скачать книгу бесплатно
– Не угостите? Что там у вас? Коньяк? – присяжный поверенный протянул руку.
– Нет. Это водка.
– Отлично! Мне чуть-чуть, чтобы взбодриться.
Ардашев взял фляжку и, налив немного в пустой стакан от только что выпитой сельтерской, заметил:
– Прекрасная вещь. И тоже серебряная.
– Да, подарок жены, – согласился Мильвидский, пряча предмет в карман.
Услышав слово «фляжка», директор «Модерна» встрепенулся и, глядя на Поляничко, спросил:
– Скажите, Ефим Андреевич, неужто Харитон вот так взял и запросто умер, а? Он ведь ни на что не жаловался, а если и болел, то только с перепоя… Ну как такое может случиться?
– Вопросец не по адресу, – приоткрыв глаза, усмехнулся Поляничко. – Это вы у нашего уважаемого врачевателя спросите. Я в медицине не разбираюсь.
– А тут и выяснять нечего. Тапёра отравил господин Мильвидский, – не отрывая глаз от карт, негромко выговорил присяжный поверенный.
В комнате воцарилась тишина. Было слышно, как под потолком бьётся случайно залетевшая большая чёрная муха.
– То есть как?! – привстав от негодования, воскликнул врач. – Вы хотите сказать, что Акулов был убит и это сделал я?
– Именно, – невозмутимо подтвердил адвокат.
В мгновение ока Поляничко поднялся и, оказавшись за спиной Мильвидского, тихо прошептал:
– Вы не волнуйтесь, Савелий Панкратович, не волнуйтесь. Сядьте. Давайте послушаем Клима Пантелеевича. Он обычно пустыми обвинениями не бросается.
– Как помните, господа, – начал рассказ Ардашев, – тапёр Харитон Акулов имел обыкновение во время сеанса подливать из фляжки в чайный стакан алкоголь. Так было всегда, но сегодня ещё до начала фильмы фляжку подменили. Это случилось в тот момент, когда Акулов, оставивший сюртук на стуле, куда-то вышел. И сделал это доктор Мильвидский. Какой разновидности было отравляющее вещество, я затрудняюсь сказать. Знаю только, что оно очень сильного действия. Думаю, после проведения химического анализа эксперт-криминалист определит состав яда и подтвердит мои слова. Сия жидкость, как вы помните, осталась во фляжке, найденной в кармане настройщика пианино. Нисколько не сомневаюсь в том, что и причина смерти Акулова – отравление ядом – будет засвидетельствована после вскрытия тела.
– Допустим, тапёра отравили. Но при чём здесь я? – робко осведомился Мильвидский. – Да и какие у вас имеются доказательства моей вины?
– Поверьте, их более чем достаточно, – горько усмехнулся присяжный поверенный и продолжил: – Итак, на серебряной фляжке Акулова, как, надеюсь, все помнят, было выгравировано: «С днём Ангела, милый! Твоя Крошка С.». И тут же стояла дата вручения подарка: «17.VI.12.», то есть семнадцатое июня прошлого года. А в этот день отмечают день ангела не Харитона, а Савелия. День ангела Харитона – одиннадцатое апреля. Точно такую дату вы найдёте на фляжке, находящейся в данный момент в кармане господина Мильвидского. И надпись там почти та же: «С днём Ангела, милый! Твоя Крошка До. 11.IV.10». Латинская буква С на фляжке, найденной у покойного, – не что иное, как нота «до». Именно такой литерой она обозначается. Другими словами, подписи на обоих подарках почти одинаковые. Разнятся только даты. Вероятно, всем присутствующим уже ясно, что «Крошка До (С)» – это Домна Александровна Мильвидская, супруга доктора, подарившая в разные годы и мужу, и любовнику одинаковые фляжки с похожей гравировкой.
– Стало быть, мотив смертоубийства – ревность? – спросил Поляничко.
– Ревность и месть, – подытожил Ардашев.
– Послушайте, Ефим Андреевич, но это же полная ерунда! – дрожа от негодования, возмутился медик. – У новоявленного господина Пинкертона нет никаких серьёзных доказательств! Да мало ли кто и что пишет на подарках? Разве к этому можно относиться серьёзно? И потом, если уж и принять во внимание заявленные доводы, то на фляжке, которая якобы моя, должны остаться отпечатки моих пальцев. Вы согласны? Давайте проверим, есть ли они там?
