скачать книгу бесплатно
– Аделина Ивановна, здравствуйте! – пропел ее звонкий голос.
Я остолбенел и окончательно запутался в происходящем.
– Ташенька, милая! Здравствуй, хорошая моя! А я ждала-ждала тебя. А потом так и поняла, что работа у тебя. Ну? Что же вы стоите? Проходите, проходите, прошу вас.
Я как загипнотизированный стал подниматься за ними по темной лестнице подъезда сталинского дома.
– Здрасьте, – выдавил я из себя, наконец, когда мы все вошли внутрь квартиры и остановились в коридорчике прихожей.
– Здрасьте-здрасьте! – бодрым голосом протянула Аделина Ивановна, изучая меня взглядом, после чего обратилась к моей маленькой знакомой. – Работа?
– Работа, Аделина Ивановна. Он не особо болтлив, но не обращайте внимания, еще только час прошел. Я к вам потому и задержалась, простите. Познакомьтесь, пожалуйста: Тимофей Мережков, автоавария. Хотя, впрочем, уже не важно ни то, ни другое. Перед вечностью фамилии не нужны.
– А-а-а, – протянула пожилая женщина. – Автоавария, значит. Ташенька, вы проходите, не стесняйтесь, что же вы стоите. Да-да, проходите в гостевую комнату. Тимофей, вы уж извините меня, я бы предложила чаю, но в вашем состоянии сейчас чай не нужен. А я, если позволите, заварю себе. Ножки зябнут, а потом в колено отдает, можете себе представить? Ох! А вот и Наденька.
В дверях полумрачной темно-зеленой гостиной, освещаемой желто-зеленым абажуром, возникла вторая женщина, чуть постарше Аделины Ивановны на вид.
– Добрый вечер, Надежда Ивановна, – колокольчиком прозвенел детский голосок Таарьи.
– Тааренька, вот те раз! Добрый вечер, милая моя девочка! А Аделина ждала тебя и уж думала, ты не придешь сегодня.
– Да как же, Надежда Ивановна, знаете же, что в любую минутку могу сорваться.
– Служба, служба, Тааренька. Служба – дело такое, – ласково заворчала Надежда Ивановна и будто только сейчас заметила меня, влившегося в кресло. – Так у нас гость!
– Добрый вечер, Надежда Ивановна, – поздоровался я и поправил очки, вставая и показывая манеры.
– О как! Защебетал! Защебетал! – зашлась в смехе Аделина Ивановна. – А то представь, Наденька, всего час, как Ташенька его забрала, а он нем, как рыба.
– Это Аделина Ивановна так шутит, – пояснила мне Таарья. – Просто есть некий негласный обычай, закономерность: когда люди умирают, у них поначалу очень много вопросов, эмоций, ну по поводу смерти. И чем меньше времени прошло от гибели, тем больше они говорят и вопрошают. Это потом уже успокаиваются и понимают новый порядок. А ты несколько более молчаливый.
– Умный. Умный малый, – подхватила Надежда Ивановна. – Вижу тебя…
– Тимофей.
– Тимофей, – согласилась и улыбнулась ему женщина.
Я смотрел на них и чувствовал какое-то абсолютное тепло этой комнаты. Я был здесь впервые, впервые видел этих бабушек, но чувствовал, будто бы меня здесь ждали всем сердцем и будут ждать всегда. Это что, и есть ощущение Рая?
Разглядывал комнату: вокруг были стены, оклеенные потертыми светлыми обоями, на полу лежал старенький цветастый розоватый ковер с крупным ворсом по периметру, чуть поодаль от нас стоял старинный деревянно-рыжий шкаф и такие же древние полки с книгами. У старенькой дверки интерьер украшало зеркальце с позолотой на рамке. А с другой стороны было главное во всей комнате – большущее и закругленное сверху окно, затейливо обрамленное шторками с двух сторон. Все здесь казалось таким старинным и диковинным, но в то же время уютным и простым. Детские воспоминания рисовали мне картинку бабушкиной квартиры, и я будто бы чувствовал в воздухе ее любовь, запах ее масляных блинов со сметаной и…
«Бабушка! Так, значит, теперь я смогу с ней повидаться!»
