скачать книгу бесплатно
– Да. В равных долях.
– Было завещание?
– Нет. Но так ведь по закону полагается, верно? Других наследников, кроме нас, не имеется. Мама умерла; бабушка с дедушкой, отцовские родители, тоже ушли довольно давно. Других детей у отца не было. Значит, сейчас мы с Юлькой наследуем поровну.
– Много ли того наследства?
– Вы беретесь за мое дело? – глянула она мне прямо в глаза.
– Да.
– Значит, в нашем с вами контракте наверняка будет пункт о неразглашении.
– Естественно.
– Тогда я вам скажу. Отец наш был человеком небедным. Он два дома за границей купил и на нас с Юлькой записал. Один в Испании, в Каталонии, на меня. Второй, во Франции, – на сестру. Мы, естественно, спрашивали его, какая примерно стоимость. Тогда, десять лет назад, в момент приобретения, когда все было еще хорошо и с ним, и с мамой, он сказал, что цена каждого дома около «лимона» евро. Плюс – две квартиры нам с сестрой обеим в Москве сделал. Квартиры не самые блестящие и в плохих районах, Юлии Игоревне вообще неважная досталась, в Гольянове. Мама его убеждала, что лучше бы он нам здесь более качественное жилье купил, чем в заграничную недвижку вкладываться. Но он же упрямый, говорил: «Выйдем на пенсию, будем к дочуркам в гости ездить. Месяц – на Коста-Брава, месяц – на Лазурке». Вот и попутешествовали. На кладбище к ним обоим теперь ездим.
– Но упомянутая вами недвижимость, как я понимаю, и без того на вас с Юлией Игоревной записана? А что вы после смерти отца наследуете?
– Квартира в Москве ему принадлежала, по нынешним временам – почти что в центре, на Ленинградском проспекте, в районе «Аэропорта». Дача в Краево, в тридцати километрах от МКАДа. На счетах, как оказалось, у него скопилось миллиона три рублей в общей сложности. Плюс мамины драгоценности, которые он все бережно сохранил.
– Значит, получается, что самые заинтересованные персоны в смерти вашего отца – вы с сестрой, так?
Она дернулась. Потом протянула:
– Я-то нет.
– А кто – да? На сестрицу вашу Юлию намекаете?
– Что уж тут намекать! В открытую говорю. Хотя, конечно, вряд ли она сама, своими руками, но… Как говорится, кому выгодно… Понимаете, именно с Юлькой у отца страшный раздор случился. Все из-за Костика, мужа ее нынешнего. Короче, она с ним давно начала встречаться. А он какой-то мутный. Провинциал, приехал из Кировской области. Образования толком нет. Работает – пластиковые окна вставляет, но не работяга, слава богу, а что-то вроде прораба. Разводит клиентов на заказы, обмеры всякие делает, потом качество проверяет, а если какие претензии – с заказчиками улаживает. Короче, непонятно, что она в нем нашла, даже мне в свое время Юлька внятно не сумела объяснить, когда у нас еще доверительные отношения были. Присушил ее чем-то. Хотя ничего особенного. Бледный тип с верткими глазами. Хотя смазливый, конечно. И подкачанный. Но ни одеваться толком не умеет, ни вести себя в обществе. Короче, когда он появился, родители (а он давно у Юльки в жизни возник, мама еще жива была) довольно резко ей высказывали, что он ей не пара. Да и я в подобном ключе выражалась. А она взбрыкнула и говорит: не ваше дело, жизнь – моя: как хочу ее строю, с кем хочу – встречаюсь… Ну, и продолжала с ним жить. А тут как раз с мамой все завертелось, не до Юльки и тем более ее Костика стало. А потом мамочка ушла – два с небольшим года назад, в мае, цвели тюльпаны, вишни, а мы ее схоронили. Потом с отцом эта неприятность…
– Вы говорили – вы за ним ухаживали? А Юля? Она что, обиду затаила? За то, что ее избранника не приняли?
