Расцвет и упадок цивилизации (сборник)

скачать книгу бесплатно

Отец пишет в своих воспоминаниях по поводу отказа ГУС в утверждении его в звании профессора следующее: «Хотя опубликование моих работ и послужило препятствием для утверждения меня в звании профессора, я нисколько не раскаиваюсь в напечатании этих работ, так как я глубоко убежден, что эти статьи представляют наибольшую научную ценность из всего, мной написанного, и остаток моей жизни (воспоминания писались в 1955 году) я намерен посвятить дальнейшей разработке намеченных там идей».

Заканчивая описания пермского периода нашей жизни, хочу прибавить, что для становления личностей многих начинающих ученых атмосфера Пермского университета сыграла огромную роль, предопределив поведение в ситуациях, в которых требовался достаточно высокий этический уровень.

А для нас, детей, дух общества на Заимке стал «открытием мира» с его многообразием мыслей, чувств и норм поведения, интеллектуальной школой жизни.

III. Самара (Куйбышев)

В Самаре мы прожили три года (1927–1930). У нас была прекрасная большая квартира в особняке над Волгой, в центре города, с каменной террасой, откуда открывался вид на волжские просторы и Жигули. Отец приехал туда в начале 1927 года, а мы всей семьей присоединились к нему в июле.

Самарский сельскохозяйственный институт помещался в здании бывшей духовной семинарии. Лекции и занятия по зоологии шли в семинарской церкви, алтарь и ризница которой были приспособлены под энтомологический кабинет, а для себя отец устроил уголок на хорах. Для него это помещение было удобно: «во-первых, там не было случайных посетителей, во-вторых, я всегда слышал ведение занятий моими ассистентами и мог поэтому их корректировать…»

Надо сказать, что отец мог распределять свое внимание (почти в равной мере) на два или три дела, которые выполнял одновременно, и совершенно отключался от всего того, что его не касалось и не интересовало. Сколько я помню, дома почти никто из присутствующих в квартире не мог ему помешать, если только дети к нему непосредственно не обращались или не ссорились между собой – последнее обстоятельство его всегда очень огорчало и расстраивало.

Письменный стол отца помещался на самом краю хоров, там же стояла и непрерывно стучала его пишущая машинка, а часть хоров была использована им под лабораторию. Оборудование последней было самым примитивным, но отец вполне «устроился» в таких условиях и написал свою основную работу по прикладной энтомологии, за которую (вместе с другими) ему в 1936 году присудили ученую степень доктора сельскохозяйственных наук. Это было исследование, посвященное оценке вредоносности хлебного пилильщика и узловой толстоножки. С обстоятельным английским резюме эта работа была послана в числе прочих немецкому профессору Рэ (Reh), возглавлявшему издание большого руководства по вредителям и болезням растений. Рэ написал потом, что, к сожалению, в Германии в настоящее время такие работы производиться не могут в силу недостаточной технической оснащенности… А отец проделал эту работу при полном отсутствии такой оснащенности, как, впрочем, и всякой помощи вообще. Отец полагал, что профессор Рэ, как и большая часть тогдашних энтомологов-прикладников, не был знаком с математической статистикой. Поэтому-то таблицы, составленные отцом, показались ему делом чрезвычайной трудности.

Однажды кинооператоры хотели произвести съемку лаборатории сельскохозяйственного института. Придя на хоры в отсутствии отца, они заявили: «Здесь, конечно, заниматься научной работой невозможно!». Нетребовательность отца к «условиям работы» в общепринятых представлениях о комфорте была очень для него характерной. В своих многочисленных экспедициях и в одиноких странствиях для сбора насекомых он часто пользовался любыми случайными видами транспорта и не имел никаких претензий к организации своего отдыха и ночлега.

Работа по хлебному пилильщику и изосоме была первой прикладной работой отца, в которой он, по его собственному мнению, получил отчетливые результаты. Он пишет об этом: «Первые мои попытки в Перми по клеверному семееду дальше попыток не пошли, но дали мне некоторое понимание сложности экономических проблем в энтомологии…»

В Самаре отцу удалось «справиться с довольно трудной проблемой» в этой области, он стал чувствовать себя достаточно прочно и после этого много лет весьма успешно проводил одно за другим разные исследования по прикладной энтомологии, совмещая преподавание в Институте с прикладными работами и исследованиями по систематике земляных блошек. Именно в Самаре он сумел основательно разработать род Хальтика (Halticinae) и наметить план на будущее.

Занимался он и общими вопросами. Пребывание в Самаре сильно расширило его кругозор в области агрономии. В то время шел спор между сторонниками и противниками Вильямса. Отец поддерживал тесную связь со специалистами, участвовал в дискуссиях и составил себе ясное представление о сущности споров по сельскохозяйственным вопросам.

В конце воспоминаний о жизни в Самаре отец писал: «занятия прикладной энтомологией мне были не бесполезны и для моих чисто научных занятий. При работе с пилильщиком и изосомой я довольно хорошо практически овладел приемами математической статистики, а это уже привело впоследствии к углубленному знакомству с теми методами, который я сейчас намерен применять в области систематики насекомых. Если я успею выполнить свои главнейшие планы, то придется сказать, что мое отвлечение в область прикладной энтомологии не было ошибкой, а ответ на это можно будет дать только на смертном одре».

В 1930 году отец приехал в Ленинград, где в это время был организован Всесоюзный институт защиты растений (ВИЗР). В этом же году произошла реорганизация Самарского сельскохозяйственного института, который разделился на два: в Самаре и Кинели оставили агрономические факультеты, а зоотехнический и ветеринарный перевели в Оренбург. По планам того времени кафедры зоологии в агрономическом институте не было. В ВИЗР отца настойчиво звали его старый друг с университетских времен, И. Н. Филиппьев, а также Н. Н. Троицкий. Да и родители отца очень просили его вернуться в Ленинград.

Главной причиной переезда для отца (помимо, конечно, формального повода – реорганизации института) была надежда на то, что освобождение от преподавательской деятельности увеличит время на работу как по прикладной энтомологии, так и по общим проблемам. Именно в этом он и ошибся: научной работой в Ленинграде ему пришлось заниматься очень мало.

Незадолго до переселения в Ленинград (в начале мая 1930 года) отец был на IV Съезде зоологов в Киеве. Там читались доклады по общебиологическим вопросам, в том числе (по предложению И. И. Шмальгаузена) доклад отца «О логических основаниях современных направлений в биологии». Прения по докладу были очень оживленными. Многие участники съезда защищали в то время чистый морганизм. Такими были М. Левин, С. Г. Левит, Б М. и М. М. Завадовские, А. С. Серебровский, И. И. Презент, И. М. Поляков, Е. А. Финкельштейн, М. М. Местергази. Все они охарактеризованы отцом в воспоминаниях. Среди них были высоко культурные люди, умелые полемисты и терпимые к идейным противникам. Некоторые знали отца и раньше, в частности, Местергази был знаком с ним с 1909 года, еще в Неаполе. После революции он работал в издательстве «Советская наука» и много способствовал выходу в свет получившей широкую известность книги В. Н. Беклемишева «Основы сравнительной анатомии беспозвоночных». Против этой группы выступало значительное число зоологов, «не объединенных какой-либо общей идеей». Особенно ярко это выразил палеонтолог Д. Н. Соболев, который, имея в виду постоянные ссылки перечисленной группы на «классиков марксизма», заявил в актовом зале университета: «Я вот слышу, что нас приглашают считать те или иные мнения непогрешимыми, а я со своих семинарских лет привык считать непогрешимость монополией Римского папы».

