скачать книгу бесплатно
– Всегда восхищаюсь вашей игрой, уважаемый Клим Пантелеевич. Как вам удается так виртуозно владеть этим благородным искусством? Шары у вас будто прирученные.
– Папашу[1 - Папаша (жарг.) – шар № 15.] четверкой от борта на себя в середину, – пропуская мимо ушей хвалебные речи, объявил удар адвокат.
– Ну, это уж слишком, такие «чужаки» из области фантастики, – тихо возмущался отстающий по очкам Фен-Раевский, но шар снова послушно «забежал» в середину.
– Ну, вот и партия. Спасибо за игру. – Победитель пожал руку сопернику, который, огорченно вздохнув, расстался еще с одной красной купюрой.
– Да, сегодня не мой день. Вот и вам проиграл… Последнее время одни неприятности то и дело сыпятся на мою голову… Не везет… К застреленным французам добавился еще и задушенный коммерсант. А столичное начальство все торопит, все шлет бесконечные телеграммы и спрашивает, когда же мы наконец эту бандитскую шайку поймаем, – сокрушался начальник полиции.
– Позвольте, не понял, о чем вы?
– Да я про поезд, что к нам с трупами пришел. Вам доверяюсь, как порядочному человеку и, можно сказать, коллеге. А что, если те двое грабителей, совершившие налет, действовали по чьей-то указке? И где гарантия, что этот человек сейчас с нами чаи да кофеи не распивает? – полушепотом, доверительно сообщил Ардашеву свои опасения полицмейстер.
– Не исключено, конечно. Я читал об этом происшествии и обратил внимание на то, что иностранцев застрелили из маузеров, так ли это? – как бы между делом поинтересовался Клим Пантелеевич, открывая коробочку монпансье.
– Именно так и есть. Оружие новое, в Россию не поставлялось. Откуда оно у грабителей? Ума не приложу… Одни загадки… И хоть этим делом занимается Фаворский, все равно с меня спросят. А убийство Жиха? Тоже ведь много непонятного, прямо чертовщина какая-то… Средь бела дня… то ли петлю накинули, то ли веревку, – развел в недоумении руками Ипполит Константинович.
– В данном случае, Ипполит Константинович, я думаю, смогу вам немного помочь, – с этими словами адвокат достал из внутреннего кармана запечатанный бумажный конверт и передал его Фен-Раевскому. – Это гаррота, или удавка по-нашему. Излюбленный способ казни в Испании. Там жертву, приговоренную к смерти, умерщвляли с помощью накрученной на палку веревки. Теперь в этой стране петля трансформировалась в металлический обруч, который приводится в движение винтом с расположенным сзади рычагом. Перед казнью осужденного привязывают к стулу и надевают на голову мешок. Как ни парадоксально, но испанский способ казни значительно гуманнее (если это слово здесь вообще приемлемо), нежели наша русская виселица, от которой страдания дольше. Но вернемся к убийству на Николаевском: для того чтобы избавиться от орудия убийства, преступник засунул его в куст барбариса, растущий рядом с лавочкой. Могу сказать, что злоумышленник очень торопился расправиться со своей жертвой и поэтому не подготовился как следует. Роль удавки выполнила обычная фортепьянная струна. На ее концах отсутствуют ручки, облегчающие сам процесс затягивания, или хотя бы петли для пальцев. Я случайно проходил мимо и обнаружил эту находку, но уже после того, как место преступления осмотрели полицейские, – закончил объяснять адвокат.
Полицмейстер от изумления не мог вымолвить ни слова, беспрестанно хлопая себя руками по бедрам, чем напоминал ожиревшую домашнюю птицу, собирающуюся вспорхнуть.
– Ну, Клим Пантелеевич, дорогой мой, спасибо. А Поляничко у меня по первое число получит. Только ведь с учебы вернулся из столицы. Собрали всех начальников сыскных отделений России, оказалось, этих бездельников у нас аж восемьдесят девять. Месяц стажировался. Гулял небось за казенный счет. Учить мне их не переучить. Всем же свои мозги не вставишь! А работать надо. Ничего не попишешь, – извинялся за промашку подопечных недавний соперник по игре. – Вы бы, Клим Пантелеевич, к нам на службу. А? Милости просим! Да только знаю, откажетесь, – разочарованно махнул рукой государственный чин и направился в курительную комнату.
