скачать книгу бесплатно
Я представился по форме, удостоверение показал.
– Пройти можно?
– Муж спит. У него прям приступ сердечный случился со всеми этими происшествиями.
И она быстренько выскользнула на лестничную площадку и дверь в свою квартиру, где генерал почивал, от греха прикрыла. И взгляд у Веры Петровны, каким она меня оценила – сверху донизу, – был таким, знаете ли, очень женским, примеряющимся.
– Это вы позвонили сегодня ночью в милицию по поводу стрельбы у соседей?
– Не я, муж. Он услышал выстрел, он и позвонил.
– А в квартире у соседа вы вчера были?
– Я? С какой стати?
– Стол у него там на двоих накрыт. А вы соседка ближайшая.
Васильцова чуть не зашипела от злости, аки рассерженная кошка:
– Нечего на меня наговаривать! Не была я у него вчера!
– А вообще – захаживали?
– Ну, по-соседски иногда. Соль там если кончится или спички.
– То есть в половую связь с убитым вы никогда не вступали?
Мне показалось, что она сейчас вцепится мне в глаза своими отманикюренными ноготками – а что, запросто могла, если судить по виду и речи. Кто она там по происхождению: буфетчица, подавальщица, кастелянша? Где ее подцепил фронтовик генерал Васильцов?
– Не было у меня с убитым никогда ничего!
– Хорошо, я верю вам, верю. А вы-то вчера выстрел слышали?
– Да! Был какой-то хлопок. Мы кефир пили, когда мой генерал говорит: «Слышишь, Вера, кажется, стреляют. И кажется, у соседей». Ну, я ему и сказала сразу в милицию позвонить.
«Кефир пили» – это была хорошая деталь, которая сразу вызывала доверие к рассказу.
– А кто еще из соседей мог к академику в гости приходить? Артистка Кронина, например, с четвертого этажа?
Лицо генеральской женки снова перекосилось.
– Машка – шлюха еще та. Но я свечки не держала. И не знаю, что у нее там с академиком было. И была ли она вчера у него? Вы сами у ней спросите.
– Спрошу, конечно. А вы знали вообще, что убитый – бессмертный?
– Конечно. Он особо не афишировал, не хвастался, но и не скрывал.
– Ладно. Если понадобится официальный допрос, мы вас вызовем повесткой.
– Я не против.
– Против, не против – прийти в любом случае придется.
Я заглянул назад в квартиру убиенного, где заканчивали описывать труп и результаты осмотра места происшествия, и сказал Вадику, что спущусь на этаж ниже, к артистке Крониной.
За дверью молодой женщины грохотала музыка. Я прислушался и определил, что это – западный неодобряемый рок, опера «Иисус Христос – суперзвезда». Меня по этому поводу сынуля натаскивал, хоть я и говорил ему тысячу раз, что доведет его любовь к ненашей музыке до цугундера, а он все равно: ах, битлы; ах, роллинги; ах, свинцовые цепеллины. Где-то доставал за огромные деньги катушки с записями или пласты фирменные, переписывал на свой магнитофон, делился с друзьями. Позиция властей по поводу рока четкостью не отличалась: и не запрещалось строго-настрого, но и не одобрялось. Понятно, что в райкоме на исповеди любовью к зарубежной музыке хвастать не будешь и любое прослушивание тебе в минус идет – но и такого, чтобы бобины-катушки иноземные изымать, как книги запрещенные, заведено не было.
Я позвонил в дверь к актрисуле – раз, другой, третий.
Наконец музыку выключили, и на пороге возникла хозяйка.
Понятно, почему лицо генеральши при упоминании о ней искажалось – артистка ей, конечно, сотню очков вперед могла дать. Худенькая, маленькая, с тонкими чертами лица, в брючках и блузочке, она выглядела интеллигентной и даже одухотворенной. И – большущие бархатные глазищи. Правда, при этом вокруг нее распространялся явный алкогольный дух. Но пахло не примитивным портвейном или пивом – коньяком. Притом не старыми вчерашними дрожжами – новой, утренней выпивкой. Хотя и десяти еще не пробило.
– Проходите, – посторонилась крошка, когда я представился. Голос у нее тоже был бархатный – хорошо поставленный и глубокий. – Вы сыщик. Как интересно.
Она провела меня на кухню. Планировка оказалась в точности такая, как в квартире убитого, только отделано все по-модному: обшито деревом, словно в избе. А на стене – лапти висят. И большой деревянный ковш – кажется, он братина называется. На столе, опять-таки, бутылка коньяка. Только рюмка – одна. А еще баночка шпрот и маслины. Интересно, где она маслины достала? Сроду я их в магазинах не видел, и в заказах нам не давали. Может, у артистов заказы такие особенные? Или блат у нее где-нибудь непосредственно в Елисеевском гастрономе?
– Выпьете со мной? – приглашение, сделанное грудным и низким голосом, прозвучало столь вдохновляюще, что захотелось ему последовать.