– Ну, если честно, я всегда как-то ближе с отцом была, Юлька – с мамой. А потом она несерьезно к его заболеванию отнеслась: «Подумаешь, депрессия! Всем тяжело! Пусть возьмет себя в руки! Он же мужик!» В итоге отец выправился, но, если честно, трещина между ними осталась. Папа наш довольно самолюбивый был и обидчивый. А затем случилась одна история. Как раз на Новый год. Не на этот, а на прошлый, полтора года назад. У нас, когда мама еще жива была, сложилась традиция: встречать всем вместе, на даче. Иногда друзей приглашали – родители или мы, но далеко не часто и самых, что называется, отборных. А чаще были вчетвером. Мама готовила разные вкусняшки, мы с Юлькой подключались, иногда отец тоже что-то изображал по кулинарной части. И вот на позапрошлый Новый год отец предложил эту традицию продолжить. Он как раз от своей депрессухи оправился, от лекарств отдохнул, в хорошем настроении пребывал. Боль от ухода мамы слегка смягчилась. Ну, и предложил нам собраться, как в былые времена, – мы ведь даже предыдущее Новогодье вместе встречали, когда мамочка совсем плоха была: обритая, худая, с кислородным баллоном… Конечно, нам ее ужасно не хватало, и горько было на том же месте встречаться, но раз отец сказал – значит, надо. Нас мама в таком патриархальном, антифеминистическом духе воспитывала: мужчина в доме глава, он всегда прав, его следует слушаться. Короче, собрались мы на даче. Она на востоке от Москвы расположена, в месте сейчас совсем не модном. Но родители домик и участок там купили, лишь только Юлька родилась, в самом конце советских времен, когда и выбирать особо не из чего было. Потом, со временем, отец там, в Краеве, новый дом отстроил. У нас с сестрой там все детство прошло, столько воспоминаний. Сосны, лес, речка… В общем, тридцать первого декабря я пораньше на дачу приехала, прямо с утра, отцу помочь. В тот год тридцать первое число на выходной выпало. Отец пребывал в прекрасном настроении, смеялся, шутил. Ну, нарядили мы с ним вместе елки – одну настоящую, что прямо на участке растет, а другую – дома, пластиковую. Стали резать неизбежный оливье. Очень хорошо себя чувствовали, и я радовалась, что у батяни депрессуха его прошла, как не бывало. Отец предложил немного выпить, проводить старый год. Смешали по коктейлю. Короче, радовались – но вот только Юльки все не было. Обещала она в пять приехать, максимум в шесть – а вот уже семь, восемь вечера… Ну, мы с отцом привыкли, что она непунктуальная, но все равно: три часа опоздания – это ни в какие ворота не лезет. Я ей стала звонить – она трубку не берет. Наконец, является. Уже в десять вечера. И не одна.
Порецкая сделала театральную паузу и, так как я не переспросил, вывалила сама:
– С ним. С Костиком.
– С тем самым типом, коего ваши родители категорически не одобрили?
– Именно.
– А вы ждали, что она с ним придет?
– Нет! И разговора такого не было!
– А вы, Полина? Вы-то были одна?
– Ну конечно!
– И часто вы лично своих избранников в дом приводили? Да на Новый год?
– Я – два раза, точно помню. Но не в тот день.
– А сестра?
– Она – всего однажды, на первом курсе. Тогда родителям ее ухажер тоже не понравился, они его за столом зачморили, Юлька потом плакала.
– Значит, в этом смысле случился рецидив.
