное же было – найти дом. Умный молодой кот, живший когда-то в уютной квартире и не знавший этого мира на удивление быстро принял новые условия игры и слился со своим новым миром.
Так продолжалось ещё с месяц. У кота такое понимание времени отсутствовало, дни слились в один, но чувства, что прошло много времени не было. Веры найти свой дом он не терял.
Однажды он бродил весь день по улицам, а ночью упрямо не удавалось найти ничего поесть. Усталый и полуголодный кот уснул крепко-крепко и совсем с рассветом. Он вскарабкался перед этим на кирпичную ограду и устроился так, чтобы в любой момент проснуться и успеть отступить и при этом не упасть во сне.
Но сквозь крепкую (насколько это возможно для кошек) дремоту он почувствовал, как летит вниз. Кот, открыв глаза, в одну секунду попытался зацепить когтями стену, сообразить что произошло. Но получилось лишь увидеть сеть перед глазами и вокруг себя, а затем почувствовать падение на землю в затянувшемся веревочном мешке. Пошевелиться не получалось, в воздухе стоял дух плохих людей и летала опасность.
Старик и мальчик. В то же утро
Из дальнего спального угла высунулась светлая детская голова мальчишки лет 10-12, слегка всклокоченная со сна.
– Не проспал я сегодня, деда?
Старик чуть одернул бороду. Строгости в его виде всегда хватало, но при виде внука теплой улыбки сдержать было трудно. Чуть в сторону и хмыкнул:
– А куда просыпать то? На сегодня пока все вроде и сделано. Да и рано еще.
Старик последние пару лет учил пацана всему, что могло бы того в будущем выручить. Собирать грибы – подберезовики, подосиновики то и дурак отличит, белые всякие. А вот чтобы ложные опята от простых отличить, желчный гриб, сатанинский, поганки все. Показывал – вот, смотри, апрель, сморчки-строчки пошли, их есть можно. Осенью гриб-баран растет, все это есть можно. Ягоды пацан сразу полюбил рвать. То лето сам насушил дикой малины, земляники, чернику нашел, клюкву мочили. Сушили яблоки и груши дикие, терновые ягоды.
Старик учил стрелять, охотиться, ставить петли. Мелкий еще, но ружье держать научился, отбил прикладом плечо, но ничего. Научился ставить петли. Пригодится – думал старик. – Помру, не ровен час, ему тут одному как?
В погребе стояло несколько ящиков тушенки, но ели с оглядкой. Не тянули – тоже ведь свой срок у всего, но и старался старик мясо чтобы было и свежее. Сам ел редко – посты соблюдал, но пацану то и расти надо. Старик поохотился в своей жизни, да и до срочной еще имел значок Ворошиловского стрелка. Так что с мясом, грибами все хорошо было. Огороды тут же в лесу кое-где разбивали, да на зиму кое-что заготавливали или квасили. С молоком то хуже. Его приносил из деревни Толик. Старик платил ему деньгами, которые благо были еще и хватало их по его рассчетам надолго. Деревня стояла от их места часах в трех ходьбы напрямки. Толик не знал короткого пути и его поход с пятью литрами молока, творогом и редкими заказами чего то купить туда-обратно оборачивался целым днем. Но так лучше. Старик приплачивал ему за то, чтобы ни одна живая душа не знала о том, что ходит он к ним. А дорогу, тропинками, опушками, краями, когда то показал ему сам. Местный деревенский мужик, оставшийся без работы и живущий городским рынком дважды в неделю, своим огородом и хозяйством, пьющий порой, против не имел ничего. День тратится, но да за нацененное в три, а то и в пять раз денег гарантированно он получал больше чем в базарный день в городе – там ведь тоже сейчас, людей на улицах мало, гоняют, покупать никто не купит, без документов, кодов и пропусков и не доехать. Не помирать же. Старик, конечно, с чудиной, сумасшедший похоже. Или убийца, скрывается от полиции. Убил кого то, вот и в лесу отсиживается. Хотя тогда почему пацан с ним? Ну да вопросов много, знать бы все это, а так думать – скорее уж и голова заболит.