У Высотских, надо признать, собирался весь цвет ставропольского общества. Люди были преинтереснейшие. Взять хотя бы Вениамина Яковлевича Доршта. Блондин, роста среднего, с аккуратными, но рыжими усами в форме бабочки, от спокойной и размеренной жизни успевший к тридцати пяти годам значительно располнеть. Отец троих детей нигде не служил и конторы своей не имел. Вениамин Яковлевич занимался финансовыми консультациями, которые давал у себя дома. Принимал не всех, а только по рекомендациям.
Как родным, он владел немецким, французским и английским языками и еще на трех мог свободно читать. Корреспонденцию ему доставляли в почтовой карете, по причине того, что в сумке почтальона столько газет и журналов со всего света уместиться не могло. Постоянное чтение привело к близорукости, и без очков он напоминал только что проснувшегося слепого крота.
Доршт никогда не спрашивал приходящих к нему за советами людей о природе появления денежных сумм, что предполагались к вложению в ценные бумаги. Это его не касалось. Главное было объяснить посетителю степень риска и спрогнозировать доходность по процентам на строго определенный отрезок времени. А дальше, извините – новая консультация и новый гонорар. Прогнозы его, надо признать, почти всегда сбывались. Если он и ошибался, то только в лучшую сторону. За свои советы Вениамин Яковлевич брал обычно один процент от планируемых инвестиций и всегда покупал на эти деньги те же процентные бумаги, что и его клиент, тем самым показывая пример. Такой ход очень импонировал его визитерам.
Была у финансиста одна страсть – драгоценные камни. Блики маленьких, разных по оттенку удивительных творений природы он мог разглядывать часами. Увлеченный ювелирным искусством, Доршт посещал все без исключения заезжие выставки камней, но скупал только самые интересные экземпляры. Больше всего ему нравилось постигать тайны исполнения тонких филигранных золотых напаек и обрамлений. Ювелир-любитель сам придумывал форму будущего украшения, делал наброски на бумаге и создавал эскиз. Творил художник ночью.
А утром, с красными, но счастливыми глазами, он звал жену взглянуть на еще не готовый полуфабрикат, в котором угадывались черты будущего творения.
Свои, прямо скажем, необычные шедевры обрусевший потомок тевтонских рыцарей раздаривал друзьям или знакомым, но никогда не продавал.
В гостях Вениамин Яковлевич все вечера просиживал за карточным столом, выигрывал часто и небольшими суммами. На язык Доршт был чрезвычайно остер, что веселило приглашенных персон, хотя некоторые шуточки имели очень обидный оттенок для тех, кому предназначались.
В комнате царила несколько напряженная обстановка. Было видно, что все внимание приковано к полицмейстеру. Этот вечер только и говорили о происшествии на Николаевском. Покойный сам был частым посетителем журфиксов, и многие его хорошо знали.
– И все же, господа, Соломона Моисеевича убили неспроста. Тут дело серьезное, – сдавая карты для преферанса, проронил начальник почтовой службы.
– Что вы хотите этим сказать, Константин Виленович? – напрягся Фен-Раевский, перестав тасовать вторую колоду на новую игру.
– Да слышал я, что господин Пейхович собирался купить его аптеки, но он наотрез отказался их продавать. «Не вижу, – говорит, – смысла терять это дело. Выручка только наладилась». К тому же Жих получил права на поставки медикаментов в драгунский полк. Он и в Кисловодске собирался новую аптеку открыть. – Сдавая карты, почтмейстер искоса посматривал на просвечивающуюся сквозь легкий шифон, еще не утратившую соблазнительность фигуру хозяйки дома.
– Рано или поздно он все равно купит аптеки Жиха. Это вопрос времени. За ним стоят миллионы Варшавского банка «Польский кредитный дом». Управляющий – брат Якова Ароновича откроет ему любой кредит, – показывал свою осведомленность начальник акцизного управления Гайваронский.