– Да! Я сразу заметила, что отец потихоньку начал закипать: и от опоздания, и от того, что она с этим чушком заявилась. А Юлька с Костиком еще такие загадочные: у нас для вас будет важное объявление. Я родителя потихоньку старалась отвлечь, но папаня смурнел прямо на глазах. Короче, сели мы кое-как за стол, старый год проводили, и тут Юля оповещает: прошу, мол, любить и жаловать, мы с Костиком поженились! Не решили пожениться, не просим, папочка, твоего благословения, а ставит перед фактом: расписались! Отец тут, конечно, натурально припупел. Ничего даже не сказал, просто встал из-за стола и вышел. Молча. И из дома выскочил – прямо в чем был. Ну, мы втроем остаемся, настроение испорчено. Молчим. За пятнадцать минут до Нового года пошла я батюшку искать. А он в бане сидит холодной, только печку затопил, еще не прогрелось, и вискарик пьет. Льда разбавить или воды нет – так он сосульки с крыши бани нарвал и с ними. Я стала его уговаривать: да наплюй, что ж теперь делать, это ее жизнь, оставь Юльку в покое, не порть самому себе нервы и праздник. Короче, вытащила все-таки за стол. Кое-как шампанское открыли, Новый год встретили. Обстановка натянутая, все молчим, в зомбоящик пялимся. А потом Костя что-то такое ляпнул – я уж и не помню что, довольно невинное. Да он вообще товарищ немногословный. Три слова в час хорошо если скажет. И ничего особенного не выдал – просто ошибку речевую допустил. Типа, «ло’жить». Не надо, мол, мне больше оливье ло’жить. И тут отец как сорвался! И на Костика понес, и на Юльку. На зятя новоявленного кричал, что тот провинциальное хамло деревенское, со свиным рылом в калашный ряд нацелился, и тому подобное. А Юльке: а ты, гадина, дождалась, пока мама умрет, чтобы втихаря этого колхозника в дом втащить, да я тебя прокляну, лишу наследства! Я пыталась отца угомонить, но где там! Прямо понесло его. Честно говоря, я бы после подобного тоже – или по лицу родителю дала, или из дому сбежала. Ну, они и сбежали. А Костик по факту оказался еще гораздо обидчивей, чем отец. Тогда-то он вытащил Юльку из-за стола, оделись они, уселись в машину – и деру. И уже потом выяснилось – зятек мой тогда ведь выпившим порулил. На въезде в Москву его дорожная полиция тормознула. А он и с ними как-то резко себя повел – в итоге лишился прав на год. Домой они тогда добирались на такси, а машину их мне потом (Юлька не водит) пришлось перегонять, а вскоре они ее продали.
– Дело, в общем, прошлое. Полтора года прошло. Они в итоге так и не помирились?
– Я честно пыталась ситуацию уврачевать. И с одной стороны, и с другой. Ну Костя оказался остолоп и дуболом еще тот. У него на все один ответ: я, говорит, понял, тесть меня знать не хочет – ну так проживем и без него, пусть подавится. А вот Юльку я все-таки в итоге с отцом помирила. Долго я с ней и с ним сепаратно переговаривалась, но потом они встретились: в центре, в кафе. И я третья с ними, как посредник. Вроде примирились они. Тому еще помогло, что увиделись они где-то в марте, когда пузо у моей сестрички заметно стало. Короче, они даже поцеловались на прощание – хотя довольно формально. Особой теплоты я как-то между ними больше не замечала. В июне прошлого года Юлька родила. Отец внучка долго не видел, хотя хотел, инициативу проявлял. Но сестрица моя как-то отбояривалась. И даже на крестины папу не пригласила – в сентябре прошлого года Матвейку крестили. Похоже, она боялась, что папаня с Костиком опять схлестнутся. Зато когда тот отбыл на побывку к себе на родину, в Кировскую область, Юлия Игоревна батюшку позвала – дала возможность малыша потетешкать. Но это, по-моему, единственный случай был, когда дед с внучком встречался. Хотя созванивались регулярно. Особенно когда Костик на работе задерживался или Юлька одна с малышом гуляла.
– Вы все друг от друга отдельно проживаете?