– Не могу. Я на работе. И за рулем.
– Вы же милицанэр. Вас никакой постовой не остановит. А остановит – вы отбрешетесь.
– А вы что же? Выпиваете с утра? Не работаете сегодня? Выходной у вас?
– Репетиции нет. А до спектакля отмокну. Садитесь. Я сделаю вам чаю, раз вы серьезными напитками манкируете.
Она сосредоточенно подожгла спичкой газовую горелку.
– Мария, что вы делали вчера вечером?
– Спектакль играла. – Иона кивнула на большую афишу, что висела на одном гвозде прямо тут, на кухне. На афише большими буквами значилось: «ГАМЛЕТ», и она, Мария Кронина, – третьей или четвертой в числе действующих лиц: наверное, Офелия. А может, королева-мать, Гертруда. По возрасту, конечно, скорее Офелия. Но в современном театре все может быть.
– Хорошо принимали?
– Удается до сих пор собирать обломки, – заметила девушка глубокомысленно.
– Вы о чем это? – совершенно не понял я, что гражданка имеет в виду.
– Актеры, конечно, пострадали от советской власти, но не так чтобы сильно. Но вот все, что вокруг!.. И без того мало кто отличался гигантским ростом, а как в итоге все совсем измельчало! Налейте мне уже коньяку.
Я послушно наполнил ее рюмку – вообще девушка обладала удивительной способностью внушать, обаять. Я пожалел, что отказался выпивать с нею. Было бы неплохо забыться с такой крошкой.
Она хватила коньяку – без закуски.
– Вы, наверное, знаете, чей самый лучший перевод «Гамлета»? Правильно, Пастернака. Но Пастернака в пятьдесят девятом расстреляли, отсюда все произведения его – вне закона. Вы об этом знали? Не знали?
А тут и чайник засвистел, изошел паром, и Мария бросила в заварной чайник три ложки индийского, «со слоном».
– А поэты? Композиторы? Исполнители? Режиссеры? Знаете ли вы, мой дорогой милицанэр, что в тысяча девятьсот двадцать втором году советское правительство выслало из молодой Республики Советов целый философский пароход? – Я не ведал, правда ли это, а может, антисоветские домыслы, и развел руками. – А то, что сорок лет спустя, в шестьдесят втором, наши руководители выслали на Запад целый творческий самолет – знали? Режиссеров, поэтов, писателей, композиторов? И да, толику актеров вместе с ними тоже, до кучи? Все большей частью молодых, отборных: Тарковского, Ромма, Чухрая, Калатозова, Хуциева, Рязанова Эльдара? Высоцкого, Галича, Окуджаву? Солженицына, Виктора Некрасова, Искандера, Аксенова, Вознесенского, Слуцкого Бориса?.. Что, правда, не знали? И не ведаете, как чекисты и цэкисты этим советское искусство обескровили? И как эти люди высланные сейчас там, в Америке и во Франции, на благо Запада успешно работают? Вы, может, по ночам и Би-би-си с «Голосом Америки» не слушаете?
– Остановитесь, Мария! – сделал я предостерегающий жест. – А то мне на ближайшей исповеди в райкоме придется вас, как это называется, застучать.
– Ууу, исповедь! Фу. Вы серьезно к этому относитесь? И ходите в райком? И несете там эту пургу, сами себя закладываете? Еще раз фу! А кажетесь приличным человеком!.. Ладно, я умолкаю. Пейте свой чай.
– Да, куда-то наш разговор не туда свернул. Что вы, говорите, вчера после спектакля делали?
– На такси и сразу домой.
– Спешили? Зачем?
– Хотела успеть, если честно, к Гарбузову заскочить.
– Вот как? Зачем вам было к убиенному заскакивать?
– Он классный. Веселый, остроумный, милый, глубокий. С ним так хорошо! Было – хорошо. И я надеялась – порой в глубокой тайне – что он бросит свою грымзу и женится на мне. Черт, я все утро пью за упокой его души. Видишь, сыщик, и бессмертие ему не помогло.
– А откуда вы узнали, что он мертв?
– Мне эта хабалка, Верка Васильцова, шепнула. Жена генерала, с их площадки. Гадина. Все про всех всегда знает.
– Может, это она его убила?
– Ой, нет. Мотива не было, да и смелости бы ей не хватило.
– А может, это сделали вы?
– А, я теперь подозреваемая! И поэтому вы мне больше не наливаете! И мне приходится с пустой рюмкой сидеть? Вы, что же, сыщик, не знаете, что подливать спиртное дамам – это привилегия и пре-ро-га-тива мужчин?
Я послушно нацедил ей еще армянского.
Она пригубила.
– Так все-таки? – настаивал я. – Вы спешили вчера вечером к себе домой, чтобы посетить Гарбузова. И?..
