скачать книгу бесплатно
– Пошел с дороги, – нахмурился Стекло.
Друзья остановились. Трое адъютантов Филина окружили их со всех сторон.
– Слышь, ты, – вальяжно процедил Филин, обращаясь к нему, немного свесив голову набок, что, по его мнению, придавало ему солидности, – шо ты с этой падалью ходишь? Самому не противно? Жиденок да задохлик! Самая шо ни на есть дерьмовая падаль! Ты ж нормальный, серьезный пацан вроде. Ко мне переходи!
– Сам ты падаль, – стиснув зубы, отозвался Стекло, крепко сжав кулаки. Его лицо раскраснелось, он был готов к схватке, а глаза горели отчаянно-безумным огнем.
– Не скворчи сквозь зубы, сученок, – хмыкнул Филин. – Нету тогда у меня до тебя разговора. Руки не хочу пачкать. А вот до жиденка вашего как раз есть разговор.
Словно по сигналу, двое адъютантов схватили Рыча и Стекло, а третий – Сему, который изо всех сил пытался вырваться.
– Ну, выворачивай карманы, жиденок, – улыбнулся хищно Филин. Сему подтащили к нему. – Жиды, они ж самые богатые, наворовали у честных людей. Давай посмотрим, – продолжал он, издеваясь.
Бандит принялся обыскивать Сему, который отчаянно рвался из их рук, извиваясь всем телом. Рыч и Стекло тщетно пытались броситься ему на помощь – их тоже держали, да так, что они не могли даже пошевелиться.
Через пару минут Филин уже видел добычу – несколько мелких монет, перочинный ножик да очки, вытащенные из кармана. Хрюкнув, он с удовольствием раздавил очки, наступив на них своей огромной ножищей.
– А это шо? – приглядевшись, Филин заметил, что на руке Семы, под рубашкой, что-то блестит. Рванул рукав – и увидел большие армейские часы на настоящем кожаном ремешке.
– Вот те раз! – воскликнул. – У жиденка часы из армии. Слышишь, ты, жиденок вонючий, где армия, а где твои жиды? Вещь только позоришь! – С этими словами он принялся расстегивать ремешок часов.
– Не трогай! – На лбу Семы вздулись жилы, и с отчаянной, какой-то дикой, животной яростью он впился в руку Филина зубами.
Брызнула кровь. Филин отчаянно завопил и с такой силой ударил Сему по лицу, что тот повалился на землю, даже несмотря на то что бандиты по-прежнему держали его достаточно крепко. Рывком сорвал часы с руки Семы.
– Ах ты ж падаль… – прохрипел. – Ну, ты у меня надолго запомнишь. На колени эту суку жидовскую!
Сему подняли, а затем ударили по ногам, заставляя опуститься на колени перед Филином.
– Не трогай его, тварь! – заорал, пытаясь вырваться, Стекло. – Меня бей! Со мной дерись, если ты мужик!
Филин словно не слышал его слов. Медленно, наслаждаясь ненавистью, расстегнул ширинку. А затем стал мочиться прямо на лицо Семы, намеренно стараясь попадать ему на губы.
Бандиты громко хохотали. Желтые зловонные капли стекали по лицу Семы, по волосам. Застегнувшись, Филин пнул его ногой в живот, и Сема упал лицом вниз. И так остался лежать, пока бандиты не растворились в лабиринтах сараев.
Рыч и Стекло бросились к Семе. Он лежал неподвижно. Попытались поднять. Сема вырвался из их рук. Лицо его было перекошено судорогой, из глаз текли слезы.
– Не подходите! Не трогайте меня! – Рывком вскочив на ноги, он дрожал, словно в истерическом припадке, глаза его были совершенно безумны. – Вы тоже меня ненавидите! Вы все всегда меня ненавидели! Таких, как я, ненавидят! Не подходите ко мне!
– Сема… – попытался встрять Стекло, но Сема, вдруг резко дернувшись, бросился бежать в противоположную сторону.