– Да, я говорила, отец и Юле, а потом и мне подарил на совершеннолетие по квартире в Москве. Малогабаритки, однокомнатные, не в лучших районах – на разживу, как он говорил. Вот Юлька Костиком и разжилась, – съязвила Полина.
– Значит, у зятя с вашим батюшкой отношения так и не наладились?
– Нисколько. Больше того! Где-то перед нынешним Новым годом, то есть спустя год после кардинальной размолвки, отец как-то в выходной пригласил меня к себе домой – в нашу родительскую квартиру, где он проживал один. Был довольно грустный, утомленный, какой-то потерянный. Напоил меня чаем и завел разговор, что он хочет составить завещание.
– Завещание? С чего вдруг? Сколько вашему батюшке лет-то было?
– Пятьдесят четыре.
– По нынешним временам довольно нестарый еще возраст. Может, он захворал?
– Я его переспросила. Он отмахнулся: все, говорит, у меня в порядке. Но мне тогда показалось: лукавил он, чего-то недоговаривал, что-то у него со здоровьем было. Хотя впоследствии, по результатам вскрытия, я забегаю вперед, нам с Юлькой сказали, он в норме был. Согласно возрасту и конституции.
– Тогда почему вдруг пришла мысль о завещании?
– Отец так объяснил: я, говорит, не хочу, чтобы то, что мы с мамой наживали, досталось Костику. Я ему: при чем здесь Костик? Там ведь и Юлька есть, дочь твоя, и Матвейка – твой родной внук. «А Юля, – говорит отец, – тоже виновата, что такого морального урода в нашу семью привела». Короче, оказался он совершенно по отношению к Косте непримиримым – да и к Юле, получается. И сказал: «Все имущество, что на меня записано – квартиру эту на «Аэропорте», дачу нашу в Краеве, – я отпишу одной тебе». Я тогда стала отца уговаривать: не надо этого делать, не нужно никаких завещаний, это несправедливо, пусть все будет по закону, поровну, ты нас с сестрицей навеки рассоришь! А он и слушать не хочет! Больше того! Стал говорить, что отберет даже Юлькин домик на Лазурке, на нее записанный. Я – ему: «Да как это можно?!» А он: «Можно! У меня, знаешь, Пьер какой ушлый (это адвокат его, француз), в любую сторону закон повернет, что дышло!» Я снова и снова пыталась отца переубедить – но он ни в какую, переменю завещание, и все тут.
– Переменил?
– Похоже, не успел. Или передумал. Во всяком случае, ни у нотариуса нашего, ни у отца в сейфе никакого завещания не обнаружилось. И Пьер на мой запрос ответил, что с недвижкой на Лазурном берегу все осталось по-старому: хозяйкой является единолично Юлия Игоревна Камышникова, урожденная Порецкая.
– Значит, если разобраться, главным бенефициаром гибели вашего батюшки явилась ваша родная сестра?
– Нет!!! Я такого не говорила!
– Как же не говорили? Сами сказали: отец хотел изменить завещание, лишить Юлию наследства. И вот, в итоге не успел. Следовательно, именно ей смерть его на руку.
– Нет! Не говорила я этого! Что вы? Юлька? Родного отца? Убила или заказала? Не может быть этого!
– А зять ваш, Константин?
– Да он вообще тюфяк и тюлень!
– Но этому тюфяку и тюленю, однако ж, хватило мозгов и хватки, чтобы в примаки к такому обеспеченному столичному семейству записаться. А убивают нынче и не своими руками. Может, нанял кого ваш тюфяк?
– Мне эта мысль, – призналась Полина, – если честно, приходила в голову. Но я все равно не могу в это поверить.
– А у вас?..
– У меня – что? – напряглась она.
– Есть кто-то? И вы своего молодого человека отцу показывали?
– Да, мы встречаемся – именно встречаемся, а не живем вместе. И знакомить его с отцом я сочла преждевременным.
– Тем более что у вас перед глазами – неприятный пример сестры.