Ю. А. Филиппченко произнес в защиту свободы науки блестящую речь, вызвавшую наибольше количество аплодисментов. Далее отец пишет: «Борьба за свободу науки сблизила меня и с Н. К. Кольцовым, с которым у меня произошел резкий конфликт на I-м Съезде… Кольцов подошел ко мне на IV-м Съезде, и мы поговорили с ним о некоторых вопросах, связанных с моим докладом. Мой доклад носил общий характер и был дальнейшим развитием доклада на III-м Съезде „Понятие номогенеза“. Номогенез, конечно, не является отрицанием морганизма, но ограничивает его, и поэтому на IV-м Съезде тогдашние защитники морганизма были в числе моих противников».

IV. Ленинград

Ленинградский период деятельности отца (1930–1938) следует, вероятно, считать самым бурным и самым трагическим по многим причинам. Переезд совпал с реорганизацией Института прикладной ботаники, возглавляемого Н. И. Вавиловым, во Всесоюзную Академию сельскохозяйственных наук им. В. И. Ленина (ВАСХНИЛ). Один из отделов был преобразован во Всесоюзный институт защиты растений (ВИЗР). Первым его директором был Н. В. Ковалев, а заведующим отделом энтомологии – И. Н. Филиппьев. Для института был отведен Елагин дворец; там институт находился пять лет, до создания на Елагином острове Парка культуры и отдыха. Отец, как и другие научные работники института, поселился вместе с семьей в бывшем фрейлинском доме.

Этим он очень огорчил своих родителей, которые настоятельно просили его жить вместе с ними, в их большой и удобной квартире, но он не захотел.

О первом директоре института, Н. В. Ковалеве, все, работавшие с ним, сохранили самое теплое воспоминание. Но он недолго оставался директором ВИЗРа: в середине 1931 года он стал заместителем Н. И. Вавилова во Всесоюзном институте растениеводства (ВИР). В воспоминаниях отца подробно описаны обстоятельства последнего периода научной деятельности Н. И. Вавилова. На всем этом я останавливаться не буду, но думаю, что записки отца, относящиеся к тому времени, могут послужить материалом для историка наших дней.

Новым директором был назначен М. М. Бек, по словам отца, «очень энергичный человек, но имевший, судя по всему, чисто гуманитарное и политическое образование. Был он, по-видимому, очень честный человек».

И далее отец пишет: «Бек сначала отнесся скептически к моей статье об учете потерь, но не препятствовал ее публикации. Ему же я обязан появлением в сборнике ВИЗРа двух моих работ: „Подсчитывается ли армия вредителей?“ (17) и „Эффективность мероприятий и учет потерь“. Мои статьи Бек читал внимательно, не сразу с ними соглашался, но постепенно мне удалось его полностью убедить… Наиболее острой моей статьей, направленной против ОБВ (Общество по борьбе с вредителями), была статья „Эффективность мероприятий и учет потерь“. Она была опубликована в 1933 году (21) и представляла собой автореферат моего доклада на Съезде ОБВ, во главе которого стоял Зеленухин. Последний очень подозрительно ко мне относился из-за моей первой статьи об учете потерь. Возможно, он вполне искренне меня подозревал в прямом вредительстве и даже хотел привлечь меня к ответственности… Моя работа имела довольно большой эффект и была впоследствии использована комиссией по ревизии деятельности ОБВ. Как известно, дело кончилось ликвидацией ОБВ. Мне говорили, что эту статью внимательно читал С. М. Киров».

Плановой работой отца было определение экономического значения вредителей – злаковых мух, т. е. продолжение работы, начатой им в Самаре. Применяя методы математической статистики, отец рьяно взялся за дело и «постарался выяснить истинное значение ряда вредных насекомых, не считаясь с общепринятыми представлениями о степени их вредоносности».

В результате работы отец пришел к выводу, что экономическое значение вредителей, как правило, значительно преувеличивается. На основании многочисленных поездок по сельскохозяйственным районам страны и математической обработки полевых материалов, отец показал, что сильное, или хотя бы заметное повреждение зерновых злаков насекомыми представляется скорее исключением, чем правилом (24, 25, 26, 27).

За время работы в ВИЗРе отец часто ездил на опытные станции для проверки их работы и консультаций: за 1935 год он объездил Белоруссию, Крым, Нижнее Поволжье, Закавказье и Узбекистан, чем приобрел близкое знакомство с опытными и производственными учреждениями.

В последние годы работы в ВИЗРе отец по предложению Н. Н. Богданова-Катькова читал курс лекций по экономике сельскохозяйственных вредителей в Сельскохозяйственном институте и в Ленинградском институте по борьбе с вредителями. Первые лекции показались студентам слишком трудными, так как были построены на использовании математической статистики. Однако – отчасти после вмешательства Богданова-Катькова, отчасти потому, что студенты постепенно вникли в теорию – отец расстался с ними в наилучших отношениях.

Ленинградскому периоду работы отца посвящен большой раздел его воспоминаний, где рассказывается о возникавших тогда проблемах, о дискуссиях по ним, о критических ситуациях и духе времени; там описаны поездки в разные области страны, сопряженные с этими обстоятельствами, встречи и наблюдения над жизнью народа в разных аспектах: голод в 1933 году, состояние и организация сельского хозяйства, общие вопросы управления и многое другое. Следует сказать, что именно с коллективизации началось и укрепилось его полное отчуждение от режима, полное его неприятие.

К тридцатых годам относится также и знакомство с американским ученым Честером Блиссом, приглашенным в СССР в качестве специалиста и проработавшим в ВИЗРе около трех лет. Отец, владевший английским языком, должен был встречать его в аэропорту. С того самого дня возникла и развивалась их дружба, сохранившаяся до смерти моего отца. Блисс не сумел выучиться русскому языку, хотя был искренне расположен к нашей стране и ее народу. Они с отцом оказались очень близки по научным интересам и направлениям исследований.

К тому же времени относится и активное участие отца в дискуссиях с известными американскими генетиками – Меллером и Бриджесом, долгое время жившими в СССР по приглашению нашей Академии наук. Выступая в этих дискуссиях, отец развивал свои представления о соотношениях между генами и признаками (высказанные и ранее в работах 1925 года (10)), сильно расходившиеся с тогдашним мнениями упомянутых американских генетиков по этим вопросам.