Старик собирал на стол. Сам по старости уже ел мало, а пацан, любил сам поесть, но с утра не любил. Ему бы что слегка пожевать, горячего попить, потом погуляет или дела поделает какие, прибежит и с волчьим аппетитом все проглотит. В душу подзакрался уже надоевший за не первый уж тут год червяк – правильно ли он сделал? Верно ли поступил? Старик украдкой перекрестился – все верно.
Так зачем он притащил его сюда и сам спрятался? Старик не боялся за себя в конце света. Он знал – дорога ему одна – с грешниками в ад. Внук же – ребенок, светлая и добрая душа еще и согрешить не успел толком. Про Бога и его законы знает от деда постольку поскольку и надо знать, вырастет – сам все узнает, что захочет. Старик по себе знал – не тот возраст. Сейчас все в сомнениях, а начни укладывать в голову насильно – только отвернет его сейчас от настоящей правды. Мудрости старика хватало на это и он старался только отвечать на вопросы внука. Тот порой задавал совсем недетские вопросы – о жизни, о смерти, зачем живем. Старик охотно отвечал – где-то по вере, где по опыту жизни, а где просто истории рассказывал. Из своего детства, из жизни, приводил примеры, да и просто случаи – жизнь прожита, есть что вспомнить, хоть есть и то, чего и не хочется вспоминать. За разговорами проходили вечера, особенно долгие зимой, когда и темнеет рано и делать совсем нечего. Надоедало языками чесать – садились за шахматную доску. Старик любил шахматы еще с пионерских школьных лет, собирал в молодые и юные годы вырезки из газет, из книг от руки делал выписки про турниры, ходы, партии, комбинации. Внук порой схватывал на лету, порой настигал деда, делая ему мат. Но тот, конечно, просто поддавался, искусно притворяясь. Шло время.
Полосатый. Плен
не сплю и сижу, как одинокая птица на кровле
Псалом 101:8
Мало кто знает, а еще и меньше из них помнит о том, как столичные власти в свое время решали проблемы бродячих животных. А может и продолжают сейчас, кто же знает?
Много ли вы видели на улицах столицы бездомных животных в последние годы? Понятно, что не на центральных улицах. Что им там делать? Может быть кого-то и встретить на микрорынках у метро в концах веток. А в спальниках и никого. Кошки примерно сидят дома, собаки ходят по струнке на поводках. Самый счастливый город для животных? Да бросьте! А потеряшки? Встречаются порой – животные же теряются. Да и фото их вы можете найти в расклеенных объявлениях и по интернетам – несчастные хозяева делают порой все, чтобы их найти.
Так куда они деваются? Волонтеры, фонды… Все это ясно.
Но во времена нашего рассказа столичная власть поступала своеобразно. Бродячих животных – решала она – быть на улицах не должно. В конце концов, это не Стамбул и не Афины. Это не Токио и не Каир.
Бродячих собак и кошек отлавливали и от них избавлялись. Нет, конечно, не убивали. Во многом у властей, точнее у людей во власти, при огромном числе пороков оставалось хоть что-то доброе в душе. Но вот содержать их, кормить, лечить, стерилизовать пусть будет уделом идейных граждан. Это дорого и заниматься этим некому. Не дворникам же в конце концов?
Поэтому и было решено массово отлавливать четвероногих и вывозить в леса соседних областей. Кто это придумал – неясно. Чтобы попасть во власть не нужно учиться в школе на пятерки и ходить на биологию, природоведение и слушать родителей. Решение во многом было той же казнью. Только единожды потратиться на транспорт чем ломать голову, как убить такую прорву кошаков и псин. Иными словами, столичная власть как Пилат умыла руки, понадеявшись на то, что кому надо – тот и выживет.
Они и выживали. Часто, спустя годы, охотники рассказывали о диких котах, когда то просто убегавших от людей в чащу или по полю, а когда то и прыгавших на головы с ветки и впивавшихся когтями.