– И откуда у вас такая подробная информация, Аполлинарий Матвеевич? – удивился полицмейстер.
– Прошлым летом мы гостили у родственников в Варшаве и нас пригласили на торжество, посвященное юбилею местного генерал-губернатора. Вот там мы и познакомились с Иосифом Абрамовичем, который поведал нам, что его брат собирается в Ставрополь.
– Пики, господа, – начал торговаться Клим Пантелеевич.
– Трефы, – парировал Гайваронский. – Клара Сергеевна оказалась владелицей огромного состояния: аптеки, ювелирный салон с мастерскими, ломбарды. Ходят слухи – она без ума от поручика Васильчикова, и теперь, после смерти мужа, ничто не сможет помешать вдове обрести свое счастье.
– Да, наверное… – проронил полицмейстер, задумался и после неловкой, слишком затянувшейся паузы продолжил: – Так вот… вы сказали о счастье… А кто знает, что это такое? Проходит время, и оказывается, что ты уже был счастлив, когда твои родители были живы, а маленькие дети бегали босыми ногами по мокрой от росы траве, радуясь теплому весеннему солнцу. Рядом с тобой каждое утро просыпалась молодая и красивая жена, но ты не обращал на это никакого внимания, а все бежал вперед, пытаясь получить следующий чин или заработать еще одну тысячу. А через много лет, когда в небытие ушли старики и выросли дети, состарилась и потускнела жена, ты оглянулся и понял, что именно тогда, в прошлом, лет двадцать назад, счастье находилось рядом с тобой, но оставалось не замеченным и тихо покинуло твой дом. А потому, господа, счастье – это когда нет несчастья, – философски заключил Фен-Раевский. – Бубны играем.
– Держу бубны. – Желая возвысить игру, Ардашев продолжал сохранять непроницаемый вид. Он умел самым незаметным образом прятать в душе движения, выражающие радость при выигрыше и скуку при невезении. «Фортуна – дама капризная, – часто говаривал он за карточным столом, – и не особенно любит видеть неуемную радость от тех благодеяний, которыми она неожиданно одаривает нас, и горе ждет того, кто пьянеет от внезапной удачи».
Преферанс продолжался. Только Доршт сегодня не играл. Обрусевший немец слушал в музыкальном салоне граммофон, рассеянно и невпопад отвечая на вопросы о том, какие векселя в ближайшее время поднимутся в цене.
8
Тяжелое похмелье
В квартире поручика драгунского полка Васильчикова Бронислава по батюшке Арнольдовича царил беспорядок, типичный для холостяцкой берлоги.
Сам хозяин в одном сапоге и белом исподнем спал сном невинного младенца, свесив голову с кушетки вниз. Солнечный луч бил прямо в глаза, отчего Броня жмурился и шевелил усами. Длинная пьяная слюна свисала перпендикулярно поверхности пола. Разбросанная по прокуренной квартире пустая винная и коньячная тара говорила о том, что гостей было много. Присутствие некоторых деталей женского туалета: одинокой резинки от чулка, корсета, забытого какой-то уж очень рассеянной или сильно нетрезвой дамой, явно свидетельствовало о том, что как минимум в невинную гимназическую бутылочку здесь уж точно играли. В это можно было бы поверить, если бы не отъезжавший от Брониного дома под утро кортеж из двух карет, набитый под завязку бравыми офицерами и стайкой милашек Фатимы.
Именно такую картину недавнего разврата открыла милой Кларочке скрипучая незапертая дверь. От обиды хотелось кричать, а от жалости к себе плакать. Пьяное чудовище, на которое потрачено столько драгоценной женской нежности и пламенной любви, безмятежно храпело, не чувствуя вины. Квартира узнавалась с трудом. Недавно купленное розовое покрывало было испохаблено и залито красным вином, а ее любимое одеяло служило кому-то подстилкой под столом. В другом углу комнаты беспорядочно валялись недавно купленные подушки из лебяжьего пуха.