Я сидел в потрепанном, но, очевидно, горячо любимом хозяйками розовом кресле. Таарья – рядом со мной на деревянном стульчике, что явно был старше меня, подсунув одну ногу себе под попу. Аделина Ивановна с сестрой устроились на подобном моему креслу диванчике справа от меня. Теплота, уют. Дом.
– Вы здесь живете? Не задумывался о том, где живут души умерших людей.
Надежда Ивановна улыбнулась и покачала головой.
– Мы здесь живем, – подтвердила она. – Как вам у нас, Тимофей, нравится?
Я кивнул. Теперь я более внимательно посмотрел на хозяек квартиры и, наконец, мое сознание указало мне на то, что между ними определенно точно была какая-то разница.
– Один вопрос. А почему вы, Аделина Ивановна, можете пить чай, опираться всем телом на перила, открывать дверь. А вы, Надежда Ивановна, кажется, как и я и как Таарья, можете только едва прикасаться к вещам?
Надежда Ивановна и Аделина Ивановна переглянулись.
– Все верно, любезный мой, все верно говорите: мертвые уже ничего не могут вкусить, ни на что не могут опереться. Все так, мой хороший.
– Так, стало быть, вы не мертвы, Аделина Ивановна?
Таарья рядом со мной непоседливо поменяла ноги местами и поправила свои хвостики. Я будто почувствовал, что она ждала этого вопроса и засияла от того, что я его задал наконец.
– Я не мертва, – подтвердила Аделина Ивановна. – Пока еще живу. Ну надо же, в конце концов, кому-то платить за эту квартиру. Иначе нашу Наденьку, боюсь, выселят!
И все три женщины захохотали, а я хмыкнул за компанию, хотя в очередной раз не очень-то разобрался, что к чему.
– Аделина Ивановна жива, потому что у нее работа такая – жить среди людей, – пояснила мне Таарья. – И да, она видит нас.
– А почему? – все равно не понял я.
– Потому что, любезный мой, – начала Аделина Ивановна, отходя от смеха, – свой инсульт с дорогой к Господу я уже давно заработала. Но, видишь ли, мне было шестьдесят четыре, когда это произошло, а это какой-никакой жизненный опыт, усталость. Во мне не было такой молодой задорности, как, например, в Ташеньке, когда она начала свою службу при встрече умерших. Вот я и решила, что хочу другую работу. Что больше всего могу пригодиться еще здесь, на Земле.
– Подождите-подождите, – переспрашиваю. – То есть как это: вы умерли, но ожили?
По жестам и выражению глаз всех троих я понял, что мое предположение верно.
– Так, значит, можно вернуться назад?
Все они почему-то замолчали. Аделина Ивановна закутала свои ноги в пушистенькую шаль и с детским причмокиванием потянула чай из чашки.
– В старую жизнь вернуться никогда нельзя. А вот на землю – можно, теоретически, – первой сказала мне Таарья. – Если твою кандидатуру одобрят.
Видимо, мое лицо выражало абсолютную тупость, отчего Таарья решила не дожидаться моих последующих вопросов и продолжила:
– Мы с тобой говорили про то, что здесь мы все выполняем какую-то работу, помнишь?
Аделина Ивановна потянулась ложечкой к столику и зачерпнула сладко пахнущего варенья. Надежда Ивановна покачала головой, проводив взглядом, как ее младшая сестра с удовольствие проглатывает сладость.
– Ну что ты, Тааренька, у кого работа, а у кого и служба. Как у тебя, например.
– Да будет вам, Надежда Ивановна. Ну какая же разница, как это именовать? – ласково отмахнулась двухсотлетняя малютка.
– Погодите, – прервал их запутавшийся я, – выходит, есть разные работы здесь. Кто-то встречает таких новеньких, а кто-то зачем-то возвращается на землю?