А кто-то и погибал. Чей то питомец, проживший в тепличных условиях жизнь, попадая в лес – совершенно новую для себя среду – терялся и не мог понять, где найти корм, как вести себя, где спать. Порой просто ложился на землю и сдавался. Как ни странно, но лучше к такой смене среды адаптироваться получалось именно у кошек. Может быть от того, что они по-прежнему не одомашнены, в человеку просто спутники, но не домашние животные. А может быть, от того, что природа их наделила большей скоростью, они идеальные хищники, а не сторожа, умны и легко приспосабливаются к среде. Но оставим этот вопрос ученым. если он им, конечно, когда-то и будет интересен.
Именно под такую кампанию по очистке города от бродячих животных и попал Полосатый. В железном фургоне, где его везли с другими котами было невыносимо. Ни корма ни воды им, конечно не давали (ну кому это надо? да и кто этим будет заниматься?). Было тесно, душно, стоял невозможный запах. Человек, зайдя бы в фургон, скривил нос от запахов кошачьей мочи и кала. А кошки чувствовали еще и другое – запах страха друг друга. Под сотню котов всех мастей и возрастов, разных пород и из разных уголков города ехали в одной железной коробке. Мотор ревел, машину трясло, воздуха не хватало. Кошки в страхе мяукали, выли, скулили. Кто-то слабый духом или телом просто забивался в угол и дрожал. Кто-то сильнее телом и характером захватывал место у источника воздуха. Если он понадеялся на свою силу зря – его оттесняли другие – сильнее и больше числом, старше или моложе. Порой за время пути завязывались драки, исход которых был, на самом деле, безразличным – машина все равно ревела и куда то ехала, а их все трясло и трясло.
Кот не лез в свалки и к дыркам с воздухом. недолгий опыт на улице приучил его – с толпой диких котов сражаться себе дороже. Победить то каждого отдельно может быть и можно, но толпой задавят все равно. Он не трясся как совсем котенок в углу и не выл в истерике как сиамец на противоположном конце фургона. Старался не показывать страха. От нехватки воздуха, тряски и голода было совсем нехорошо. Воняло внутри фургона так же как от машин в городе, когда их заводят и те уезжают. Только сильнее. От всего этого сильно тошнило. Дымчатую вислоухую кошку рядом рвало.
Машину трясло. Кот просто закрывал глаза, где-то пытался дремать. Чего уже быть начеку? Все и так уже проспал. Нападать на него причин нет, а если другие коты навалятся – шансов отбиться не будет. Если их им и грозит опасность, то хуже уже и не будет. С этим Полосатый дремал, устроившись поудобнее и обхватив тело вокруг хвостом.
Дерущиеся вожаки даже на секунду прервались, заметив спящего кота в этом всеобщем бесновании и бедламе. Но сумасшедшим то как раз, по своим кошачьим меркам, посчитали именно они его.
Старик и мальчик. Воспоминания
Пацан вылез из спального угла, побежал к умывальнику. В баню завтра только. Умылся, сели за стол. Старик помолился, покрестился, пацан сделал вид, ну да и дед его не сильно ругал с таким – подрастет и сам начнет молиться, он то в его годы вообще пионером был, попов в сценках высмеивал да аллилуйю Ленину пел. Как-то, смеялись всем селом, в старших школьных классах над местным парнем. Тот, Петром звали, кажется, был местным авторитетом до войны. Еще первоклашками они смотрели с восхищением на него – гармониста, первого красавца, секретаря местной комсомольской ячейки. Потом четыре года войны читали в газетах о нем всем селом – вот мол, наш земляк героически вышел из окружения под Смоленском и поджег вражеский танк, вот ему дали медаль за наступление под Москвой, вот он получил Орден Отечественной Войны за Сталинград, после которого его сшивали по кускам, вот он расписался на Рейхстаге. Герой Советского Союза! Шутка ли? Ушел добровольцем, еще 18 не было, пришел младшим лейтенантом – весь в орденах и со звездой героя. А через месяц местный герой, наваливший фашистских трупов выше крыши, пропал из села. А еще через полгода прислал письмо родителям, где говорил, что не может больше жить с тем, что загубил столько человеческих жизней, столько людей отправил на тот свет, что не все они фашисты, а как и он – чьи-то дети, ушедшие на войну. Просил родителей не переживать и со словами любви сообщал им, что принимает постриг и теперь он иеромонах Фотий будет. Тогда то директор школы, опережая новость, собрал школьников в актовом зале, прочел им лекцию о народном опиуме, закурившемся в послабленные войной годы в нашей стране и привел пример – вот, мол, смотрите-ка. Славный герой, на своих плечах принес победу Родине, да и его попы соблазнили. Выпустили тогда стенгазету с антирелигиозной темой, поставили новую сценку, а про героя не говорили без презрения даже между собой. Вот так-то вот.