– Подлец, негодяй, предатель! – захлебываясь слезами, рыдала красивая молодая женщина, одновременно не переставая методично хлестать любовника по щекам.
Первым на четверть приоткрылся правый глаз. Через секунду он снова закрылся, будучи уверенным, что все это сон. То же произошло и с левым. Постепенно реальность отвоевывала все больше пространства, и воспаленный алкоголем мозг офицера медленно начинал работать. Оглядевшись, Броня стал цеплять, прежде всего, почему-то шашку. Затем, видимо окончательно прозрев, стал надевать мундир. Башка трещала, в мозгах карамболило, доносящийся с улицы стук деревянного молотка жестянщика артиллерийской канонадой отдавался в ушах.
– Соломона вчера убили, прямо средь бела дня. Тело сейчас в морге. Я теперь не знаю, что делать и как дальше жить. А ты пьянствуешь да с потаскушками всякими спишь! Как я тебя ненавижу! – присев на краешек большого кожаного чемодана, навзрыд голосила вдова.
– Да, я выпил – отрицать не буду. А что до этих мамзелей, то я ни-ни… – с трудом шевеля пересохшими губами, пролепетал любовник. – Даже пальцем ни одну не трогал, а не то чтобы… Я только тебя… люблю. Это друзья веселились. У корнета Аверьянова мальчишник. На днях венчается, а чтобы не смущать его родственников, решили собраться у меня. Как тут откажешь? А кого, ты говоришь, убили? Соломона? – наморщив лоб, спросил Васильчиков.
– Да. Законного моего мужа. Слышал, распутник? – всхлипывая, поясняла Клара.
– Так, стало быть, конец мезальянсу и ты теперь свободная женщина? – отыскивая глазами недопитое вино, спросил измученный жаждой офицер.
– Я – да, а вот ты – не знаю. Все говорят, что это ты его… Люди думают, что из-за меня, – с некоторой долей гордости выговорила Клара. При этих словах шампанское, которое жадно пил поручик прямо из горлышка, потекло мимо рта. Отбросив в сторону бутылку «Вдовы Клико», возмущенный последними словами Бронислав проронил:
– Нет, я все понимаю. Сначала ты назвала меня негодяем – возможно. Потом пьяницей – ладно. Дальше сказала, что я изменяю тебе – это уже циничный и неприкрытый навет, а закончила тем, что я, боевой офицер, убил… убил твоего рогатого Соломона! – Как раз во время произнесения этих последних слов и распахнулась дверь, и на пороге появились два нижних полицейских чина во главе с приставом 1-й части Арефьевым.
– Ну, вот и сознались, мил человек. Еще покаешься да помолишься, глядишь, совсем душу очистишь, а тело твое грязное, ты уж не переживай, каторга отстирает. Собирайся… Ах, а тут еще и дамочка! И что же это вы здесь забыли? Вам бы надобно у смертного одра слезы лить да с покойным супружником прощаться, – расправляя усы, стыдил новоиспеченную вдову пристав.
– Ты посмотри, Кларочка, как этот сатрап и душитель свободы разговаривает с боевым офицером! Арестовывать меня пришли? А известно ли вам, господа, что посадить под арест меня можно только в присутствии моего полкового начальства? – поправляя ремень, с достоинством пытался защищаться поручик.
– Ваше начальство мы известим, то не вашего беспокойства дело. А сейчас советую вам не препираться более, а проследовать с нами и ответить на вопросы. А здесь будет проведен обыск. Бумаги имеются. Вот извольте взглянуть. – Полицейский протянул лист с печатью и писарским каллиграфическим почерком.
– Ну, если и документы подготовили, то ищите. Да, господа, одна просьба – только соблюдайте в квартире чистоту и порядок. А то потом перед горничной неудобно будет-с. Все-таки оставил чистую квартиру, а после обыска, говорят, такой кавардак бывает! – закуривая папиросу, иронизировал офицер.
Прикрывая заплаканное лицо рукой, женщина, словно ошпаренная крутым кипятком кошка, стремительно выскочила из квартиры и, стуча каблуками по деревянной лестнице, выбежала на улицу. Разминувшись с ней, в дом вошел Поляничко и начал проводить обыск.