Присяжный поверенный покачал головой и сказал:
– Скорее всего, мы их там не обнаружим. Вы ведь действовали в перчатках. Они и сейчас лежат в вашем боковом кармане. Но это ни о чём не говорит. Перчатки есть и у меня, и у других присутствующих. Дело не в них. Вы надеялись успеть вторично заменить фляжки, когда ринулись приводить в чувство уже отошедшего в мир иной Акулова. Но не успели, поскольку я оказался рядом. Если бы вам это удалось, то ни у меня, ни у кого-либо другого не было бы никаких шансов раскрыть это преступление. И потому выкладываю вам ещё одно доказательство вашей вины – это безусловное наличие отпечатков пальцев покойного на той фляжке, что лежит в вашем кармане, то есть на фляжке, принадлежавшей ранее тапёру. Конечно, теперь там будут и мои следы, но в результате дактилоскопического исследования их можно легко отличить от ваших папиллярных узоров.
Мильвидский не проронил ни слова. Он молча уставился в пол.
– Положите фляжку на стол! – приказал Поляничко.
Доктор молча повиновался.
– Позвольте узнать, Клим Пантелеевич, – осведомился банкир. – А когда у вас появились первые подозрения в отношении убийства тапёра?
– Почти сразу. Свою роль сыграли три обстоятельства: наличие обильной пены изо рта музыканта, состояние фляжки, найденной в его сюртуке, и дорогой коньяк. Такая пена обычно наблюдается при отравлении сильнодействующими ядами. Что касается фляжки, то, судя по дате, её подарили три года назад. Однако на ней отсутствовали сколько-нибудь заметные следы пользования: царапины, вмятины, потёртости. Отсюда следовало, что её хозяин не злоупотребляет алкоголем, чего нельзя было сказать о погибшем музыканте. Да и стоимость коньяка немалая. Не каждый тапёр может позволить прихлёбывать его во время сеанса.
– По поводу коньяка всё-таки непонятно, – задумчиво проронил Старосветский. – Зачем надо было покупать, допустим, дорогой мартелевский, если можно было обойтись дешёвым кизлярским? Какая разница, что выпьет жертва перед смертью?
– Я и не покупал, а взял тот, который был дома, – мрачно вымолвил доктор и, подняв глаза, спросил: – Уж коли пошёл такой разговор, то и у меня к вам, Клим Пантелеевич, вопрос: когда вы поняли, что я имею отношение к смерти этого негодяя?
– Несколько минут назад. Когда вы, достав фляжку, отхлебнули прямо из горлышка и тут же покривились. Было ясно, что вы выпили тот напиток, который не ожидали почувствовать. А когда мне стало ясно, что там находится водка, подозрения усилились. Внешний вид изрядно подержанной фляжки, несмотря на недавнюю дату подарка, говорил о том, что её хозяин любил выпить. А на вас это уж точно не похоже.
– Эх, и зачем я только остался с вами на игру? Вот ушёл бы сразу, выбросил бы эту чёртову флягу, и всё было бы хорошо.
Мильвидский умолк на несколько секунд, а потом сказал:
– Вы спросите меня, как так случилось, что врач, интеллигент, человек добрый и отзывчивый пошёл на преступление? А я отвечу: мне стало обидно, что женщина, с которой я прожил столько лет, не просто мне изменяла, но и за мои деньги дарила подарки пьянице и бабнику. Но даже не это самое ужасное… Страшно, что она ставила меня в один ряд с ним. И писала одни и те же надписи на совершенно одинаковых фляжках. Ну как я мог это вынести? Как? Потому-то я и спланировал убийство мерзавца на глазах мерзавки. А знаете, с каким наслаждением я хлестал его по щекам, когда уже бездыханная голова моталась из стороны в сторону?! Впервые за этот месяц я был счастлив. Да, месяц назад я случайно увидел его фляжку, когда, вернувшись неожиданно из поездки по уездам, пришёл домой. И он был там. Домна сказала, что у дочери расстроилось пианино и она вызвала настройщика. Но она мне врала. Я видел это по глазам. А потом, когда Акулов обувал в передней калоши, у него выпала фляжка. Тогда я всё понял и стал разрабатывать план… Дальше вам всё известно. Что ж, господа, как бы там ни было, но я исполнил всё, что хотел. Простите, что своим присутствием очернил вашу приличную компанию. Если сможете, не поминайте лихом.
Доктор поднялся. Тут же встали все остальные. Поляничко проследовал за врачом.
А за стеной, в большом зале ресторана «Гном», плакала и заливалась скрипка. Густой женский голос надрывно пел о любви.