После того, как директором ВИЗРа стал И. А. Зеленухин (бывший директор ОБВ), в положении отца наступил самый острый период. Уже с 1936 года он начал думать об уходе из ВИЗРа. Причиной тому стало недовольство плохим планированием научной работы, частой сменой тематики, не позволявшей как следует углубиться в решение научных и производственных вопросов. Особенно чувствителен отец был к сопротивлению, оказываемому дирекцией ВИЗРа внедрению математических методов в научные исследования института. На организованном Зеленухиным в 1937 году заседании Ученого совета ВИЗР при обсуждении научных работ отца было выдвинуто против него обвинение в намеренном преуменьшении им экономического значения вредителей. Это было очень серьезное обвинение – по всей стране шли политические кампании по борьбе с «вредительством» в сельском хозяйстве и в промышленности… Ученый совет единогласно (!) решил возбудить ходатайство перед ВАК о лишении отца докторской степени, а дирекция уволила его «за невыполнение плана работ». Но еще до этого заседания И. И. Шмальгаузен пригласил отца на должность заведующего Отделом экологии Института зоологии Украинской Академии наук, безработица ему не угрожала, и все же, как написано им в дневнике того времени, чувствовал он себя тогда «как бы в положении загнанного зверя…» А вскоре и сам Зеленухин был арестован…

Надо сказать, что ВАК отклонил ходатайство Ученого совета ВИЗРа, подтвердив прежнее решение о присуждении ему докторской степени. Многие из знавших моего отца считают, что именно тогда наиболее ярко проявились его особенности ученого и человека – стойкость в убеждениях, сила воли и антипатия к удобным компромиссам. Позиция отца в оценке значения вредителей злаковых растений была подтверждена в послевоенных работах крупных специалистов-биологов.

V. Киев – Пржевальск – Фрунзе

Драматичность положения отца в то время усугубилась внезапной болезнью старшего сына, Всеволода, у которого в 1936 году открылся острый туберкулез с кавернами в обоих легких. Ему было тогда 19 лет. С деньгами было очень туго, на лечение потребовались большие средства (дед, который до 1931 года много помогал нашей семье, к этому времени уже не работал). На помощь отцу пришли друзья, и этого он не мог забыть никогда: А. Г. Гурвич, Я. И. Френкель, В. Н. Беклемишев и другие одолжили отцу на неопределенный срок крупные суммы, ему удалось отправить сына на длительное лечение на курорт; кроме того, врачи настаивали на перемене для него климата вообще. Поэтому приглашение занять руководящую научную должность на Украине оказалось чрезвычайно кстати. В 1938 году отец переехал в Киев вместе с женой и внуком (моим двухлетним сыном). Брат мой сначала лечился на юге, а потом, в 1940 году приехал в Киев. Процесс в легких был приостановлен и Всеволод продолжил учение в Киевском Политехническом институте.

Жизнь и работа отца в Киеве складывалась удачно. Атмосфера на работе была благоприятной, он встретил поддержку и дружеское внимание коллег и сотрудников. Семья жила в хорошей квартире на Малой Подвальной улице, в центре города. В Институте биологии Академии наук СССР отец совмещал теоретические исследования с работой в Отделе защиты растений Украинского института плодоводства. Если не считать постоянной тревоги за сына, все шло благополучно.

Война заставила отца с семьей эвакуироваться из Киева. События стали развиваться с ужасающей быстротой. Отец проводил своего старшего сына на завод в Харьков (за несколько дней до начала войны он защитил дипломный проект). Из Харькова завод вскоре спешно эвакуировался в Сталинград, где в ходе грозных и трагических событий войны брат мой оказался в смертельной опасности: у него стал быстро прогрессировать процесс в легких, он до того ослабел, что не мог ходить. Но все это стало известно отцу много позднее. Когда началась эвакуация украинской Академии наук, а за ней и других научных учреждений Киева, отец решил, что ему следует подождать – он не верил, что немцы смогут пройти так далеко… Он переехал с женой и внуком на левый берег Днепра и поселился там в колхозе, где начал работать и получил справку о выполнении норм, чем очень потом гордился. Но вскоре наступила пора страшных бедствий, им пришлось буквально бежать, когда немцы – в июле 1941 года – неожиданно подступили к Киеву. Ехали они, как говорится, «неорганизованно», т. е. двигаясь своими средствами – сначала на пароходе по Днепру; пароход подвергался воздушным налетам, капитан и несколько человек команды были убиты, судно потерпело аварию. Дальнейший путь на восток с маленьким ребенком был очень тяжелым. Только в августе 1941 года они добрались до Пржевальска, где, как случайно узнал отец в пути, требовались профессора и преподаватели в Педагогический институт. Там он получил должность заведующего кафедрой зоологии. Условия жизни и быта были трудными, как почти всюду во время войны. В Пржевальске отец читал в Пединституте курсы анатомии человека, гистологии, физиологии человека, дарвинизма и зоогеографии. По мнению сотрудников и коллег, он мог это делать в силу широкого образования и умения быстро осваивать новые отрасли науки. Сохранились конспекты его лекций – десятки мелко исписанных толстых тетрадей, иногда сшитых из листков бумаги различного происхождения, с отличными рисунками. Рисовал он с ювелирной точностью.

В Пржевальске, в июле 1942 года, отец получил из Сталинграда известие о том, что сын его смертельно болен, что он очень ослабел и что помочь ему в Сталинграде ничто не может. Это были самые тяжкие дни боев за Сталинград. И отец тронулся в путь за сыном. Наверно, этот путь был еще тяжелее, чем путь эвакуации, но папа все преодолел и вывез из Сталинграда, почти на руках, своего умирающего двадцатипятилетнего сына. Как он смог все это проделать – я до сих пор не могу понять и представить: он и сам был сильно изнурен, ослаблен недоеданием и нуждой, денег у него не было… Ожидание катастрофы – смерти сына, приводило его в отчаяние. Он однажды уже пережил это состояние перед войной, мы этому были свидетелями…

Брат умер в Пржевальске 23 августа 1942 года, прожив там всего несколько дней. Отец чрезвычайно тяжело пережил его болезнь и смерть. Вообще, это было самым тяжелым горем всей его жизни. К постигшей его утрате присоединились неустроенность в бытовом отношении и острая нужда в средствах к жизни. Отец был совершенно больным от истощения и горя. Я все это время была в Ленинграде, пережила блокаду, работала на военном заводе. Сведений об отце я не имела очень долго, но постепенно узнавала все, что ему пришлось вынести. Второй мой брат, Святослав, окончил в 1941 году Военно-медицинскую академию и с первых дней войны был на фронте; связь между ним, мной и родителями была скудной и редкой.

В 1943 году во Фрунзе был создан филиал Академии наук СССР (КИРФАН), должность заведующего его эколого-энтомологическим отделением была предложена отцу. Он переехал во Фрунзе сначала один, а жена и внук Андрей остались до августа 1944 года в Пржевальске.

В июле 1944 года, после освобождения Ленинграда от блокады, мне удалось съездить на несколько дней во Фрунзе. Я приехала в великолепный, сияющий солнцем город, зеленый, яркий и экзотический. Но отца я нашла в ужасном состоянии: он был худ, черен, оборван, жил в развалившемся доме. Его, кроме всего, еще и обокрали. В лице его я прочла тоску, в тусклых глазах неутешное горе и уныние.

Потом положение его улучшилось, как, впрочем, и у всех. Жена его с внуком в августе переехали к нему. Сначала они все жили в холодном и сыром доме, но потом получили хорошую квартиру, а материальное положение несравненно улучшилось – повысилась заработная плата, появились академические пайки, отца уже не так обременяли бытовые тяготы.