По прошествии получаса Васильчиков, уже без ремня и шашки, сидел в кабинете начальника полиции, безучастно рассматривая висевший на стене портрет Столыпина.
В присутствии полицмейстера допрос вел старший судебный следователь, опытный Глеб Парамонович Кошкидько.
– Ну-с, любезнейший, можем ли мы расценивать ваши слова, а именно: «я убил твоего рогатого Соломона» – как чистосердечное признание вашей вины в предумышленном смертоубийстве Жиха Соломона Моисеевича? – начал допрос следователь.
– Я приставу еще в карете русским языком пояснил, что я имел в виду. Согласиться могу лишь частично, а именно в том, что Соломон был рогатым, – ехидно заметил поручик.
– Бронислав Арнольдович, желаю спросить вас форменно о вашем точном местонахождении между семью и семью тридцатью вечера прошлого дня.
– Был там же, где и между девятью, десятью, двенадцатью, часом и тремя… У себя дома.
– Кто может это подтвердить? – въедливо допытывался Глеб Парамонович.
– Так… дай бог памяти… значит… между пятью и десятью только Вероника, а ближе к утру Жозетта, пардон, вместе с Вероникой. Все девочки работают у Фатимы, – отвечал поручик с наигранно серьезным видом.
Следователь вначале старательно записывал имена, но потом поймал на себе неодобрительный взгляд полицейского начальника и остановился.
– Если я вас правильно понял, с пяти вечера вчерашнего дня и до нашего прихода вы находились в своей квартире и не покидали ее? – не унимался Кошкидько.
– Нет, выходил, как же.
– И куда же, позвольте заметить, и сколько раз?
– Пару-тройку, не больше… Видите ли, господа, в доме, где я живу, пока еще отсутствует такое завоевание прогресса, как ватерклозет, и поэтому я вынужден пользоваться простым уличным сортиром, – нагло хохотнул Васильчиков.
Терпение у молчавшего до поры начальника полиции лопнуло. Подскочив с кресла, он вплотную подошел к задержанному и, наклонившись, выговорил ему прямо в лицо:
– Я бы посоветовал вам, господин поручик, вести себя так, как подобает офицеру драгунского полка, а не кривляться, как избалованная цирковая обезьянка! Перед вами не гимназисты, а государственные служащие… Должен также уведомить вас, что вы подозреваетесь в учинении предумышленного смертоубийства, и я, пользуясь данной мне властью, постановляю: арестовать вас до выяснения всех обстоятельств дела и проверки вашего алиби.
Сказанное ровным счетом не произвело на Броню никакого впечатления, и он спокойно проговорил:
– Вас, милостивый государь, за такие неумелые аллегории следовало бы безотлагательно вызвать на дуэль. Однако же в данный момент в силу определенных причин я этого сделать не могу. И потому попрошу вас выбирать выражения.
Отвернувшись к окну и заложив руки за спину, Фен-Раевский молчал.
– Какие напоследок будут у вас пожелания? – следуя установленным правилам, сухо осведомился Глеб Парамонович.
– Кофе с шартрезом и сигару, будьте любезны, – съязвил поручик.
– Охрана, препроводите арестованного в тюремный замок, – распорядился полицмейстер.
Офицер встал, демонстративно заложил руки за спину и, насвистывая мелодию популярного ставропольского композитора Василия Беневского «Плещут холодные волны», сопровождаемый конвоем, покинул кабинет.
Почти следом явился Ефим Андреевич Поляничко с докладом о проведенном обыске в доме № 5 по Европейскому переулку. В списке найденных вещей на квартире господина Бронислава Арнольдовича Васильчикова, находящегося в чине поручика драгунского полка, числились: бутылки винные и коньячные пустые, числом 19 штук, разрозненные предметы женского туалета, календарь-ежегодник частью с вырванными листами за прошлый 1906 год, игральные карты с изображением обнаженных дам, журналы с картинками непристойного содержания: «Тайны жизни» и «Всемирный юмор», а также исполненная на заказ глиняная фигурка нагло улыбающегося толстопузого кота далеко не пуританского вида, на причинном месте которого красовалась надпись: «Бронька – кот бесстыжий!» Протокол заканчивался словами: «запрещенных к обороту предметов не найдено и не изъято».