Знак Сатаны
I
«Зима уже на исходе. Пройдёт ещё пара дней, и наступит последний холодный месяц. А там и весна. Город скинет с себя белое покрывало и, проснувшись, будет казаться серым и неумытым, как уставший солдат в окопе. А потом через месяц-другой приободрится и наденет парадный мундир. Тотчас же запахнет молодой травой, душистой сиренью, запоют скворцы, а высоко в небе беспокойные стрижи начнут вычерчивать латинские литеры: от простых V и L до замысловатых X, Y, Z. Уже в апреле солнце будет греть не только землю, но и души горожан. Только всё это будет позже. А пока Ставрополь укутался в снег, точно в плед, и тихо дремлет, как старый вояка перед камином. Что ему снится? Лихие сабельные атаки под началом доблестного генерала Ермолова? А может, первый бал в Офицерском собрании?.. Временами отставной офицер вздрагивает и просыпается, но опять проваливается в мягкий, как пух, сон. Его будит скрежет фанерных лопат, оббитых для прочности тонкой железной полосой. Снег идёт уже третий день. Дворники в овчинных тулупах и мохнатых шапках трудятся с ночи до утра. Отдохнут немного, попьют чаю и опять примутся за работу. А утром, когда в домах едва затеплятся жёлтые огоньки керосиновых ламп, Николаевский проспект будет прибран и готов к новому дню, как 81-й Самурский пехотный полк к парадному смотру. И даже оконные стёкла под стать городу-крепости, дадут морозу разрисовать себя витиеватыми узорами из былинных народных преданий.
Января 30-го дня 1909 года», – присяжный поверенный Ставропольского окружного суда Клим Пантелеевич Ардашев отложил дневник, поднялся из-за стола и стал рассматривать улицу.
Неожиданно перед домом остановились сани. Из них выбрался доктор Нижегородцев. По лицу медика было видно, что он чем-то озабочен. Расплатившись с возницей и отряхнув с пальто снег, частнопрактикующий врач шагнул к входной двери. Раздался звонок. Адвокат направился в переднюю, но горничная оказалась проворнее и уже принимала у гостя одежду.
– Простите великодушно, что потревожил вас в субботу, да ещё в полдень. Всем известно, что в это время вы заняты литературными трудами. Однако я уже второй день не могу найти покоя. Тут, знаете ли, странное дело приключилось…
– И не думайте извиняться, мой друг. Пройдёмте в кабинет. Там всё и расскажете, и вишнёвой наливочки отведаете, – проговорил Ардашев и, повернувшись к прислуге, велел: – Варвара, нам как всегда: осетинского сыру и вишнёвки, но только той, что приготовлена по рецепту Вероники Альбертовны.
– Так другую и не держим, – развела руками молодая и стройная горничная.
– Вот и хорошо, – отшутился адвокат. – Нам другой и не надобно.
Не успел Нижегородцев усесться в кресло, как на маленьком столике появилось угощение.
Клим Пантелеевич наполнил рюмки и, сделав несколько глотков, оттенил вкус наливки кусочком сыра. Доктор выпил разом, точно это была не наливка, а водка, и закусывать не стал.
Промокнув губы салфеткой, Ардашев заметил:
– Вижу, вы и впрямь не на шутку встревожены. Итак, я вас слушаю.
– Вы знали купца первой гильдии Тяглова?
– Это тот, что третьего дня застрелился?
– Он самый. Я тут странную деталь узнал: оказывается, перед смертью негоциант снял со счёта в банке всю наличность. А потом пришёл домой и покончил с собой. Те деньги так и не нашлись. В доме, конечно, были ещё ассигнации, но они как лежали в сейфе, так и лежат.
– Может, из-за долгов?
– Да что вы! – доктор даже подпрыгнул в кресле от возмущения. – Это ему все были должны! У него одной недвижимости в городе – дай Бог каждому… Нет, тут что-то другое…
– Простите, Николай Петрович, но для выяснения всяческих подозрений существует полиция, сыскное отделение, возглавляемое Ефимом Андреевичем Поляничко, судебные следователи, в конце концов… Вот они пусть и занимаются выяснением всех обстоятельств смерти. Вы-то чего переживаете? Насколько мне известно, покойный Фёдор Тимофеевич вам ни близким родственником, ни свойственником не приходился. Помнится, и я познакомился с ним за ломберным столиком в Коммерческом клубе.
– Вы правы. Но человек он был в высшей степени порядочный. Такого среди богатого купечества не сыщешь. Не живоглот какой-нибудь, не сквалыга, а меценат, даритель… Ещё до вашего переезда в Ставрополь на его деньги Александровскую больницу для умалишённых построили, да и вашей родной Успенской церкви немало жертвовал. А о приютах для бездомных я уж и не говорю. Не умер бы – всенепременно стал бы почётным гражданином города. Да, в картишки поигрывал, азартен был, но, как говорится, кто не грешил, тот и Богу не маливался.