Старик разлил по железным кружкам из укутанного чайник настоя – донник тут, мята, малина, иван-чай, ягоды сушеные, вместо чая всякого то. Достал лепешки. Еще теплые, засветло пек, вместо хлеба. Поели, позавтракали.
Пацан пошел погулять.
За него старик не волновался – изучил все вокруг. Тропинок нет, а тому и не беда.
Эх, Петр-Петр, сосед и герой. Старик потом мучался совестью. Он прожил долгую жизнь. В армии приходилось стрелять по людям, а в работе идти по головам. К Богу то пришел поздно, но крепко. Но снились ему в непогоду часто то тот худой зэк, на которого он смело и без сожалений рванул затвор со сторожевой вышки. То герой-односельчанин Петька Климов, которого он боготворил, а потом под общим гнетом и проклинал. Петька был такой же молодой во сне, почему то уже при этом был в монашеской рясе, только на месте наперсного креста болталась Золотая Звезда Героя Советского Союза, а медали сплошным слоем покрывали грудь и плечи как священническая риза. Он играл на своей тульской двухрядной гармони что-то из “Варшавянки”, местами сбиваясь то на фокстрот, то на песни Ободзинского. После таких снов старик долго не мог заснуть, молился и просил у Петьки прощения мысленно. Ему, спустя столько лет, было ужасно стыдно перед ним. Единственное, чего никогда не вспомнит и не сопоставит в голове старик – насмешливого взгляда Петьки, привычного всем с детства и такого же, только более мудрого и доброго взгляда старого схимника, духовника самого премьер-министра.
А пацан бежал, утопая ногами в мокрой и усыпанной прошлогодними листьями земле. Природа пробуждалась – дышать было легко. Запах оттаявшей земли и нового рождения всегда заставляет жить. Тут на секунду краем глаза уловил движение на уровне выше своей головы. Не птица, точно. Кто-то еще. Может рысь? Да нет вроде, да и нет их здесь.
Внезапно с воем ему на голову свалилось что-то. Зверь, не слишком крупный, мохнатый, но не длинношерстный. За секунду, порвав когтями голову, он пролетел на землю, пробежал и скрылся в чаще. Мальчик успел разглядеть бегущего кота, хвост которого имел белый кончик.
Он потер голову. Жгло. Несколько царапин, глубоких скорее всего. На пальцах было немного крови. Дед как то говорил, что в соседние с Москвой области завозят отловленных бродячих собак и кошек. Некоторые выживают и могут в случае опасности и прыгнуть сверху, если на их территорию покусились. Но вот за все время не было тут таких. Вот тебе и вот. Солнце почти уже поднялось к зениту. Птицы, еще редкие в это время весны, с отравами по времени, но уже щебетали и тоже радовались скорому рождению лета. А сквозь птичье пение мальчик услышал и хруст веток. Раз, другая. Тропинок то почти нет, кто-то и идет напрямик. Залег за поросший мхом ветровал – ага, человек из деревни. Сегодня точно, должен же прийти. Мальчик осторожно, аккуратно перекатился и с другого захода побежал к избе. Пришлый его так и не заметил, пробираясь через дебри.
Мальчик успел забежать.
– Деда, идет этот, Анатолий который!
Старик старался не показывать пацана.
– А ты посиди у себя пока что. Не высовывайся, ну его. А я сейчас. Потолкуем с ним, заберу все, да и вылезай. Ни к чему тебе с пришлыми то пока. Кто его знает, что за жизнь там сейчас пошла?..
А пришлый человек появился уже рядом с домиком. Чуть матерясь шепотом (знал, что старик такого не любит), счищал палкой грязь с резиновых сапог.