Стекло хотел побежать за ним, но Рыч его удержал:
– Не надо! Ему сейчас лучше побыть одному.
– Я убью эту суку! – Стекло отчаянно выкрикивал в уже сгустившуюся темноту: – Найду и убью!
– Часы его бати были, – вздохнул Рыч. – Убили его батю. Он часы его носил. Всегда. Плохо-то как… Что делать будем?
– Я не знаю, – голос Стекла упал, и он словно весь помертвел. – Я ничего не знаю.
– Домой к нему пойдем, – сказал Рыч, – он все равно домой придет. Побегает и успокоится.
– Ты думаешь, он сможет успокоиться? Ты же знаешь Сему! – сверкнул глазами Стекло.
– Ему придется, – голос Рыча прозвучал уныло.
Было понятно, что оставаться здесь больше нет никакого смысла. Стекло и Рыч медленно побрели к пустырю, каждый думая о своем.
Два дня спустя
К ночи начался шторм. Было далеко за полночь, когда Филин в одиночку пробирался вдоль сараев, стремясь как можно скорей выйти на тропу, ведущую к лагерю. Он был пьян, и напился от боли и унижения. Все вокруг плясало дикий, фантастический танец, движения которого повторял штормовой ветер.
Филин был рад, что ночная темнота – плотная, как покрывало, не пропускающее воздух. Как то казенное, жесткое покрывало, под которым, набросив на голое тело, его избивали воспитатели в детдоме, потому что битье под покрывалом не оставляет следов.
Эта ночная тьма скрывала его раны, и Филин был страшно рад, что никто не увидит его таким. Что стало бы с его авторитетом, который он так долго завоевывал, если бы все его прихлебатели увидели разбитое лицо, кровавые, сжатые в суровую нить губы и тело, исполосованное солдатским ремнем?
Теперь Филина били в милиции, били жестоко и долго – в этот раз ему не повезло. Так не повезло, что эта черная полоса вообще могла закончиться полным провалом в его жизни. И было неизвестно, что его после этого ждет.
Филина взяли на Привозе. Он попался во время облавы, в мясном ряду, когда двое его подручных выбивали дань у торговок молоком. Филин выполнял задание Валета – вора, контролирующего торговые ряды. Больше всего на свете он мечтал окончательно свалить из спецказармы, как называл про себя детский лагерь, и занять свое место в банде Валета как его правая рука.
Но у Валета и без того были проблемы с местными авторитетами – многие выскочки-воры разевали рот на жирный кусок Привоза, потому он боялся связываться с несовершеннолетним. К тому же официально Филин числился в спецлагере. А значит, или в случае побега, или следов, оставленных в каком-нибудь деле, его сразу найдут. Да и не из детских служб дамочки, не сопляки, а матерые мужики, из самой уголовки, которых давно уже не обманывали ни место воспитания Филина, ни его детский возраст. Вот и осторожничал Валет, хотя ему и самому хотелось иметь такого надежного, проверенного человека в тылу.
В том тылу, на который все больше и больше наступали матерые волки – новые, наглые воры, недавно приехавшие в город и уже мнящие себя королями. Поэтому Валет давал Филину все больше и больше сложных поручений, зная, что он справится с ними лучше старых, опытных бандитов.
А выбивать долг с торговок Привоза было сложно – те не только начинали голосить, не только звали на помощь местных грузчиков, но и натравливали друг на друга конкурирующие банды, причем врали так художественно, что конфликты разгорались не на шутку.
Однако даже привозные торговки, отпетые из отпетых, прошедшие огонь и воду на своем нелегком, пестром пути, пасовали перед детьми – перед грязными, чумазыми беспризорниками, которых жалели всем своим не успевшем очерстветь большим женским сердцем. Не понимая, что подпускали к себе не детей, а самых страшных волчат, превращающихся в волков.
При виде подручных Филина торговки теряли бдительность, и так удавалось добираться до самых осторожных. Ну а методы Филина были более жесткими, чем у взрослых воров.