Женское общество, видимо, любило улыбаться, потому что снова вся троица поймала шутливые взгляды друг дружки. Смеются они надо мной? Вот же женщины! Они и после смерти – женщины.
– Ну, не только. Другое тоже есть, – сказала мне Таарья. – Но ты прав.
Я задумался. Хотел спросить, как вернуться назад, но почему-то промолчал. Отчего-то мне показалось, что мне рано знать ответ на этот вопрос.
Наискось уставляюсь на Таарью. Она тоже тайком разглядывает меня, я увидел это!
«Ага! Ловишь мои реакции! Читаешь ход моих мыслей!»
– Сейчас уже поздно. Можем и сегодня, конечно, пройтись и поговорить, как тут и что, если тебе не терпится, – начала Таарья, но я понял, что она хотела побыть здесь, с бабушками-сестрами этим вечером.
«Ну а мне-то куда теперь торопиться, – думал я. – Успеет мне все рассказать».
Таарья, видимо, опять проницательно уловила мои рассуждения и благодарным взглядом ответила:
«Расскажу-расскажу, обещаю. А теперь давай просто посидим».
И мы все замолчали, думая каждый о своем. Ну я-то понятно, о чем думал, а вот они… Что, интересно, в голове у Таарьиной души? А у Аделины Ивановны, которая наслаждается своим чаем? А у старшей Надежды Ивановны? О чем думают все эти несомненно мудрые, повидавшие многое на своем веку женщины?
– Так, значит, у душ тоже есть дома, где они живут?
– Конечно, есть, а как иначе. На улице жить, можно, конечно, мы ни холода, ни страха не почувствуем, но все-таки привычка к собственному дому у многих есть.
– А ты где живешь? – обратился я к Таарье.
– В Цесисе. Городок такой в Латвии. Я там родилась.
Мои брови сами собой взметнулись наверх – настолько сильно я сначала удивился, а потом вспомнил про волшебное свойство телепортации, через которое я несколько раз за сегодняшний вечер прошел, сам того не ведая. Выходит, каждый раз после «работы» Таарья возвращается в свой маленький городок, чтобы почувствовать себя там дома.
– Там тоже квартирка?
– Там один дом, старенький такой. В нем есть милый чердачок. Не знаю, сколько уж, но по твоим меркам, наверное, лет тридцать-сорок я там живу.
Я живо вообразил себе картинку средневекового каменного домика с миниатюрным уютненьким чердаком, где, несомненно, была бы паутинная лампа с теплым светом, простенькая, но мягкая односпальная постелька, стоящие в вазочке полевые цветы и маленькое окошко – выход к ночным звездам. Я не так долго знал Таарью, но почему-то ее жилье мне представлялось именно так.
– Так ты из Латвии. Вот отчего такое необычное имя.
– Верно, для тебя оно необычное. Но у многих из нас необычные имена. Кто-то отказывается от своего прижизненного имени, несколько погодя после смерти, выбирает другое. Нередкая практика у нас здесь.
– А почему? – решил замучить ее вопросами до конца я.
Теперь уже в разговор вступила Аделина Ивановна.
– Когда умираешь, переосмысливаешь многое, что прожил. На это тут много времени дано. Кто-то настолько сильно меняет свое мировоззрение, что предпочитает забыть себя старого и открыть Вселенной свою обновленную душу. А кто-то по другим, своим, причинам меняет имя.
«Вот оно что, – думаю. – Интересно».
И вдруг я подумал то, о чем почему-то не размыслил с самого начала. Дом! Мой дом! Что же там сегодня? Горюют, плачут, бедные мои? «Такой молодой, тридцать два всего!» – убивается моя мама, наверное.
Почему же я сразу не думал о них, о близких? И как-то сам собой пришел ответ: я их люблю, конечно, и даже сейчас, после смерти, чувствую такую же любовь. Но я больше ничего не могу для них сделать.
Они же не знают, что моя душа жива. Не знают, что я все еще мыслю, чувствую, не знают, что я не жалею о смерти. Еще не успел пожалеть, а может быть, и вовсе даже не погорюю по этому поводу.