– Бездорожье тут к тебе, Федорыч, – обратился он к старику, – еле дошел ведь. Дай дух то чуть перевести. Плюс десять на градуснике, а употел пока лез. Не человек прям а лошадь лядь прежевальского.
Старик махнул рукой – садись мол, показал на корягу-завалинку. Присели. Старик снова махнул рукой, кури мол, мне то что.
Тот достал пачку. Закурил, чиркнул спичками.
Полосатый. В лесу
Днем солнце не поразит тебя, ни луна ночью
Псалом 120
Всех выкинули из фургона на опушку леса. Полный фургон кошек высыпали у леса. Сначала машина свернула с дороги и ее ход стал спотыкучим, ее трясло и подбрасывало. Затем она остановилась. Двери распахнулись и полился свет, а за ним – свежий воздух. Кошки ринулись на выход. Лучше уж бежать куда глаза глядят, чем продолжать сидеть внутри этого кузова. Каждому из них что-то подсказывало – ничего хорошего не будет, если остаться здесь. Полосатый выпрыгнул из кузова тогда, когда основная масса самых наглых и сильных котов выпрыгнула.
Сделал он это вовремя – в машину запрыгнуло двое людей и они начали выкидывать ногами и за шкирку оставшихся кошек. Те кувыркались в воздухе, падали на траву и смотрели непонимающим взглядом вокруг. Машина уехала, а непонимание в глазах кошачьей толпы не проходило. Они были городскими животными, тут же все было непонятным. Воздух был непривычный. Он был невероятно свежий и вкусный. Вокруг росла трава, которую хотелось укусить сразу же. Но они сидели на лугу у грунтовой дороги. Рядом с ними начиналось много-много деревьев, а сбоку вдалеке гудела большая дорога. Не было улиц и не было магазинов, не было помоек и мусорных баков. Откуда брать еду было непонятно. Бродячие кошки в городе все привыкли пить воду из луж, редко из баночек, поставленных сердобольными людьми. Но и луж тут не было. Палило солнце и было жарко. Кошки прожарились еще и в раскаленной машине, надышались выхлопными газами и теперь их мутило.
Полосатый, который не ел уже вторые сутки, а не пил еще больше, держался, но из последних сил. Он прилег, положив на передние лапы голову, часто дышал. Болела одна лапа – сопротивляясь сети, он пытался зацепиться за что-то, ухватил только стену и стесал когти до основания. Лапа уже не кровила, но наступать на нее было больно. Посмотрел на стайку из нескольких котов, стоящих и сидящих рядом с ним. Они сбились в кучку и держались вместе. Они и в машине то пытались взять над всеми верх, гоняли всех от щелей с воздухом и давили особо сильных.
Те поймали взгляд Полосатого и на кошачьем рычании и жестах дали понять – не подходи, мы сами по себе и с собой не возьмем.
Кот отвернулся, несколько кошек рванули бегом в сторону дороги. Возможно, им показалось, что там, где гудят машины снова будет привычная жизнь. Присутствие леса рядом их пугало. Еще несколько котов рвануло по лугу в неизвестном направлении. Бежали и не знали куда. Полосатый инстинктивно пошагал в сторону гудящих машин. Ему повезло – в низинке, недалеко уже от дороги была большая лужа-яма-болотце, заросшая тростником или чем то таким, на него похожим. Вода была чуть противная, но, скорее, больше непривычная. В ней не было городской грязи, пахла чуть какой-то тиной и гнилью. Но была она вкусной и чистой. Главное – лакать с поверхности и не залезать носом и лапами глубже, не ворошить ил. Напившись, идти было намного легче. Наполненный водой живот просил есть намного меньше.
Дойдя до трассы, Полосатый застыл. Разочарование или как это еще назвать? Дорога тянулась по обе стороны бесконечно, машины неслись по ней так часто, что проскочить ее не было никакой возможности.
Да и незачем – за дорогой, между рядами пролетающих машин виднелось точно такое же поле и темнел точно такой же лес. Бежавших в сторону дороги кошек видно не было. Куда они подевались было непонятно, да и думать об это не хотелось. Кот пошел обратно.