Он подкатывал к жертве, о которой предварительно узнавал очень многое с помощью своей разведки из настоящих беспризорников, плативших ему дань, и начинал прямо и жестко. Он говорил так: – У тебя есть внук, Петенька? В селе живет, под Балтой? Так вот, знаешь, что с твоим внучком будет, когда я в то село приеду? Догадываешься, старая? Слыхала, как мы деньги у сопляков школьных выбиваем? Так то деньги, мы их даже не трогаем. А тут… В общем, не будь шкурой, не жмотись, и все, что сказал Валет, отдай ему по-хорошему. Иначе с твоим Петенькой я уже завтра увижусь…
Торговки теряли дар речи, бледнели, тряслись, расстегивали шерстяные юбки, к поясам которых в носовом платке были пришпилены деньги, и отдавали дрожащими руками мятые, засаленные купюры.
И вот в разгар такой удачной операции, когда очередная старуха уже отсчитывала деньги, на Привозе появились НКВДшники, да еще с винтовками! Двое пацанов Филина пустились наутек и тут же попались прямо им в лапы. А следом за ними и Филин. Впрочем, его прекрасно знали, поэтому сразу отвели в милицейский участок, а уже оттуда этапировали в главное управление, перевезя даже по-царски – в красивом, блестящем автомобиле.
Филин только посмеивался. Это было для него не впервой. Он знал, что его просто запишут в конторские книги, погрозят пальцем и отправят обратно в лагерь, где ему абсолютно ничего не будет за побег. Он так привык к безнаказанности, что держался нагло, матерился, как заправский урка, и даже сам швырнул на землю деньги, отобранные у торговки с Привоза, точно зная, что завтра же вернется и отберет еще больше.
Но тут Филину не повезло. Он насторожился в тот самый момент, когда в кабинет, где должны были его записывать и грозить пальцем, вошли двое коренастых мужчин в кожаных тужурках. Филин сразу же просто нюхом почувствовал исходившую от них опасность.
Нюх у него всегда был развит. Иногда он мог даже читать мысли по лицам, предсказывать события, чем поражал окружающих, которые видели в нем колдуна. На самом деле никаких мистических и уж тем более магических способностей у Филина не было. Нюх его развился в тот самый момент, когда его отправили в детдом, и нужно было выжить, просто выжить там, где все хотели его убить, где голод, холод и побои были ежедневной нормой, взращивая в нем только лицемерие и бешеную жестокость. Этой жестокостью он захлебывался точно так же, как и собственной кровью, которая текла из разбитого носа и губ…
В детдом Филина отправили после того, как отец в пьяном угаре зарезал кухонным ножом его мать. Его и двух братьев разбросали по детским домам области. И очень скоро в памяти Филина не осталось ни их имен, ни их лиц. Они исчезли, растворились в той, прошлой жизни, о которой он старался не вспоминать во мраке того ужаса, в который попал…
…Двое в кожанках вошли в кабинет, закрыли за собой дверь. При их виде добродушного инспектора, старого знакомого Филина, как ветром сдуло. Они остановились напротив, и тот, кто был пониже, но пошире в плечах, спокойно произнес:
– Ну что, попался, гнида? Учти, мы все о тебе знаем. И про делишки твои, и про все прочее. И плевать мы хотели на твой нежный возраст! Теперь ты нам все будешь рассказывать – все, что мы скажем. Учти, только так ты выживешь. Иначе расстреляем без слов на заднем дворе.
– Не имеете права, я несовершеннолетний! – хохотнул Филин.
– И начнешь говорить со своего дружка Валета, – низкий пропустил его детское замечание мимо ушей.
– Да пошли вы!.. – выкрикнул Филин, еще не понимая, что это был неверный ответ.
В тот же самый момент его моментально раздели догола и стали бить. Так, как его не били никогда в жизни. Несколько раз отливали холодной водой, приводили в чувство, а потом били снова и снова, с той методичной жестокостью и целенаправленностью, которая бывает пострашней самой отъявленной злобы. И все время требовали говорить о Валете – то, что они хотели узнать.