По приезде во Фрунзе отец читал лекции в Педагогическом институте, а в 1945-46 годах заведовал кафедрой зоологии Киргизского сельскохозяйственного института и в течение четырех лет был председателем Государственной аттестационной комиссии на трех факультетах – биологическом, физико-математическом и географическом. Все годы работы во Фрунзе отец успешно занимался научными исследованиями, особенно систематикой жуков, называемых земляными блошками (Halticinae), пополняя свою обширную коллекцию новыми сборами в различных районах Киргизии. В Киргизии же им была написана книга «К методике количественного учета и районирования насекомых» (42), в которой критически рассмотрены методы полевого изучения насекомых, преследующие как теоретические, так и практические цели. В работе изложены новые приемы статистической обработки, основанные на применении дисперсионного анализа Р. Фишера. Материалом для анализа послужили излюбленные автором земляные блошки. Книга была издана с большим опозданием – только в 1958 году.

Работа и общие условия деятельности в КИРФАН некоторое время вполне удовлетворяли отца. У него появились ученики, которые его высоко ценили и дорожили его помощью и руководством. Отец стремился пополнить пробелы в их образовании – в математике и даже в иностранных языках. Все они (в частности, Р. П. Караваева, М. Шапиро и др.) занимались прикладными отраслями биологии, никого из них отец не прочил в ученые теоретического плана, но в каждом стремился посеять сомнения в догмах общепринятых формулировок и умение думать самостоятельно.

Во Фрунзе у матери обострился порок сердца, которым она страдала смолоду. В 1947 году случился первый приступ, в феврале 1948 года она умерла. В том же году, в августе, отец женился на Ольге Петровне Орлицкой, с которой они были знакомы с ранней юности в Петербурге. Переписка с ней была редкой и случайной, но их связывала взаимная дружеская приязнь. (О. П. была мобилизована в начале войны в армейскую канцелярию, с которой она дошла до Берлина и провела там в наших оккупационных войсках два года. В 1947 году она вернулась из Берлина.) Ольга Петровна прожила с отцом 24 года, пережила его всего на четыре месяца. Сразу же по выходе замуж за отца, она стала для него близким другом, секретарем, стенографисткой, хранительницей его архива. И она передала его надежным и заинтересованным людям: теперь архив находится в Ленинградском отделении Архива АН. Ольга Петровна облегчила моему отцу жизнь во всех отношениях, взяла на себя все житейские тяготы. И (что самое удивительное), она с жаром включилась в его деятельность, стала жить его интересами. Со стороны отца были столь же горячие и сильные чувства к Ольге Петровне все 24 года их совместной жизни. После смерти мужа она начала быстро слабеть и чахнуть и умерла через четыре месяца после него, утратив всякий вкус к жизни.

С течением времени условия работы отца в КИРФАН ухудшились. Он, как всегда, совершенно открыто всюду высказывал свои мысли по научным вопросам, и во Фрунзе очень скоро стало известным его резко отрицательное отношение к теоретическим высказываниям Т.Д. Лысенко и его единомышленников. Отношение к отцу со стороны многих руководящих деятелей КИРФАНа круто изменилось к худшему. Особенно тяжкой стала для него служебная ситуация после 1948 года (печально известной сессии ВАСХНИЛ), когда стало очевидным, что из Киргизии надо уезжать.

VI. Ульяновск

Отец написал в Москву в Управление высшей школы просьбу о предоставлении ему профессорской должности в любом ВУЗе страны, кроме Москвы и Ленинграда (последняя оговорка объясняется отрицательным отношением отца к жизни в столицах вообще). Он получил несколько предложений, в том числе и Ульяновск. Он выбрал Ульяновск – у него сохранились воспоминания о том, как они с Блиссом были там однажды и стояли на Венце, любуясь Волгой и Заволжьем. Отец сказал себе тогда, что хорошо бы было ему на закате жизни поселиться именно в Ульяновске. И вот он переехал туда, став заведующим кафедрой зоологии Ульяновского педагогического института. В этой должности он проработал с 1950 по 1955 год. Читал зоологию беспозвоночных, гистологию и эмбриологию, специальные предметы. Прожил он в Ульяновске до самой смерти, всего 22 года. В 1955 году ему исполнилось 65 лет, и он решил уйти на пенсию, чтобы иметь возможность отдать все силы и все время работе по собственному плану над вопросами теоретической биологии и философии, разработка которых была целью его жизненного пути. Во время работы в Педагогическом институте у него не раз возникали трения с администрацией, но именно годы, проведенные в Ульяновске, оказались самыми плодотворными для научной работы отца. Он был там окружен дружеским вниманием учеников и коллег, видел преданность и верность и – самое главное – интерес к его идеям. В Ульяновске у него появились новые друзья, многие были с ним до конца жизни и проводили его в последний путь.

Выйдя на пенсию, отец продолжал исследования по теоретической биологии, начало которым было положено в ранней юности – когда была поставлена задача создать естественную систему организмов. Накопленный материал ждал обработки. Отец составил план, разделенный на пятилетия. Эти планы сохранились в его дневниках. Он должен был обработать и закончить стройную систему естественных форм. Он начал и полагал, что успеет окончить книгу «Линии Демокрита и Платона в развитии культуры». Сначала он собрался эту тему предпослать в качестве предисловия к «главной книге своей жизни» – систематике земляных блошек, в которой он предполагал выразить не только свои мысли о существующих организмах, но и философское осмысление развития жизни. В ходе работы оказалось, что именно противопоставление идейных линий Платона и Демокрита в истории культуры создает нужный угол зрения для надлежащей постановки и решения вопросов, наиболее сильно волновавших его в науке. Отец настолько увлекся рассмотрением линий Демокрита и Платона, что отложил все, считавшееся раньше в его плане основным.

После того как отец вышел на пенсию, работа его учеников и сотрудников протекала во многих отношениях под его руководством. В определенные дни недели они приходили к нему и занимались с ним. Бывшие его сотрудники, Рэм Владимирович Наумов, Нина Николаевна Благовещенская, Виктор Степанович Шустов – стали близкими друзьями, поддержкой и опорой в жизни.

В шестидесятых годах были опубликованы работы отца, которым он сам придавал большое идейное значение. Этому предшествовал довольно длительный период «молчания», когда его не печатали вовсе. В 1962 году вышли статьи, посвященные понятию сравнительной анатомии, общей таксономии и эволюции (47, 48, 49), а также применению дискриминантных функций в таксономии. В 1963 году вышла работа о новых видах земляных блошек (51). Печатался отец и в Америке, в журнале «Evolution».