Он дошел до места, где их выбросили. Все уже разбежались. На траве лежала только сиамская кошка. Она свернулась клубком и смотрела вперед тупым взглядом. Кот попробовал выяснить у нее – что с ней, что будет делать и даже жестом предложил пойти с ней. Но та просто лежала, молчала и ни на что не реагировала.
Кот дошел до кромки леса. Начинало вечереть и за деревьями было прохладно. Этот новый мир страшил. В то же время, надо было как то выживать здесь. Он не хотел сдаваться. Кот поймал крупное насекомое, прыгавшее по траве. Саранча успела схватить его за лапу жвалами, но вторая лапа ее быстро придавила, в кошачьи челюсти пару раз разжевали и проглотили. Через некоторое время кота мучительно вырвало. Прыгающих и похожих на них лучше не есть. Но что-то есть надо. Побыв в кошачьем желудке всего ничего, саранча не утолила его голода. За деревьями нашлось еще одно болотце с водой и кот, которому было неважно после отрыгнутой саранчи, с удовольствием напился. Неподалеку от себя увидел что-то буро-серое. Оно сидело неподвижно и только чуть подергивалось. Если бы полосатый подождал, то он бы увидел, что лягушки тоже прыгают и не тронул бы ее. Но сейчас голод работал на опережение и за секунду уже он хрустел лягушкой. Вкусного было мало, но после нее не рвало, а в животе потеплело. Захотелось спать, да и заходило солнце. Пока он не мог избавиться от полученной при жизни с людьми привычки – бодрствовать когда им светло и с заходом солнца идти спать.
В ту ночь он ночевал на ветках коренастого дуба. Ночь в лесу пугала – просыпался и вываливался из дремы он то и дело, пытаясь понять – откуда эти звуки. Ходили какие-то мелкие звери, шумели и скрипели деревья, ухали неизвестные ему птицы.
Утром, выспавшись и напившись, кот пошел обследовать местность вокруг дальше. Интересно, но зайдя в этот лес со своего уголка, он не чувствовал запаха других котов. Куда они ушли и что с ними стало?
Кот увидел птицу. Не крупную, но и не мелкую как воробей, с длинным клювом. Сидела практически в траве. Полосатый прижался к земле. Никто не учил его этому, природа брала свое. Все тело кота в эти мгновения стали жить словно сами по себе. Шерсть на спине поднялась. Тело напряглось, задние лапы с силой оттолкнули его от земли и кинули прямо на птицу. Та успела вспорхнуть – в зубах Полосатого, клацнувших с силой друг о друга осталось только перо из ее хвоста.
Было обидно. Пришлось снова ловить лягушек, которых было немало. Они не сильно то убегали, при этом их можно было услышать заранее – они квакали и раздували шею, не обращая внимание ни на кого вокруг. Кот ходил и нюхал землю, кусты, оглядывался. Временами метил территорию, катался по земле. Это было сродни атаке на птицу – то, чему его никогда не учили, но тело начало делать это само. К вечеру он нашел другую птицу – она, бежала довольно быстро по земле, хромая на одну лапу. Кот сделал рывок и прыжок в ее сторону и тут ему повезло – вспорхнуть она успела, но в едином полете соединилась и она и кошачьи лапы, а затем зубы на ее голове. Повинуясь инстинкту, Полосатый грыз ее, разгрызал тело, испачкав всю морду в перьях, а потом закапывал остатки ее в землю. Прикопав, пошел дальше и нашел гнездо, от которого птица пыталась его увести. Уже сытый кот смотрел на них, понимая, что сейчас есть их он не будет, но вернется сюда чуть позже, совсем к ночи. Птенцы же тихо пищали и были беззащитны.
Уже совсем в ночной тьме, доедая последнего из них, Полосатый понял в своей голове – он не знает, как отсюда выбраться и что ему делать. Все его попытки найти дом и вернуться перечеркнуты и он намного дальше от дома чем был. Искать его тут точно не будет никто. Надо что-то делать. Но как отсюда выбраться и что делать дальше кот понять не мог.