– Ах, не в этом дело! Просто я так и не поняла – тот ли Геннадий человек, который мне нужен, ясно вам?
– Давно вы встречаетесь?
– Мы с ним с детства знакомы, а вместе – четвертый год.
– Значит, вашего Геннадия отец не знает и дел никаких с ним не имел?
– Именно так.
– Расскажите тогда мне, пожалуйста, по возможности, подробно: как скончался ваш батюшка.
Крошка полезла в свою объемистую сумку «Прада» и достала файлик с парочкой отксеренных листов.
В тот самый момент я понял, что же в красотке было не так. Какой в ее наружности имеется дефект. Она пришла в деловом костюме, блузка с довольно низким вырезом, и тут я углядел, что у нее совершенно некрасивая грудь.
Считается, что мы, мужики, обычно клюем на большую грудь, и это чистая правда. У Римки, к примеру, несомненный третий номер, и это мне нравится. Однако и тут бывают нюансы. Среди сильного пола встречаются, конечно, любители (извините) плоскодонок – дело вкуса. Однако самое главное все-таки не объем, а форма. Полновесная и красивая – вот идеал. Пример – Мэрилин-секси-Монро в фильме «В джазе только девушки». И, конечно, ее (форму) наметанный глаз заметит в самой глухой кофточке. А если уж минимальное декольте – тем паче.
Так вот, у моей визитерши грудь просто никуда не годилась. Два далеко расположенных друг от друга отростка, как бы торчащих по отдельности и не имеющих отношения друг к другу. Фу.
Наваждение, которое меня охватило при первом взгляде на клиентку, а затем накрывшее при звуках ее голоса, сразу отступило.
Моя Римка может спать спокойно. Относительно этой посетительницы, по крайней мере.
А Полина между тем начала рассказывать об убийстве отца – по порядку и многословно, как обычно делают все женщины. Да и тяжело ей, наверное, было повествовать о смерти близкого человека.
– Это случилось чуть больше месяца назад, в пятницу седьмого июня. Я всю ту неделю была в командировке, в Санкт-Петербурге, и, знаете, Северная столица в июне – восторг. Теплынь, около тридцати градусов, на пляже у Петропаловки купаются… Белые ночи… Короче, я давно запланировала: прихватить тот уик-энд, за свой счет, и вернуться на «Сапсане» в воскресенье вечером. У меня в Северной Пальмире есть друзья – познакомились мы на курорте три года назад, молодая супружеская пара. Мы с ними всю субботу провели вместе, ездили в Петродворец. Потом пошли в ресторан, затем в клуб поехали – в общем, оторвались по полной. В гостиницу, на улице Марата, я добралась на такси, уже когда солнышко встало, решила наутро завтрак проспать, хотя завтраки там прекрасные, повесила на дверь табличку «Просьба не беспокоить», надела очки для сна, воткнула беруши и провалилась. Просыпаюсь в воскресенье в половине двенадцатого, смотрю: на телефоне четыре не отвеченных, все от сестры. Звоню Юльке, а она в панике: вчера позвонила отцу – они все-таки перезванивались время от времени, когда Костик не слышал. Мобильник отца, говорит она, недоступен. И городской тоже не отвечает. И так весь вчерашний день, всю субботу напролет, и сегодня – тоже. Хотя никуда отец не собирался, говорил, что дома будет хозяйственными делами заниматься. Я тогда сказала Юльке: поезжай к нему, проверишь. А она: тебе легко говорить, а я на даче, и у меня, ты не забыла, Матвейка на руках. Ну, Костика, говорю, отправь. А она: ты что?! Как это Костя к отцу вдруг поедет?! Я и подступиться к нему не смогу с такой просьбой! Я ее спрашиваю: чего ты от меня хочешь? А она: приезжай! «Как я поеду, я в Питере, я последним «Сапсаном» в двадцать тридцать выезжаю – ты что, не знаешь, что сейчас самый сезон, я свой билет за три месяца покупала!» А Юлька кричит: «Отец все имущество тебе оставляет, а ты даже по минимуму о нем позаботиться не можешь!» – «Стоп, – говорю я, – откуда ты знаешь про то, какое он завещание хочет написать?» – «А вот знаю!» Короче, мы с ней поругались, однако я скорей в Москву не бросилась. Это смешно: поезд у меня и так в полдевятого вечера, она мне дозвонилась в двенадцать. Что может принципиально измениться за это время? Хотя, разумеется, отдых у меня насмарку пошел. Катались мы с друзьями на кораблике по Мойке-Фонтанке, а я только о об отце и думала и ему названивала. А он не отвечал, и мобильник его находился вне зоны доступа, а на домашнем – длинные гудки. Сестра тоже, как потом выяснилось, звонила ему, тайком от Костика, с дачи. И, как назло, телефона никакого из отцовских соседей у меня не было.