Вообще, жизнь его в пенсионный период шла относительно спокойно, научная продуктивность в это время была, по-видимому, самой высокой: он был свободен от официальной деятельности. Еще в конце войны он твердо решил, что в Ленинград не вернется. Нам, своим детям, он много раз говорил о неприятии ленинградского и московского образа жизни и стиля работы, связанных с поездками по городу на большие расстояния, суетой больших городов, многочисленными заседаниями и множеством ежедневных «текущих дел». Он понимал, конечно, что в Москве и Ленинграде концентрировались главные культурные силы, но свое стремление покинуть город, в котором он родился, вырос и учился, где сложились основы его духовной жизни и направления творчества, обосновывал тем, что ему будет гораздо лучше жить в маленьком городе, работать там спокойно большую часть года, а в большие центральные города лишь наезжать, чтобы участвовать в конференциях, съездах, работать в библиотеках. Все, что от него самого в этом отношении зависело, он выполнил: каждый год приезжал в Москву и Ленинград, где нередко имел возможность выступать с докладами и сообщениями. В последние годы жизни у него завязались новые творческие связи, особенно с представителями молодого поколения ученых, в том числе с выдающимися представителями развивающейся живой жизни. Большей частью это были физики и математики, именно они проявили особенный интерес к работам и идеям отца.

В Академгородке Новосибирска он также встретил молодых ученых, с интересом и сочувствием слушавших его выступления. Среди них были люди той же специальности, что и отец – энтомологи и биологи, но немало было представителей точных наук. В Ленинграде он делал доклады на биоматематическом семинаре на факультете прикладной математики Университета, на семинаре Института цитологии АН СССР, во Всесоюзном энтомологическом обществе. Несколько раз он выступал и в различных научных обществах Москвы. Его доклады неизменно встречали исключительно живой интерес у слушателей, который переходил в те или иные формы научного общения.

Последние пятнадцать лет жизни отца, мне кажется, должны были принести ему наибольшее удовлетворение. Он встретил благодарных слушателей, способных и готовых к полемике, обладающих острым интересом к философским концепциям и обобщениям. Отец был для них интересен своей широтой и независимостью мышления, своей энциклопедической образованностью и могуществом аргументации. Отец вел очень большую переписку с разными лицами. Откликался на всевозможные вопросы, возникавшие в печати, на злободневные и исторические дискуссии. Таким образом у него все время появлялись новые и новые друзья в разных городах, и притом не только среди ученых. Он стал в каком-то смысле средоточием многих связей разных отраслей науки и вообще знания…

В апреле-мае 1972 года отец был в Ленинграде. В тот приезд его выступления собирали особенно большие аудитории, к нему ежедневно приходило очень много людей разного возраста из разных областей науки. Отец жил в атмосфере милой его сердцу полемики и обмена мнений. В ответе Энтомологическому обществу на поздравление к восьмидесятилетию он писал: «Мне польстило присуждение звания „возмутителя спокойствия“ Х. Насреддина… Образ возмутителя спокойствия умов и совести людей восходит к бессмертному Сократу и его не менее гениальному ученику Платону. Приятна и ссылка Г. Я. Бей-Биенко на слова „Друг Платон, но больший друг – истина“ – это было всегда одним из моих руководств к действию. В своей полемике с друзьями я иногда был чрезвычайно, даже чрезмерно резок – но ни в одном случае такая резкая полемика не приводила к расстройству дружеских отношений. За мою жизнь у меня не оказалось ни одного неверного друга и ни одного предателя-ученика – такое счастье дано не каждому».

Передвигался отец на костылях вследствие перелома ноги в шейке бедра. За ним приезжали, увозили, потом привозили обратно. Я видела вокруг него молодых людей, милые молодые лица, полные интереса и внимания. Он был очень счастлив.

В Ульяновск он вернулся в середине мая. Как писала мне его жена, он целую неделю «счастливо отсыпался» после бурных ленинградских впечатлений. В начале августа отец с женой выехал в Тольятти, откуда уже не вернулся…

Отец оставил много неопубликованных трудов и огромную переписку с разными лицами. Значение сделанного им смогут оценить как его друзья и единомышленники, так и научные противники. Все его наследие (более 2000 печатных листов) хранится в архиве АН в Санкт-Петербурге.

Публикацию подготовила Н. А. Папчинская

Историческая публицистика

Мысли о Нюрнбергском процессе[3 - Впервые в журнале «Звезда» 1991, № 2, публикация и комментарии М. Д. Голубовского.]

В этом году я видел два подлинных шедевра американского кино: «Двенадцать разгневанных мужчин» в Новосибирске, а недавно, 29 ноября, с Оленькой[4 - Ольга Петровна Орлицкая (ум. в 1972 спустя четыре месяца после смерти А. А.) – друг и жена Любищева в последний период его жизни (1948–1972). Была его секретарем, хранительницей архива. Составила книгу переписки Любищева «Мысли о многом». Ульяновск. 1997. О ее важной роли в жизни и переписки Любищева см. также кн.: Александр Александрович Любищев. Л. Наука. 1982 и А. А. Любищев. В защиту науки. Статьи и письма. Л.: Наука, 1991.] – «Нюрнбергский процесс» в кино «Дружба». По совершенству замысла и исполнения «Двенадцать разгневанных мужчин» не уступают, а может быть, даже превосходят «Нюрнбергский процесс», но последний шире по затрагиваемым проблемам[5 - Оба философско-публицистических фильма поставлены американским режиссером Стэнли Крамером, были дублированы на русский язык в 60-е годы.]. Я хотел написать даже серьезную статью на эту тему, но так как у меня сейчас цейтнот, то ограничусь наброском, может быть, пригодится для будущего, в частности для «Баланса октября»[6 - Название неосуществленного замысла. Частично этой темы Любищев коснулся в статье «Идеология Сент-Экзюпери», публикуемой в данной книге (впервые в «Звезда», 1993, № 10, публикация Р. Г. Баранцева) и статье «Венгерская трагедия» («Новое время», 1991, № 43).].

«Нюрнбергский процесс» (производство США) касается не процесса 1945 года[7 - Нюрнбергский процесс над главными военными преступниками состоялся 20.11.1945-1.10.1946. Перед военным трибуналом из представителей СССР, США, Великобритании и Франции предстали 24 подсудимых, которые имели немецких адвокатов по своему выбору или по назначению Трибунала. Рассматривался вопрос о признании преступными ряда организаций гитлеровского режима – в их защиту выступали 8 немецких адвокатов. За преступления против мира и человечества 12 обвиняемых были приговорены к смертной казни через повешение (среди них И. Риббентроп, В. Кейтель, А. Розенберг, З. Кальтенбрунер, А. Йодль); Р. Гесс, В. Функ и Э. Редер – к пожизненному заключению. Трое подсудимых – Г. Фриче, Ф. Папен и Г. Шахт (министр экономики в правительстве Гитлера до 1938 года) были оправданы. Впервые в истории агрессия была признана тяжким преступлением, а также были признаны преступными ряд организаций гитлеровского режима.], когда судили главных немецких преступников, а процесса 1948 года, когда судьи были только американцы (три судьи), судившие в американской зоне четырех судебных деятелей. Из них три – явные нацисты, типичные представители гитлеровского верха, а четвертый (главный подсудимый в фильме), Эрнст Янинг, оказался среди нацистов неожиданно: он, в прошлом знаменитый прогрессивный юрист, вдруг в конце концов оказался министром юстиции при Гитлере, подписывавшим приговоры о стерилизации неполноценных и смертные приговоры (тут рассматривался только один) евреям за расовую измену (связь с арийкой). Ни один из подсудимых не признал себя виновным, а Янинг с самого начала отрицал подсудность, но в конце под впечатлением речи своего адвоката, который перестарался в его пользу и с чрезмерным пристрастием допрашивал немку, обвиняемую в связи с евреем (это она отрицала, но говорила, что этот еврей был самым добрым другом ее родителей и много помогал ее воспитанию, отчего она держала себя с ним как с отцом), он выступил с сознанием своей вины, отчего другие его товарищи кричали ему «предатель». В тюрьме он тоже держался одиноко от товарищей.