Из того, что можно было делать, коту виделись очевидные повседневные дела кота – добывать еду. Изучать местность. Добывать новую еду. Разведывать места. Быть незаметным. Видеть других хищников, крупнее и больше. И опаснее. Не попадаться им и не жить на их территории. Но и не пускать на свою землю всяких мелких ласок и прочую пакость. Не дружил и с барсуками – их было больше и, в отличие от кочующего и живущего на деревьях кота, жили оседло и в норах. Ежей недолюбливал – добыча у них уж совсем разная, но дрянь такая, ничего то с ним не сделаешь. С куницей как то не разошлись. Белки его побаивались, чувствовали запах кота на земле и в его птичьи гнезда не лазили. По крайней мере, так считал кот. А ловить их – самому дороже.
Так и шли годы. Зимой было холодно и более голодно. Но и ко всему привыкают все – что коты, что люди. Это был хищник – беспощадный, хитрый, сильный. Он выжил и не боялся почти ничего.
Время шло. Кот стал совсем другим. Но продолжал помнить.
Не верьте, что память у кошек короткая. Не верьте.
Старик и Толик
– Вишь вот, Федорыч? – обратился, глядя вперед, на старика не глядя – сигареты то по сто рублей стали.
– Нууу? – старик вроде и удивился, а так то ему было и все равно. – Я то еще после армии бросил, ну ее, отраву то. Ты сам то чего, денег говоришь нет, а последние же на сигареты спустишь? Желтый весь уже.
Толик и впрямь выглядел не очень – лицо желто-землистого цвета, щетина отросла, неопрятно торчала в разные стороны, рыжая, почти сливалась с желтушными скулами и щеками.
Он и не обращал внимания на замечания и гнул упрямо свое.
– Раньше я еще “Беломор” курил. Так покупал, потом на чердаке нашел, мать еще по талонам покупала, там три коробки стояло. Докурил их, а году в двенадцатом что ли или в тринадцатом в магазин возить перестали. Покупаю эту то “Тройку”, то “ЛД” эти, то “Яву золотую”. Раньше еще простая была, тоже нет. В городе смотрю целый ларек табачный, говорю, девушка, лядь, у вас папиросы есть? Она мне коробочку железную хрясь, а она двести с хреном. Вот жизнь пошла…
Он закашлялся.
– А ты чего дохаешь то так? – спросил старик
– Да вот хрен знает. Я то подстыл, а так зараза говорят что и в деревню заползла та. Этот как его, вирус, не вирус.
– Слышал я уже про нее, – старик поморщился. – болеют люди, говорят.
– К бабке одной, у меня там через два дома живет, дети приезжали, уехали, та занемогла. Свалилась. Соседка другая к ней ходила, та тоже в лежку. Фельдшерского пункта то нет. Одну скорая повезла, всех по домам. А мне что? Я в город не ездил уже неделю, дома сидел, корова пока не сдохла – работы полно. Тебе вон молока, сметаны принес.
– Заразы то нам не принес? – старик напрягся еще в начале беседы, но только сейчас в голосе начали слышаться стальные нотки старого начальника. Именно с таким стариком когда то и познакомился Толик, внимательно слушавший его, запоминавший условия и молчавший все два года.
– Не! Я ж говорю – с дома никуда. Выпивал, сало с чесноком у меня, зараза не берет.
– Пост ведь, сало то жрать, – старик чуть крякнул, но так, больше для приличия. Чего со своими правилами к другим то людям лезть? Всех не спасти и не каждый верное и нужное слово способен услышать. Старик это понял уж очень давно.
– А мне то что? я ж не верущий. И не хожу никогда. Попа ты нашего видел? Иов! Ему 25 всего то годов, прислали, бороды нет, голосочек девичий. Спросил у него на улице про что-то, тот мне на полчаса зарядил. Что говорил, хрен его знает. А там кто-то и сказал, что мужиков тот любит, был в области у митрополита секретарем епархии. Где-то он что-то не то натворил, понимаешь? Сюда и сослали. Вот тебе и отец Иов. А я не больной. Мне уже пятьдесят шесть! Тебе то больше, но должен понимать – сердце не то уже, сосуды эти или кто там. Давление! Я пока дошел вот и задыхаюсь, вот тебе и вот. Тоже не пацан скакать – по полю сугробы, в лесу тоже, дальше прошел – снега нет, грязь. Весна, тоже мне весна. Что твой отец Иов эта весна.