Так Филин понял, что попал во взрослый мир, где стучат все на всех и где стучать друг на друга является нормальным, даже поощряемым делом. Не выдержав больше избиений, он начал говорить. И рассказал абсолютно все, что знал, сдал Валета со всеми потрохами, назвав даже адрес квартиры, где тот отлеживался у очередной бабы.
– Учти, сученок, – сказали ему, – теперь ты все время будешь нам рассказывать. Ты будешь являться по первому зову и говорить то, что от тебя хотят услышать. А иначе… Пожалеешь, что родился на свет.
Избитого Филина отпустили. Ему вернули одежду, смазали раны и даже накормили бутербродами. Теперь мучители держались вполне дружелюбно. Он вышел на волю, но прекрасно понимал, что совершил самый непростительный в мире поступок. Впрочем, мучители попытались его успокоить, сказав, что в этом мире стучат все, потому и есть раскрываемость преступлений. И что о том, что он стучит, не узнает никто в жизни. А ему повезло, потому что теперь на многие его шалости, в том числе и на бабок с Привоза, органы закроют глаза.
Из милиции Филин выполз в ужасном состоянии. И тут же поплелся в одну бодегу на Привозе, где нажрался почти до скотского состояния. А потом в той же бодеге встретил знакомого, который тормознул какой-то автомобиль и отвез его к сараям. Ехать дальше, прямиком к лагерю, Филин побоялся. Поэтому пошел пешком, чувствуя, как с каждым шагом из его головы выветривается хмель.
Теперь предстояло спасать свою шкуру, и Филин на ходу выдумывал легенду, в которой он представал настоящим героем – ему надо было рассказать, как его били чекисты и как, передушив милиционеров голыми руками, он выпрыгнул со второго этажа…
Оставшийся хмель помогал фантазировать, и Филин чувствовал себя немного лучше. По крайней мере, из него уходил страх. Теперь вполне можно было отсидеться в лагере, где лазарет казался ему укромным местом. Можно будет хотя бы выспаться, несколько дней есть, спать и никуда не выходить.
Внезапно он услышал какой-то странный шорох. Это были шаги, словно кто-то шел за ним. Филин тут же насторожился, затем резко обернулся. Никого. Только ветер, усилившись, стучал веткой сухого дерева о крышу сарая. Он расслабился – показалось. И собирался уже идти дальше, как вдруг…
Филин так и не понял, что произошло. Выстрел грянул быстро, откуда-то сбоку. Звук этот прогремел для него оглушительным громом. Он почувствовал тяжелый, болезненный толчок в спину. Грудная клетка стала наполняться чем-то горячим, а весь мир стремительно завертелся вокруг… Потом грянул еще один выстрел, и еще… И вдруг все затихло, все вокруг замерло, стало темным… И, раскинув руки, Филин стремительно стал погружаться в темноту, чувствуя, как падает вниз…
Глава 3
Одесса, 1936 год, час спустя
Сема, Стекло и Рыч толкали строительную тачку, покрытую брезентом, по улицам ночного, спящего города. Стекло шел впереди, ухватив ручку, и прокладывал путь. Сема и Рыч катили сзади, придерживая. Оба были страшно напуганы и бледны.
В отличие от них, Стекло полностью держал себя в руках. Он уверенно лавировал по узким переулкам, ведущим прямиком к их цели, и старался, чтобы тачка не сильно дребезжала на камнях. На пути им, можно сказать, везло: город был абсолютно безлюден, по дороге не попадались даже бродячие собаки. А такая часть города, как Пересыпь, была еще не вымощена камнями, не облагорожена полностью, поэтому тачку приходилось катить по грунтовке, и было гораздо меньше шума.
– Не успеем до рассвета, – причитал Сема, дрожащей рукой вытирая пот со лба, – вот точно говорю, не успеем. Скоро люди проснутся. Здесь заводы поблизости.
– Не каркай! – рявкнул Стекло, обернувшись.