Все артисты играли блестяще: и главный судья – простой, скромный и умный человек, блестящий адвокат, тоже выдающийся обвинитель. Очень хороша была дикция, так что я почти ничего не пропустил, судья вместе с другими членами суда (против третьего, который стоял за смягчение) приговаривает всех к пожизненному заключению, но в конце сообщается, что все они были выпущены через несколько лет из тюрьмы.

Острый конфликт резюмирован в последней беседе адвоката с главным судьей. Адвокат как будто потерпел поражение, судья признает, что защита была блестящей, и признает, что логика за адвокатом, но на стороне судьи справедливость. Адвокат в свою очередь говорит, что готов держать пари – долго в тюрьме обвиняемые сидеть не будут (что оказалось правильным).

Выявлены три принципа: 1) логика, вернее, строгая закономерность, легитимность; 2) справедливость и 3) целесообразность. Преступники из тюрьмы выпущены, потому что американцы в силу проявившейся агрессии Сталина (захват Чехословакии и самоубийство Массарика[8 - Массарик Ян (1886–1948) – государственный деятель Чехословакии. В 1940 году – министр иностранных дел в чехословацком эмигрантском правительстве, с апреля 1945 г. – в правительстве национального фронта чехов и словаков; после февральского переворота 1948 года – министр иностранных дел в новом правительстве. Будучи не согласен с просталинской политикой правительства и развязанным в стране террором покончил с собой.], перерезка путей в Западный Берлин, отчего приходилось снабжать западные секторы воздушным путем), как правило, считали необходимым идти навстречу немцам, видя в них потенциальных союзников при агрессии со стороны СССР, и считали, что нельзя обвинять весь немецкий народ за преступления Гитлера и его банды.

Противоречивы ли эти три принципа? Если по существу противоречивы, то это очень плохо прежде всего с точки зрения возможности людей договориться между собой, перспектив разоружения и вечного мира. А если они совместимы, то как получается, что умные люди (и неплохие оба) не могут договориться? Нельзя ли найти такую точку зрения, где бы эти принципы оказались непротиворечивыми? Вот попытку ответить на этот вопрос и составляет настоящий набросок.

Положительное и естественное право

Возьмем сперва логическую сторону, юридическую. Как можно говорить, что гитлеровские изверги не подсудны? На это можно ответить: изверги были и раньше, и они никогда не были подсудны. Адвокат правильно говорит, что и противники Гитлера исходили из следующих положений:

1. «Права или не права – но это моя родина», то есть я имею не только право, но даже обязанность защищать свое отечество даже в том случае, если оно ведет несправедливую войну или в ходе войны совершает преступление: постулат абсолютного патриотизма.

2. «Судья не составляет законы, а заботится об их исполнении»: содержание законов не касается судьи и вообще работников юстиции (не указано, как мне помнится, адвокатов, но можно прибавить).

3. Постулат абсолютного суверенитета государств: никто не имеет юридического права вмешиваться во внутренние дела государства и за дела в пределах своего государства правитель юридически не отвечает, так как нет законов для глав государства (единственным известным мне исключением является «право законного восстания» Великой Хартии вольностей, руководствуясь которым английские фрондеры добились организации парламента). По теории правители отвечают только перед Богом (в абсолютных монархиях) или перед народом (в демократических республиках).

4. Выводом из предыдущего было, что отношения между народами нормируются не судом, а добровольными договорами или, если договоры не привели к результату, войной. Война не считалась преступлением, а война, даже самая справедливая, всегда сопряжена с гибелью не только воинов, но совершенно неповинных мирных людей и со многими другими кошмарами. Напротив, даже ремесло воина считалось почетным, и крупные полководцы пользовались славой совершенно независимо от того, в каких войнах и как они себя проявили. Даже Тамерлан находил защитников в лице, например, Марло[9 - Марло Кристофер (1564–1593) – английский поэт и драматург, ровесник и предшественник Шекспира. В 1588 году написал большую трагедию «Тамерлан Великий», затем ряд пьес и драматургических хроник. В 1961 году в Москве в Госиздате вышла книга: К. Марло «Сочинения», которая послужила поводом Любищеву для написания эссе «О Гуманизме, Ренессансе, Тамерлане и Марло» (1963). Любищев оспаривает отнесение Марло к гуманистам.], а имя Чингисхана пользуется большим авторитетом у многих азиатских народов. Культурные венгры поставили памятник своему предку Аттиле и даже гордятся тем, что происходят от гуннов. У нас Суворов считается национальным героем, хотя большинство его войн или бессмысленны или антинародны (подавление пугачевского восстания, разгром Польши: «Мы о камни падших стен младенцев Праги разбивали, когда в кровавый прах топтали красу костюшковских знамен»)[10 - Прага – предместье Варшавы. Речь идет о жестоком подавлении войсками Суворова польского восстания 1793 года во главе с Костюшко. Любищев цитирует строки Пушкина из «Графу Олизару» (1824).]. Нельзя поэтому говорить, что войны навязывались народам. К сожалению, почти все народы любят победоносные войны.

Идеи вечного мира (Кант) большинством считаются утопиями, и под это подводятся и идеологические основания: «Вечный мир есть мечта, и притом совсем не прекрасная», «Не будь войны, мир погряз бы в материализме» (Мольтке)[11 - Мольтке Хельмут (1800–1891) – прусский фельдмаршал, последователь К. Клаузевица, идеолог и организатор ряда войн в Европе, включая войну с Францией 1870–1871 гг.], «Великие вопросы времени решаются только кровью и железом» (Бисмарк), «Насилие есть повивальная бабка истории» (Маркс). Конечно, Маркс и марксисты отрицают «вечность» международных войн, они признают лишь «временные» гражданские войны, за которыми должно последовать царство вечного мира, но история последнего полувека, отношения СССР и Китая заставляют сомневаться, что даже если бы во всем мире наступил коммунизм, причины войн (территориальные претензии) полностью исчезли бы, так как ни СССР, ни Китай, несмотря на свой социализм, от принципа абсолютного суверенитета отказываться не намерены. Даже наш гуманнейший философ В. Соловьев в «Трех разговорах» оправдывал войну, иллюстрируя это законной расправой русских войск над бесчинствующими башибузуками[12 - Имеется в виду эссе философа Владимира Соловьева «Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории, со включением краткой повести и с приложениями». Собр. соч. в 2-х томах. Том 2, с. 635. М.: Мысль, 1988. В эссе ведется разговор о путях борьбы со злом с трех точек зрения: священника, политика и генерала. Генерал считает самым нравственным делом в своей жизни военное преследование и уничтожение турецких солдат («башибузуков»), учинивших геноцид армян и виновных в убийстве женщин и грудных детей.]. Правда, В. Соловьев не указал, а как быть русскому воину, если бесчинствуют русские войска? Должен ли он выступить против своих или, припоминая первый постулат «Моя родина – права или не права», со скрежетом зубовным защищать «своих» извергов.