Он похмыкал. Ему вообще мало нравилась жизнь в родной деревне, в доме, где он родился, прожил младенчество, детство, отрочество и кусочек юности. Вышло уж так – сама жизнь загнала Толика обратно в отчий дом, когда он ощутил, что мало на что годен, что там где он проживал годы зрелости ему плохо, его никто не любит и ему совершенно некуда преклонить головы. И в какой то момент он рванул за успокоением в отчий дом. Утешили тогда хотя бы немного благодарные взгляды матери и отца, доживающих свой век. Утешила тишина и бездействие. Но годы шли упрямо дальше – жизнь в деревне лучше не была. Было горько, когда оба родителя, один за другим, отлетели на тот свет, а есть ли он. Но было понимание правильности и, совсем в глубине души, благодарность жизни и судьбе за то, что именно ему, их непутевому сыну довелось отнести их на погост и приглядеть за холмиками, насколько это было возможно. В память о родителях он не выводил скотину – помня, как мать с любовью встречала каждый вечер корову на выгоне, как разговаривала с поросенком, принося ему еды и сердито для видимости отчитывала глупых куриц. Старался как мог – новых не заводил, но и нарочно животных не гробил. Мог поросенка прикупить и выкормить, чтобы продавать мясо. От стареющей коровы телят новых долго не держал – тоже под нож. Той любви материнской к каждой животине не было, было просто ощущение, что деваться некуда, это его крест. Несет как может, кому не нравится – пусть сам попробует.
Старела скотина, старел дом, гнили бревна в срубе. Покрывались тленом и плесенью его детские книжки, а некоторые шли в печь на растопку. Жалко вроде, а вроде – и нет. Кто уже поймет? Старела вся деревня, понемногу вымирая – он был самый молодой, а оставшиеся старухи уже совсем глядели в землю. И Толик тоже старел. А сейчас он принес на продажу продукты, пришел забрать деньги чтобы в соседней деревне закупиться. Жизнь казалась ему невыносимо скучной. Он сидел возле странного домика в непроходимой чащобе у странного старика. Курил дрянные сигареты. Хотелось бы вроде и поудивляться всему происходящему, а не было сил. Или желания. Или уже ничего не удивляло. Неизвестно.
– Что твой отец Иов эта весна. – повторил Толик. – И что твой отец Иов вся эта жизнь.
А потом добавил тихо:
– Паскудная, Федорыч. Пидорская какая-то.
Толик. Память
Толик покряхтел. Жизнь ему решительно не нравилась. Он вспоминал разные ее моменты и смену эпох и думал о том, что в общем-то в этой стране она никогда не была и не будет другой. Ему нравилось только, пожалуй, в перестроечные горбаческие годы, когда он учился в городе, потом из химического техникума, где он постигал оборонные секреты пороха и пироксилина, его выгнали, в армию не брали, потому что плоскостопие тогда еще было железным аргументом. Жизнь тогда гремела дискотеками с живой музыкой, исполняемой патлатыми пацанятами, магнитофонами, которые таскали с собой, цепляли на плечо, гремела мотоциклами, а еще первыми доступными жигулями и москвичами, за которыми как раньше не нужно было стоять в очереди. Тогда он, еще учась и живя в общежитии, открыл доходный бизнес, возя из деревни бабкину самогонку и продавая ее сначала однокурсникам, соседям, потом таксистам, сам с рук на вокзале. Тогда он и купил первые жигули-тройку. Хорошая была машина с шестерочным движком, новая почти, красного цвета, с импортными чехлами. Очень вовремя, о ней даже не успели узнать те более серьезные, которые нашли его и за то, что не предложил сам платить долго били его, били, били. До кровавых соплей, сломав ребро и выбив зуб…
– Ладно, Федорыч, пойду.
Старик вынул из камуфляжного бушлата деньги. Толик забрал не считая. Сумку поставил поближе к входу.
– Давай. Седни что у нас? Какой день?