– К большому сожалению, он не мог меня принять. Он меня, грубо говоря, послал. Потому что к нему приехал его какой-то важный и любимый друг. Мужского, как он сказал, пола – и я ему поверила. Вообще-то Гарбузов не из тех, кто врет… Но кто он такой, этот друг, я не знаю, – при этом актрисуля сделала округлый жест в потолок, будто бы весь наш разговор кем-то записывается и поэтому ей приходится выбирать слова и выражения. – Да, не ведаю ни имени дружка Гарбузова, ни звания его. – А сама меж тем оторвала нижний край афиши, достала из ящика кухонного стола химический карандаш и написала на обороте: «Лев Станюкович, доктор биологических наук, приехал из Удельного». Протянула обрывочек этот мне.
– Значит, вы не знаете, с кем Гарбузов собирался встретиться? – вопросил я, потрясая бумажечкой.
– Ведать не ведаю, – отвечала она, мелко кивая: мол, он этот, записанный ею гражданин. Я хоть и считал, что конспирация излишняя – кому, интересно, придет в голову писать какую-то актрисульку, да не из самого заметного театра? – но игру девушки принял.
– Значит, именно с этим неизвестным Гарбузов вчера ночью встречался? И выпивал с ним?
– Именно.
Я знал, что такое Удельное, о котором упомянула Мария: абсолютно закрытый и секретный город в дальнем Подмосковье, на границе с Владимирской областью, где проводились и проводятся основные научные, исследовательские и экспериментальные работы по обеспечению бессмертия.
– Может, вы случайно знаете, где этот неизвестный остановился? Где сейчас проживает? Дома у себя в Москве или в гостинице?
– Не имею ни малейшего понятия.
– Значит, вы утверждаете, что именно с этим неизвестным академик Гарбузов провел вчерашний вечер? И, возможно, тот его убил?
– Или после их разговора Гарбузов убил себя сам.
– Спасибо. Вы очень помогли следствию.
Я встал.
– Подождите. В театр сходить хотите?
– Не знаю. Нет, наверное. Дел много.
– Когда с делами покончите, тогда и пойдете. Контрамарка всегда будет вас ждать. Только позвоните, хотя бы за день. Телефон у меня простой, как специально, чтобы поклонники лучше запоминали и чаще звонили. Впрочем, от них и без того отбоя нет. А выбрать некого… Итак, мой номер: двести сорок три – сорок три – тридцать четыре. Сразу запомните и навсегда. Меня вообще никто по жизни не забывает, сыщик.
– Ладно, я буду иметь в виду ваше милое приглашение.
«А почему нет, – подумал я. – Когда, конечно, это дело кончится. Жены у меня давно нет, да и девушки постоянной – тоже. Можно пощекотать свои нервы связью с пьющей актриской».
Я вернулся в квартиру с трупом. И его, и место происшествия уже описали и укладывали убиенного на носилки.
Я спросил у эксперта:
– Какие выводы? Убийство? Или он сам?
– Выстрел произведен с очень близкого расстояния. Пороховые газы оставили отметины вокруг входного отверстия.
– Значит, самоубийство?
– Лоб – нехарактерное место для самострела. Неудобное – самому себе в него палить. Обычно суицидники в сердце стреляют или в рот. Так что, может, и кто-то другой бабахнул – с очень близкого расстояния.
– Какой твой выбор? Какова вероятность того или другого события?
– По расположению входного отверстия – процентов шестьдесят-семьдесят за самоубийство.
– Понял тебя. А сейчас мне нужен телефон.
– Пользуйся.
Майор-участковый проводил меня в спальню Гарбузова, где на тумбочке у кровати, совсем как у меня, стоял аппарат. Правда, спальня у академика оказалась не в пример больше моей: и в ширину, и в высоту, и в длину. Вот только наслаждаться ею он больше не сможет.
Первым делом я позвонил в ЦАБ – Центральное адресное бюро, назвал свой пароль – у нас, у первого отдела МУРа, он был запоминающийся и со значением: «Серый волк». Спросил адрес по прописке гражданина Станюковича Льва. Через минуту мне ответили: таковой не значится. Я с подобным уже сталкивался, и это, возможно, означало, что уровень секретности товарища Станюковича таков, что даже мне, с моим допуском, не дозволено знать, где он прописан.
Хорошо. Но вряд ли, если он приходил вчера поздним вечером к Гарбузову, затем в ночь отправился за двести километров к себе в Удельную. Наверное, остановился где-то здесь, в Москве.
Я позвонил в одноименную гостиницу, то есть «Москву», на проспекте Маркса. Представился. Станюковича поискали в списках – но нет, не нашли. Тогда я перебросился на «Россию». И – о радость: да, сказали мне, такой товарищ зарегистрирован. Номер шестьсот одиннадцать, телефон такой-то.
Исходя из показаний актрисульки Крониной, к гражданину Станюковичу можно уже было ехать с нарядом и арестовывать. Но доктор биологических наук – это вам совсем не вор в законе. Вряд ли далеко убежит. Ничего страшного не случится, если я с ним предварительно побеседую. Кое-что проясню.