5. Последним общим постулатом было положение: «закон обратной силы не имеет»: нельзя отвечать по несуществующему закону. А так как закона, регулирующего отношения между государствами, не было и не было инстанции для суда над государствами, то и судить правителей войны не было юридических оснований. И, надо сказать, это правило соблюдалось и в отношении побежденных, где сила была очевидно на стороне победителей. Их при полном поражении рассматривали в худшем случае как военнопленных, а не как преступников. Наполеон пролил много крови, совершил немало преступлений даже с явным нарушением тогдашних международных норм (расстрел герцога Энгиенского и книгопродавца Тальма, расстрел двух тысяч арабов, сдавшихся на честное слово наполеоновского генерала) и за пределами Франции. Но его не судили: сначала с почетом заключили как военнопленного на Эльбе, а когда он произвел новый переворот, заключили (как особо опасного военнопленного) на острове Святой Елены. Шамиль оказался в полной власти русских войск, и он сам рассчитывал, что его не помилуют, но его как почетного военнопленного отправили в Россию[13 - Шамиль (1798–1871), третий имам Дагестана и Чечни, в течение 25 лет вел войну против России под лозунгом газават или «священной войны». Создал на территории Северо-Восточного Кавказа мусульманское государство (имамат). В 1859 году имамат был разгромлен русскими войсками, Шамиль взят в плен и отправлен в ссылку в Калугу. В 1870 году он был отпущен на паломничество в Мекку, где и умер.].

Отсутствие возможного судилища не мешало развитию международного права, основанного на добровольно принятых обязательствах между государствами. В отличие от прежних понятий, мирные граждане брались под защиту, жизнь сдавшихся военнопленных была неприкосновенной, и никто не имел права принуждать военнопленных работать на пользу враждебного государства. В начале русско-японской войны в русской печати было торжественно провозглашено: «С военнопленными, как законными защитниками своего отечества, надлежит обращаться человеколюбиво». Так оно и было. Русско-японская война была последней войной, в которой эти нормы международного права соблюдались. В Первую мировую войну уже широко практиковался труд военнопленных на стратегических сооружениях. Кто начал, Россия или Германия, мне неизвестно, но известно, что на постройке стратегической Мурманской железной дороги погибли от цинги и прочего десятки тысяч немецких военнопленных, отчего в виде протеста Вильгельм перевел пленных русских офицеров на положение солдат, хотя по принятым нормам офицерам, смотря по чину, полагалось лучшее содержание. Кроме того, сам факт объявления блокады всей Германии (попытка взять голодом всю страну) обозначал смешение комбатантов[14 - Комбатанты – лица, входящие в состав вооруженных сил воюющей стороны. Попадая в руки противника, комбатанты имеют статус военнопленных. Лица, входящие в состав медицинского и духовного персонала вооруженных сил стороны, находящейся в конфликте, согласно Протоколу I дополнения к Женевской конвенции 1949 года, относятся к некомбатантам. Они не должны считаться военнопленными, их нельзя принуждать к работе (см. Дипломатический словарь. М.: Наука, 1986).] и некомбатантов, что раньше допускалось только по отношению к крепостям (предполагалось, что мирные жители могли покинуть крепость).

Несомненно, что в XIX веке прогрессивная мысль не мирилась с идеей вечности и законности войн. Уже были случаи гаагских конференций[15 - Гаагские мирные конференции состоялись в 1899 и 1907 годах. В первой из них, созванной по инициативе России, участвовало 27 государств. Были приняты три конвенции. В 1907 году участвовало 44 государства, принявшие 13 конвенций. В 1955 году правительство СССР заявило, что признает ратифицированные Россией конвенции и декларации 1899 и 1907 годов в той мере, в какой они не противоречат уставу ООН.] для разбора конфликтов между государствами (конфликт США и Англии по поводу «Алабамы»)[16 - «Алабама» – англо-американский конфликт времен гражданской войны в США 1861–1865 гг. Связан с возмещением Англией ущерба, нанесенного ее военными кораблями, которые, сражаясь на стороне южан, уничтожали мирные торговые суда северян. Так, крейсер «Алабама» потопил более 60 судов. Согласно решению Международного Арбитража 1872 года Англия уплатила в пользу США 15,5 млн. долларов.]. Уже выступали пацифисты (Берта Зутнер, Л. Толстой)[17 - Берта Зутнер (1813–1914) – австрийская писательница и общественный деятель-пацифист, лауреат Нобелевской премии мира 1905 года. Ее роман «Прощай, оружие» (1889) сыграл большую роль в мировом пацифистском движении. Активно участвовала в Гаагской мирной конференции 1891 г. и затем возглавила движение пацифистов Европы. Способствовала решению А. Нобеля выделить специальную премию мира.], что и нашло выражение в проекте, выдвинутом Николаем II, полного разоружения и передачи разбора всех конфликтов Международному Гаагскому трибуналу. Тогда этот проект был высмеян, в частности, марксистами. Он, конечно, был преждевременен, но он был логически последователен. Нашим недавним правителем, «марксистом» Хрущевым, выдвинут совершенно нелепый проект разоружения, где никакого международного трибунала не предусмотрено, так как новейший проект предполагает: 1) СССР во всех конфликтах как более прогрессивное государство всегда право; 2) по отношению к СССР сохраняется принцип суверенитета, но не по отношению к капиталистическим государствам; 3) наши границы и границы социалистических государств пересмотру не подлежат, а границы капиталистических государств подлежат; 4) насилие отрицается в отношениях между странами, а для революции приветствуется насилие. Пацифистские стремления XIX века рассматривались как утопия, либеральные мечты о постепенной эволюции в пользу пацифизма считались обманом классового врага.

Но в XX веке появилось учение Ганди, которое при всей своей гуманности и при полном отрицании насилия оказалось эффективным. Это опровергло насмешки марксистов, в частности Ленина, что отрицать допустимость кровавых революций могут только «интеллигентные хлюпики». Ганди достиг великолепного результата – освобождения своей родины Индии не только без призывов к насилию, но с призывом к прекращению сопротивления, когда борьба приобретала кровавые формы. Он не достиг полного успеха (кровавая борьба мусульман и индусов) и сам пал жертвой фанатика-расиста, но его дело не пропало. Несомненно, что Ганди не единственный, но наиболее крупный деятель теории мирного сопротивления. Как известно, Л. Толстой был ему родственен, но, по-видимому, перегибал палку в сторону полного непротивления злу. Как раз у нас в России можно зарегистрировать две блестящие победы, связанные с пассивным сопротивлением: всеобщая забастовка в октябре 1905 года и февральская революция 1917 года.