9
Под высочайшим надзором
К утру известие о гибели аптечного магната и ростовщика облетело стотысячный город. Такого здесь не помнили давно. В губернском центре, случалось, убивали. Главным образом это происходило в пьяной драке или из-за ревности – горячими выходцами с Кавказских гор. Намеренное, хладнокровное и расчетливое душегубство средь бела дня являло собой вызов тихому патриархальному укладу южной провинции России. Неслыханная жестокость и дерзость возмутила православный город двух монастырей и семнадцати церквей. Народ негодовал.
Недавно назначенный государем императором губернатор Петр Францевич Рейнбот до сих пор чувствовал себя не на своем месте главным образом оттого, что его постоянно сравнивали с предшественником, правившим хлебным краем целых семнадцать лет, которого помнили и до сих пор любили. Личностью покойный генерал-губернатор был незаурядной. Человек-скала. Город и вся губерния расцвели при нем, как роза в благородном вине. Тишь да гладь, да божья благодать. Спасибо ему большое и мир праху его.
Только благополучие это было показушным, а на самом деле проблем покойник после себя оставил предостаточно. Взять хотя бы улицы и дороги. Весной и осенью чуть ли не в самом центре грязь да темень, а про Ташлу и Форштадт вообще говорить нечего. Городские трущобы. А трактиров, домов питейных, штофных, подвальчиков, закусочных да обжорок понаоткрывал столько, что скоро монахини и гимназистки к бражничеству пристрастятся. А запретить – только попробуй! Раскричатся: «Мы акцизы исправно платим, закон не нарушаем!» Вот и закрой теперь.
Об уездных больницах да школах лучше и не вспоминать. Поэтому-то и приходилось вставать чуть свет и засиживаться за полночь, когда тушили электрические фонари на проспекте. Ко всем проблемам не хватало только участившихся ограблений почтовых карет и прибывшего почти неделю назад вагона с двумя трупами французских подданных. А тут еще и вчерашнее циничное убийство.
Губернатор тронул колокольчик. За дверью правитель канцелярии молча кивнул в сторону полицмейстера. Дверь бесшумно отворилась, и полицейский начальник, достав из бювара какие-то бумажки и надев пенсне, путаясь от волнения в строчках, тихим, неуверенным голосом начал зачитывать доклад о происшествиях, случившихся в губернии за последние сутки. Но тут же был остановлен:
– Мне, уважаемый господин полицмейстер, арапа заправлять не надо. Всякие там свои мелкие кражи скота да птицы оставьте себе. У губернатора под окнами людей средь бела дня убивают, а вы мне околесицу всякую несете! Сегодня мне лично звонил сам председатель Совета министров и очень интересовался успехами по расследованию налета на поезд! Каждую неделю обязал меня сообщать о положении дел. «Что-то, – говорит, – много у вас последнее время громких преступлений совершается. На всю Россию прогремела Ставропольская губерния». А мне ему ответить нечего! И это по причине вашей нерасторопности, господин коллежский советник! Что имеете доложить по основным происшествиям? – нервно постукивая обратной стороной карандаша по полированной поверхности стола, продолжал разнос Рейнбот.
– Ваше превосходительство, считаю, что нападение на почтовых курьеров и убийство в международном вагоне совершено одними и теми же лицами. Поскольку делом о налете на поезд занимается жандармское отделение, им же было бы целесообразно передать и дела по расследованию грабежей фельдъегерских карет и соответственно…
– А может, заодно передать Фаворскому и вашу должность? – перебил полицейского Рейнбот. – Значит, так: моим сегодняшним распоряжением будет создана комиссия по расследованию вооруженных грабежей и убийств как почтовых служащих, так и этих двух иностранцев. Саму комиссию возглавлю я, но отвечать за результат всего следствия будете лично вы, а уж потом Фаворский. Кого еще, кроме меня, вас и начальника жандармского отделения, считаете необходимым включить в ее состав?