– Хорошо, – Клим Пантелеевич налил гостю новую порцию наливки и заметил: – Допустим, вы хотите понять причины суицида. Но что вам это даст? Я же читал в «Северокавказском крае», что Фёдор Тимофеевич находился в своём кабинете и, кроме него, жены и одной прислуги, никого другого в доме не было. Даже из короткой газетной заметки ясно, что главный признак самоубийства (оружие рядом с трупом) налицо. Более того, пуля вошла в правый висок. Стало быть, сомнений нет – чистое самоубийство.
Адвокат выпил полрюмки, отправил в рот маленький кусочек сыра и, ожидая ответа, внимательно посмотрел на собеседника. На этот раз врач к наливке не притронулся. Разделяя слова, как обычно делают гимназические учителя, втолковывая непонятливым школярам прописные истины, он принялся объяснять:
– Всё… так… как… вы… сказали, за исключением… некоторых… моментов, а именно: в доме покойного Тяглова стали происходить загадочные и необъяснимые явления, словно там поселилась нечистая сила. Стоит Елене Ивановне заплакать, как вдруг разлетается вдребезги тарелка или звенит окно, будто камешек бросили. А ночью она чувствует, что кто-то спит рядом с ней, но никого не видит. Уж и горничную просила расположиться на ночлег в её спальне, да только та, услышав в полночь тяжёлые шаги на лестнице, вообще сбежала и служить у неё отказалась, даже за расчётом не пришла.
– Ого! «Человек-невидимка» из рассказа Герберта Уэллса поселился на Воробьёвке, – рассмеялся присяжный поверенный. – Ведь там, кажется, находится дом вдовы? Уважаемый доктор, мало того, что вы, будучи врачом, верите всяким небылицам, так ещё их и распространяете. Неужто забыли, историю с «Замком привидений» на Барятинской, 100? Тогда ведь тоже уверяли меня, что в окнах появляется Апраксия, умершая дочь купца Щегловитова, облачённая в подвенечное платье. А что на деле оказалось? Помните?
– Как не помнить, – вздохнул Николай Петрович, – проспорил вам ящик мартелевского коньяку… Но всё-таки, Клим Пантелеевич, не могли бы вы навестить вдову и осмотреть дом. Это даже не я, это Ангелина Тихоновна просит. Они с Еленой Ивановной давно дружат.
Ардашев грустно заметил:
– А вот это, мой друг, запрещённый приём. Знаете ведь, что не могу вашей супружнице отказать… Ладно, так и быть. Схожу завтра на воскресную службу и к одиннадцати навещу вдову. Только извольте известить её об этом сегодня.
– Так я прямо сейчас и отправлюсь домой, – просиял доктор.
– А зачем так спешить? Могли бы и в шахматы партию-другую сыграть.
– Благодарю, но лучше быстрее обрадую Елену Ивановну. Она ждёт не дождётся моего возвращения.
– Так она у вас, что ли?
– Ну да, – с лёгким оттенком стеснения признался доктор. – С самого утра уговаривала меня, чтобы я к вам съездил. Я было отнекивался, зная ваше отношение ко всякого рода «чертовщине», но потом сдался.
– Ох и вьют, скажу я вам, из нас дамы верёвки, и даже не верёвки, а корабельные канаты! – пошутил хозяин дома. – В таком разе поезжайте. Шахматы от нас никуда не денутся.
Проводив Нижегородцева, Клим Пантелеевич вернулся в кабинет, поднял трубку и попросил соединить его с начальником сыскного отделения города. Тот, к счастью, оказался на месте.
– А! Клим Пантелеевич! Рад слышать. Давненько наши тропинки не пересекались, – приветствовал адвоката сыщик. – Чем могу служить?
– Прочитал в газете о самоубийстве купца Тяглова. Дай, думаю, позвоню и узнаю, не левшой ли он был?
– Ай да присяжный поверенный, ай да шутник, – рассмеялся Поляничко. – Думаете, мы лаптем щи хлебаем да телушку огурцом режем? Нет, господа адвокаты, не дождётесь! Кроме найденного на месте самоубийства браунинга, на правом виске обнаружен чёткий пороховой след, и пуля вышла навылет. Помещение осмотрено со всей скрупулёзностью: окна на зиму законопачены и никакого потаённого хода, кроме обычного погреба, в доме нет. Имеется лишь парадная дверь и выход в сад, кой на момент убийства был закрыт изнутри на засов. Опросили супругу и горничную. Обе, услышав выстрел, бросились в кабинет и увидели труп. Как понимаете, оснований возбуждать уголовное дело у судебного следователя Леечкина не было, и потому мы дали разрешение на погребение. А что этот заурядный случай так вас волнует? Не утаивайте, поведайте старику, как на исповеди. Иль секрет?