Антимилитаризм этого сорта предполагает отказ от первого постулата – абсолютного патриотизма: каждый гражданин имеет не только право, но и обязанность выступать и против своего отечества (руководствуясь принципом мирного сопротивления не с оружием в руках, а речами, пропагандой, забастовками и проч.), если оно ведет несправедливую войну. И таких случаев зарегистрировано немало: Ллойд Джордж выступал против англо-бурской войны и был чуть не убит ультрапатриотами; во время Суэцкого конфликта в Англии и Франции даже по радио выступали противники вмешательства, что привело к падению Идена; сейчас в США идет усиленная борьба против вмешательства во Вьетнаме, вплоть до самосожжения[18 - Любищев писал свою статью в 1965 году.]; насколько мне известно, советские войска в Будапеште отказались стрелять в венгров, и венгерская революция была подавлена свежими привезенными частями[19 - Речь идет о венгерском восстании в октябре 1956 против просталинского режима. Восстание было жестоко подавлено введением советских войск в Венгрию. По свежим следам событий Любищев в конце 1956 года написал статью «О смысле и значении венгерской трагедии», где писал, что «народное восстание в Венгрии – первый страшный удар по сталинизму в международном масштабе». Сокращенный вариант этой статьи был опубликован в журнале «Новое время» (1991, № 43), а затем переведен на венгерский язык и опубликован в Венгрии. Признание этих событий именно как «народного восстания» было официально сделано в заявлении венгерского руководства лишь в 1989 году.]. Общее положение: каждый должен видеть и свои собственные грехи, а не считать, что никакая критика своего отечества не допустима. Впрочем, даже в России во время русско-японской войны велась довольно энергичная критика войны либеральными кругами (например, Милюковым, который даже в начале Первой мировой войны был против военного вмешательства России: впоследствии и он стал ультрапатриотом).

Таким образом, с точки зрения того, что называется положительным правом (совокупность опубликованных и неотмененных законов), даже главные преступники не были подсудны суду победителей: они могли считаться только военнопленными. Их можно было судить не с точки зрения положительного права, а только с точки зрения естественного права, на основе которого творились великие революции, которые все с точки зрения положительного права (опять-таки за исключением английского права законного восстания) были противозаконными. Существующее положительное право объявлялось нарушением естественного права, и тогда соблюдался принцип, что закон обратной силы не имеет, так как естественное право предполагалось действующим вечно, но нарушенным введением определенных законов, противоречащих естественному праву.

Это прекрасно выражено в манифесте свободного человечества, «Общественном договоре» Ж. Руссо: «Человек родился свободным, а он повсюду в цепях». Хотя цепи разного рода утверждены положительным правом, это не имеет значения с точки зрения естественного права, и такого рода законодатели являются преступниками. Апелляцией к естественному праву проникнута и Декларация независимости США. Там справедливость отделения штатов от Англии обосновывалась так: «Мы считаем, что следующие истины не требуют доказательства: все люди созданы равными, и Создатель дал им неотчуждаемые права на жизнь, свободу и стремление к счастью; мы считаем, что правительства среди людей создаются лишь для того, чтобы обеспечить им эти права, и что права и полномочия правителей зависят от согласия управляемых. Это значит, что если система правления вредит или нарушает эти цели, правом народа является изменение или устранение правительства или установление нового правительства, которое основано на этих принципах и формы и строения которого стремятся обосновать безопасность и счастье народа». С точки зрения положительного права, Дж. Вашингтон, офицер английской армии (и, согласно тогдашним законам, добровольно вступивший в армию), есть изменник своему государю, которому он присягал. С точки зрения естественного права, он герой, сохранивший верность своему народу и отказавшийся повиноваться государю, нарушившему естественный закон.

Великая революция с точки зрения естественного права есть восстановление закона, а не его нарушение. Хотя марксисты мало говорят об естественном праве, но и Маркс говорит о социальной революции, что это «экспроприация экспроприаторов»: классовое законодательство по самой своей природе является грабежом трудящихся, и потому отнятие имущества капиталистов является восстановлением закона, а не нарушением его (хотя с точки зрения положительного права это, несомненно, нарушение закона)[20 - О ложности и нравственной несостоятельности лозунга Маркса и большевиков «экспроприация экспроприаторов» или «грабь награбленное» и его последствиях В. Г. Короленко еще в 1920 году писал А. В. Луначарскому: «Теперь я ставлю вопрос: все ли правда в вашем строе? Нет ли следов такой же лжи в том, что вы успели теперь внушить народу? По моему глубокому убеждению, такая ложь есть, и даже странным образом она носит такой же широкий „классовый“ характер. Вы внушили восставшему и возбужденному народу, что так называемая буржуазия („буржуй“) представляет только класс тунеядцев, грабителей, стригущей купоны, и – ничего больше… Правда ли это?… Своим лозунгом „грабь награбленное“ вы сделали то, что деревенская „грабижка“, погубившая огромные количества сельскохозяйственного имущества без всякой пользы для вашего коммунизма, перекинулась в города, где быстро стал разрушаться созданный капиталистическим строем производственный аппарат» (см.: Своевременные мысли, или Пророк в своем отечестве. Лениздат, 1989).]. Такой взгляд принимают в исключительных случаях и правители: негры в США были освобождены без выкупа Линкольном, это было явное нарушение положительного права, так как торговля неграми была легализована, а лица, законно вложившие свой капитал в живой товар, разорялись без всякого преступления с их стороны. Но было признано, что владение людьми есть явное нарушение естественного права, и рабовладельцы, вполне лояльные граждане, были наказаны за недостаточное понимание этого права.

Поэтому адвокат в Нюрнбергском процессе вполне безупречен с точки зрения положительного права, но его можно вполне успешно критиковать с точки зрения права естественного. Почему же судья не критиковал его с этой точки зрения? Понятие справедливости, к которому апеллировал судья, и есть одно из выражений естественного права. Но вся беда в том, что понятие справедливости, как и в данном фильме, чаще всего обосновывается эмоциональными, а не рациональными истинами. С точки зрения рациональной, естественное право очень мало разработано.

В «Философском словаре» 1963 года статья «Естественное право» начинается словами: «Естественное право – учение об идеальном, независимом от государства праве, вытекающем будто бы из разума и природы человека. Идеи е. п. сводятся к Сократу, Платону, Фоме Аквинскому, Спинозе, Локку, Руссо, Монтескье, Гольбаху, Канту, Радищеву». Как указывает словарь, в период империализма е. п. пользовались в сильно искаженной форме особенно в католической церкви для защиты капитализма. Отсюда вытекает, что нет единого естественного права, что марксисты или не заинтересованы в разработке естественного права, или подсознательно защищают особенное естественное право, отличное от естественного права капиталистических стран. Кроме того, естественное право, основанное на разуме, может принимать самые различные формы. Например, вполне законно можно сомневаться в первом постулате: «Все люди созданы равными». Его можно заменить, руководствуясь современной генетикой и эволюционной теорией, другим: «Все люди рождаются неравными и никто не имеет права претендовать на лучшее положение в обществе, чем то, которое он может занимать по своим способностям». Может быть, причина, почему марксисты не заботятся об естественном праве, такова: основоположники учения об естественном праве были явные идеалисты, религиозные мыслители, а материалисты, развивающие нечто подобное естественному праву, были противники социализма (Гоббс: человек человеку – волк, борьба всех против всех, социал-дарвинисты).