– А ваш друг? – перебил я. – Геннадий, как вы говорите?
– Ой, да ну нет! Зачем бы я его еще в это мешать стала?! Они с отцом и не знакомы вовсе!
– Берегли, значит, Геночку своего? – усмехнулся я.
– Можете считать и так, – глаза ее полыхнули подавленным гневом. Я в то время непроизвольно подумал: «А ведь замечательное алиби у Полины Порецкой получается. Она сама в Питере, у нее куча свидетелей – коллеги, друзья, персонал гостиницы. И друг ее Геннадий хоть и в Белокаменной, но ни о чем не ведает, не знает. Но, с другой стороны, если случившееся – убийство и в нем замешана она, зачем ей вообще было приходить ко мне и прибегать к моим услугам? Спустила бы все на тормозах – самоубийство, значит, самоубийство».
А девушка продолжала свой рассказ:
– Короче говоря, восьмого июня в воскресенье я прибыла в столицу за полночь – получается, это уже понедельник наступил, девятое. Я вызвала, прямо из поезда, такси по сложному маршруту, смоталась к себе домой за ключами, а потом сразу к отцу. Машину отпустила. Поднимаюсь к нему – в квартире свет горит, а его нигде нет и не откликается. Я все комнаты обошла, заглянула в ванную – а он там. В воде. Под водой. Весь уже окоченел, и вода остыла.
Слезинки, одна, и вторая, выкатились из ее прекрасных карих глаз.
Она смахнула их.
– Я сразу в «Скорую» позвонила и в полицию. А потом – сестре. Тут все и завертелось: сначала патрульные приехали, потом следователь с оперативником и экспертом… Короче, проводили осмотр места происшествия, меня начали допрашивать… да что мне вам рассказывать, вы, наверное, знаете, как положено?
– Да, я в милиции служил, – кротко ответствовал я. – Еще застал времена милицейские, до перемены вывески.
– В общем, месяц с тех пор прошел, вот вынесли постановление: в возбуждении уголовного дела отказать в связи с самоубийством. В ходе следствия провели судебно-медицинское и судебно-химическое исследование, мне на руки их результаты не дали, но на словах пояснили: смерть, говорят, наступила в ночь с пятницы седьмого июня на субботу восьмого, то есть когда мы с Юлькой еще и думать ни о чем не думали, и отца не хватились. Вот что здесь пишут, в отказном материале: суицид доказывается, во-первых, состоянием бокала из-под шампанского, из которого он пил: на дне и на стенках, помимо алкоголя, содержатся остатки психотропных препаратов, в достаточном количестве, чтобы они сами по себе вызвали летальный исход. Но, кроме того, гражданин Порецкий Игорь Николаевич, после принятия большой дозы антидепрессантов в сочетании с алкоголем, дескать, улегся в ванну, там заснул, в результате чего произошло утопление. Никаких опять-таки следов физического воздействия на тело, как то: травм, ударов, порезов, – не наблюдается. Ну и пишут: в результате опроса гражданок Порецкой и Камышниковой (нас, значит, с Юлькой), гражданина Камышникова Константина Матвеевича (Юлькиного мужа), а также психиатра, доктора медицинских наук, Бобылевой Эл Эм, которая наблюдала потерпевшего, установлено, что он страдал клинической депрессией, что могло послужить причиной самоубийства. Записи с камер наружного наблюдения, а также показания соседей свидетельствуют, что гражданин Порецкий седьмого июня в пятницу прибыл в свою квартиру около двадцати часов вечера в одиночестве, больше из нее не выходил, и никто к нему не являлся. Следовательно – да, он сам себя убил.