– Нет никакого секрета. Узнал от доктора Нижегородцева, что покойный перед смертью снял в банке всю наличность. Дома жена этих денег не нашла. Остались лишь те, что хранились в сейфе.
– Нам об этом факте известно, но это не наш резон копаться в личных делах самоубийцы. Полиция такими вопросами не занимается. Кто его знает, какие у него были долги или, может, мамзельки высокооплачиваемые имелись? Взял одну красотулю да и осчастливил на всю жизнь. А почему бы и нет?
– А с кассиром беседовали? – не обращая внимания на иронию собеседника, осведомился присяжный поверенный.
– Обижаете! Не только кассира, но и управляющего отделением Волжско-Камского коммерческого банка под протокол опросили. Такие клиенты, как Тяглов, у кассового окошка не стоят. Им наличность приносят с поклоном и кофею предлагают откушать прямо в начальственном кабинете-с.
– И что говорят?
– Да ничего особенного. Заметили, что грустный он был какой-то, подавленный. От угощения отказался. Видать, уже тогда знал, болезный, что руки на себя наложит. Ох, помилуй, Господи, его грешную душу!
– Благодарю вас, Ефим Андреевич.
– Не стоит, Клим Пантелеевич. Уж сколько раз вы меня выручали, скольких душегубцев помогли изловить – одному Всевышнему известно, не считая нас с вами, – хохотнул сыщик и добавил: – А доктору Нижегородцеву передайте: пусть его супружница поменьше лясы точит с госпожой Тягловой. Уж рассуждения у неё слишком фантазийные. Готов спорить на «красненькую»[2 - Десять рублей (прим. авт.).], что недавно вы встречались с Николаем Петровичем, вот он и попросил вас ввязаться в это дело.
– Ох, смотрю, и агентура у вас!
– А как же! Работаем-с.
– Рад был вас слышать.
– Взаимно.
– Честь имею кланяться.
Адвокат положил трубку. И хотя многое прояснилось, тем не менее после разговора с Поляничко в сердце поселилось неприятное тревожное чувство, известное каждому, кто хоть раз случайно встречал похоронную процессию. Вроде бы и покойного не знаешь и расстраиваться глупо, но душа всё равно печалится, будто понимает, что когда-то и ей придётся отправиться в дальнюю дорогу.
Дабы отвлечься от грустных мыслей, Клим Пантелеевич снял с полки «Пёстрые рассказы» А.П. Чехова и принялся читать.
II
Церковь во имя Успения Пресвятой Богородицы находилась на северной окраине Ярмарочной площади, за бывшей Тифлисской заставой, охранявшей город от набегов горцев. На её месте теперь высились арочные Тифлисские ворота, открывавшие одноимённый тракт. И белокаменная Успенская церковь, и грандиозные ворота были построены почти одновременно в середине прошлого века.
Дорога от дома № 38 на Николаевском проспекте до церкви занимала пять минут на извозчике или двадцать минут пешком. Но Божий храм привлекал Ардашева не только своей близостью. Восемь лет назад на Успенском кладбище нашёл свой последний приют отец Клима Пантелеевича. И потому каждое воскресенье присяжный поверенный приходил к его могиле. Вот и сейчас, после окончания Божественной литургии, адвокат вновь навестил могилу дорогого ему человека.
Уже на выходе, за каменным забором, он увидел незрячего старика, просившего милостыню. О его слепоте напоминали чёрные круглые очки. Длинная седая борода и изрезанное морщинами лицо, рваный тулуп и потрёпанный треух, перелатанные валенки – всё говорило о тяжкой доле христарадника. Несмотря на жалкий вид, было в старце что-то светлое и доброе.
Присяжный поверенный нащупал в кармане целковый и опустил в медную кружку. Раздался лёгкий звон. Старик поднял голову, снял очки с закопчёнными стёклами и протянул их Ардашеву:
– Это тебе, барин.
– Зачем они мне?
– Не побрезгуй.
– Оставь себе, старик.
– Это не я прошу, это убиенная душа просит.
– О чём ты?
– Возьми, мил человек, хотя бы на время. Вернёшь потом, когда в них нужда отпадёт.