– Начальника сыскной полиции Поляничко, его помощника Каширина, а также судебного следователя Фельденкрейца, так как он непосредственно ведет следствие по разбойному нападению на поезд.
– Ладно, с этим разобрались. Ну а теперь докладывайте по вчерашнему происшествию, – нахмурив брови, ледяным голосом выговорил губернатор.
– Преступление, можно сказать, раскрыто, подозреваемый задержан и препровожден в тюремный замок. Все силы сыскной полиции брошены на выявление улик, и в скором времени буду иметь честь доложить вашему превосходительству об окончании следствия. Со вчерашнего дня весь наличный состав управления на ногах, – дрожащим, вкрадчивым голосом тараторил, в страхе быть прерванным, Ипполит Константинович.
– Кто он?
– Поручик 15-го драгунского Переяславского императора Александра III полка – Бронислав Арнольдович Васильчиков. Воевал с японцами. Из-за дуэли был понижен в звании. Замечен в любовной связи с женой покойного. Проверяем алиби. В убийстве пока не сознался, но характеризуется плохо: дебошир, бретер и пьяница. Службой манкирует, – сыпал модными французскими словами старый полициант.
– А какими еще свидетельствами его виновности вы располагаете? – слегка прищурив правый глаз, осведомился Петр Францевич, явно подготавливая собеседнику ловушку.
– Других подтверждений пока не имеем, но в скором времени, я надеюсь, что смогу… – лепетал, втянув голову в плечи, полицейский начальник.
– Послушайте! Вы арестовываете боевого офицера драгунского императорского полка без каких-либо серьезных доказательств. Да как вы смеете так бездарно вести расследование! Я даю вам на окончание всех ваших полицейских штучек десять дней. И если по истечении названного срока преступление не будет раскрыто, сошлю вас исправником в самый глухой уезд. Не извольте сомневаться, любезный Ипполит Константинович, мое слово, сами знаете, что банковский вексель, – сказал, как отрезал, губернатор.
– Разрешите исполнять? – лепетал синий от страха коллежский советник.
– Ступайте. За вас эту работу никто не сделает.
Полицмейстер робко попятился задом и неслышно растворился в дверном проеме.
До самого Полицейского переулка он ступал на ватных ногах, ничего не замечая вокруг. С затуманенным взором вошел в кабинет и тихо сел в любимое, видавшее виды кресло. Рванул шитый золотыми позументами ворот, налил из высокого хрустального графина любимой водицы и залпом выпил два стакана. И только после этого успокоился и приказал вызвать начальника сыскного отдела.
Поляничко не заставил себя долго ждать. Из его доклада следовало, что пока больших прояснений в деле нет.
Начальник полиции выдвинул верхний ящик письменного стола и достал переданный ему присяжным поверенным конверт:
– Соблаговолите принять, глубокоуважаемый начальник сыскного отделения, – с заметной долей ехидства выговорил полицмейстер. – Мне струну эту адвокат Ардашев подарил. Он один нашел, а весь сыскной отдел – нет. Умеете работать! Молодцы! – И, тяжело вздохнув, махнул рукой. – Да ладно, чего уж там! Был у губернатора. Вы, я и Каширин включены в состав комиссии по расследованию нападений на почтовые экипажи и поезд. Дело об убийстве двух иностранцев находится под личным контролем Петра Аркадьевича Столыпина. Губернатор обязал докладывать каждую неделю. Но это еще не все: его превосходительство дал десять суток на поимку преступника, убившего Жиха. Не уложимся – каюк.
Ипполит Константинович устало поднялся из-за стола, подошел к шкафу, открыл крохотным ключиком деревянную дверцу, достал бутылку хорошего греческого коньяку, наполнил две небольшие рюмки и, глядя в окно, проронил:
– Выпьем за упокой души раба божьего, Соломона Моисеевича. Да поможет нам господь найти убийц его. – И маленькими глотками с удовольствием выпил терпкий напиток.
– Земля ему пухом, – почти прошептал Поляничко и разом опрокинул содержимое.