Девушка снова изготовилась заплакать – теперь, как мне показалось, не от скорби по папане, а от осознания неправедности, творящейся в мире. Но она покусала верхнюю губу, глубоко вздохнула и сдержалась.
– Вот их версия: пришел отец в пятницу с работы один, около двадцати часов, сильно выпил, шампанского и виски, а потом достал свои лекарства, растворил их в шампусике и улегся в горячую ванну умирать. Да, они и меня допрашивали, и Юльку: а откуда, мол, у отца взялись психотропы? Ну, мы рассказали про его срыв после смерти матери – но ведь с тех пор два года прошло! А следак, оказывается, и психиатриню отцовскую нашел, ее допросил, а нам теперь говорит: что вы хотите, депрессия и суицид очень часто рука об руку ходят. Но в том-то и дело: не было у отца в последнее время никакой депрессии! Мы же с ним общались, я же видела! Тогда, после смерти мамы – да, он явно не в себе был. А теперь – нет, ни капли! И потом: если это самоубийство, он бы написал! Он бы оставил записку нам с Юлькой или хотя бы одной мне, он бы не бросил нас в неведении!
– Чаю хотите? – сочувственно прервал я.
– Да что там чай!
– А я хочу. – Я нажал интерком и попросил Римку сделать две чашки.
– Сочувствую вашему горю, – сказал я, – и понимаю ваше желание в смерти батюшки досконально разобраться. – И добавил осторожно: – Но пока я, честно говоря, не вижу оснований для того, чтобы оспаривать выводы следственного комитета об отказе в возбуждении дела.
А тут и послушная, верная моя Римка явилась – с подносиком, где громоздился мой начальнический бокал и изящная чашечка, специально для клиенток, а также конфеточки и сушки. Метнула моя помощница на гостью ревниво-изучающий взгляд, убедилась, что мы тут не снюхиваемся, а занимаемся делом, и удалилась.
– Моя правая рука, – сказал я громко, чтобы и до Римки донеслось, – помогает мне во всем. И вообще, Римма Анатольевна – сложившийся детектив. Вы пейте, пейте. Может, сахару?
– Да что вы! – воскликнула гостья с видом, будто я предложил ей цианистого калия.
Чайная пауза пошла Полине на пользу, слегка утишила страсти, и девушка проговорила рассудительно:
– Расследуйте это дело! Я хочу знать! Дело же не только в отсутствии записки!
– А что еще вас беспокоит?
Она снова заторопилась, стала говорить сумбурно, сбивчиво:
– Я следователю об этом говорила, а он только руками разводит и смеется!.. Во-первых, нигде нет отцовского мобильника. Нигде! В квартире – я все перерыла. Машину его осмотрела: думала, может, он в салоне его забыл или выронил. Я даже на работу ему звонила, чтобы стол его коллеги обыскали, – но и там ведь аппарата нет!
– Отсутствие телефона – это серьезно, – кивнул я и сделал пометку.
– Вот именно! – воскликнула девушка, одушевляясь. – А еще, вы представляете, в квартире у него, в холодильнике, стояла сырная тарелка. И свежеприготовленное блюдо. Ну, скажите: если вы собрались покончить жизнь самоубийством – будете вы сами для себя готовить?