– Если сегодня все отправятся домой, выходит, и мне можно… домой? – аккуратно спрашиваю я.
– А ты хочешь? – проницательно спросила Таарья.
Я снова задумался. Откуда она знает, какие вопросы задавать мне? Откуда знает, что я ощущаю?
– Странное чувство, – смущаясь, признаюсь. – Я их люблю и понимаю, вернее, нет, я не понимаю, каково им сейчас. Я умер, но они же думают, что я прямо умер. Не знают, что я сижу и разговариваю с вами здесь.
– Хороший мой, – ласково взяла меня за руку Аделина Ивановна, что я почувствовал тепло и мягкость ее тела. – Знаю, хороший мой, как тебе тяжело. Но ты должен помнить одну вещь: ты действительно умер.
Я сник. Да, я действительно умер. Привыкну, видимо.
Что ж, теперь мне известно, что души могут касаться живых, вроде Аделины Ивановны. Новое открытие, нужно будет спросить у кого-нибудь из присутствующих, как же так.
– Я не знаю. Так странно, ужасно это сознавать, но я жалею их умом, а не чувствами. Их будто отключили, иначе я бы умер еще раз от сожаления к матери с отцом. Никто не заслужил видеть смерть собственных детей. И нормальный человек должен бы сейчас идти к ним туда или хотя бы винить себя в том, что не идет. Но я не иду.
Я выговорился и на издыхании выдохнул. Комната погрузилась в сочувственное молчание. Аделина Ивановна поставила почти пустую чашку на столик и подогнула под себя свои укутанные ноги. Надежда Ивановна тяжко вздохнула и о чем-то задумалась. Таарья тоже смотрела в одну точку и молчала, потом вдруг едва повернула голову в мою сторону и еле слышно шепнула:
– Я потом тебе расскажу про наши чувства. Они у тебя будут либо очень яркими, либо их совсем не будет. Смотря, что ты сам выберешь.
Я поднял губы вверх, изображая грустную улыбку. Но тут же из меня вырвался вздох, я поднял подбородок вверх и снова шумно выдохнул. Стало заметно легче.
– Видишь ли, Тимофей, твои мать и отец, наверняка, страдают. Я верю в это, потому что верю, что они любили тебя, а ты их. Но ты не можешь знать наверняка, что они думают и что чувствуют. Это их жизни, их переживания, их мир. Не стоит в это лезть, даже если ты очень сочувствуешь близким, – сказала Аделина Ивановна, поправляя очки.
– Это трудно понять, – подхватила Надежда Ивановна. – Все придет, все пройдет.
И снова все погрузились в свои мысли. Таарья, вероятно, решила сменить грустную ноту и спросила:
– Надежда Ивановна, а что же в архиве? Разобрались там с карточками?
– Конечно, – улыбнулась та и по-старушачьи кокетливо склонила голову на бок. – Все разобрали, все решили.
– Так быстро? Чудеса прямо-таки!
– А то! – бодро заметила старшая хозяйка квартиры.
Таарья вдруг посмотрела на меня и прищурилась, а потом вдруг расхлопнула широко свои огромные детские глаза и громко объявила:
– Помнишь, ты спрашивал сегодня про личное дело? На каждого человека ведется такое. От самого рождения и до смерти, ну а после смерти – там другой уже учет. Так вот! Надежда Ивановна как раз и работает в канцелярии, в архиве, прямо с личными делами. Ухаживает, проверяет, чтобы правильно заполнялись. Ну и чтобы порядок был.
– И мое дело там тоже есть? – взволнованно спрашиваю.
«Вот дурак! Ну я же сказала тебе», – выразило лицо Таарьи.
– Есть-есть. Было, вернее, – покачала головой Надежда Ивановна. – Ты теперь переведен в другой отдел – ныне действующих душ.
– А посмотреть его можно? – не удержался от любопытства я.
– А-то! – видать, тоже не выдержала Таарья моей любознательности, граничащей с тупостью. – Конечно, можно. Теперь там еще и уточнение добавилось: спрашивает очевидные вещи.