– Да я не каркаю, правду говорю, – продолжал Сема, ничуть не смутившись от резкого тона друга. – Видел бы меня папа… Такая приличная еврейская семья! – повторил он явно чьи-то слова. – В аду мне гореть за такое… Скрипач…
– Сема, заткнись! – снова перебил его Стекло. – И так проблемы, а от твоего голоса совсем тошно!
– Приличная еврейская семья… – все вздыхал Сема, которому, очевидно, нравилось страдать.
– Ты поворот пропустил, – вдруг деловито заметил Рыч, сохранявший полнейшее молчание во время причитаний Семы.
– Не пропустил, – ответил Стекло, – сейчас еще немного пройдем – и направо. Так, через дворы, срежем путь.
– Откуда ты знаешь? – тут же отреагировал Сема. – Ты у тайник без нас ходил?
– Ходил, – признался Стекло. – Один раз, хотел проверить, то там.
– И я ходил, – признался Рыч. – А шо тут такого? Можно подумать, ты, очкарик, туда не лез! Я пистолет хотел продать.
– И шо, продал? – ядовито спросил Сема.
– Не успел. Не было уже его, – честно вздохнул Рыч.
– Врешь ты все! – фыркнул Сема. – Продал, продал, а деньги от нас зажал! Ты забрал пистолет!
– Слышьте, заткнитесь, оба! – зашипел Стекло.
Они проходили мимо приземистого одноэтажного дома, в котором ярко горели окна. Во дворе громко залаяла собака, стала рваться с цепи. Но, на счастье мальчишек, никто не вышел во двор.
– И не спят же, холеры, – вполголоса прокомментировал Сема.
– Ты как попугай! – фыркнул Рыч. – Рот просто не закрывается! Ты когда на пыркалке своей пилишь, рот так же не закрываешь?
– Сам ты пыркалка, халамидник! – отреагировал Сема, – Лучше бы не позорился, босота деревенская!
– Нарвешься, очкарик, – беззлобно ответил Рыч.
Стекло скомандовал повернуть направо. При резком повороте край брезента на тележке откинулся в сторону, и из образовавшегося отверстия вывалилась… человеческая рука. Сема издал какой-то дрожащий горловой звук, словно с судорогой глотнул воздух.
– Стой, прикрою, – воскликнул Рыч, – а то очкарик в обморок свалится!
Стекло остановился. Совершенно равнодушно Рыч засунул руку обратно под брезент.
– Уже совсем холодный, – отметил он.
Руки Семы заметно дрожали. Внезапно он отвалился в сторону – его стало рвать. Через время, с трудом разогнувшись, Сема схватился за колючие ветки какого-то растущего рядом куста, чтобы не потерять равновесие, вытер рот и, покачиваясь, взялся снова за тачку.
– Совсем хлюпик, – прокомментировал спокойно Рыч.
– Быстрее! – раздраженно бросил Стекло. – До рассвета нужно успеть! Город сейчас проснется! Ну?!
Белый как мел Сема кивнул молча, и тачку покатили дальше.
Первым вход в знакомый двор с катакомбами увидел Рыч и даже ускорил шаг настолько, что теперь Стекло и Сема с трудом поспевали за ним.
Пацаны спустились в подвал, открыли тяжелую дверь, затолкали тачку внутрь. Так же, без лишних движений, вошли в катакомбы.
Прислонив тачку к стене, Стекло откинул брезент.
– Рыч, помоги! – скомандовал.
Вместе они вытащили из тачки две лопаты, затем… тело Филина, уже успевшее застыть. Чтобы тачка не была запачкана кровью, оно было замотано в какие-то тряпки. В тусклом свете фонаря, который успел запалить Стекло, Филин казался невероятно огромным. Длинная тень поползла от него по стене и остановилась, замерев на темных камнях. Всем троим стало не по себе. Рыч и Стекло покрылись холодным потом, а у Семы громко застучали зубы.
– Это обязательно… закапывать его… Вот так? – дрожащим тихим голосом наконец отозвался он.
– Нет тела – нет преступления, – отрезал Стекло. Он, похоже, уже пришел в себя.
