скачать книгу бесплатно
– Да, я заметил. Я я и говорю, боец – молодец, – процедил, выпуская синий дым сквозь прокуренные зубы Иваныч, – будешь моим заместителем.
Алжан гордо расправил плечи, поглядывая на нас с явным превосходством.
– Давай, зам врача, сходи в баню и принеси мыло, два ведра теплой воды и мочалку какую-нибудь. Или, хотя бы кусок чистой ветоши, если мочалку не найдешь.
Алжан еще раз гордо посмотрел на нас и ушел выполнять свои непростые заместительские обязанности.
Ветеринар повернулся к Шурику.
– Ты, боец, будешь моим ассистентом. Будешь мне инструменты подавать. Заодно и латынь подучишь. Инструментов не много, запомнить легко… И он подвел Шурика к ящикам, накрытым клеенкой, рассказывая ему, что и как называется, и в какой последовательности это все может понадобится.
– А вы, – закончив с инструктажем Шурика, Иваныч повернулся ко мне и к Витьке, – вы будете анестезиологами. Это просто. Видите, в углу бочка стоит?
Мы посмотрели в указанном направлении. В углу и правда стояла бочка. Стандартная столитровая бочка, набранная из деревянных планок, стянутых двумя уже ржавыми обручами. В таких бочках с продуктовой базы флота обычно привозили на камбуз кислую капусту и соленые огурцы.
– Так вот, – продолжал своим хриплым прокуренным голосом ветеринар, -берете бочку и одеваете ее на кабанчика спереди, обездвиживая его переднюю часть. Дальше перекатываете бочку вместе с кабанчиком на сто восемьдесят градусов. Так, чтобы его задние копыта смотрели в потолок. И крепко все это держите. В смысле, и бочку, и копыта. Так, чтобы кабанчик не шелохнулся. Все остальное уже не входит в круг ваших обязанностей.
Мне очень не нравилась вся эта история. Со свиньей еще куда ни шло. Свинья действительно болела и ее нужно было скрутить для ее же блага. Конечно, было не очень приятно. Извозились все с ног до головы, воняем как ассенизаторы… Теперь придется все это стирать и завтра утром надевать мокрое. Но, это все мелочи, это переживаемо. А вот участвовать в оскоплении трех ни в чем не повинных животных мне, честно говоря, совсем не хотелось. Еще и за всем этим наблюдать…
Я посмотрел на Витька. Думаю, он думал о том же. По крайней мере, в его глазах явно не читалась счастливого вдохновения.
– Извините, пожалуйста, как Вас по имени отчеству? – спросил я ветеринара.
– Иваныч я, мне так привычнее.
– Извините, Иваныч, а нельзя ли, после того, как мы кабанчика поймаем, вколоть ему какое-нибудь снотворное? Мы их поймаем, вы их усыпите. Так надежнее будет, – сделал я последнюю попытку облегчить свою миссию.
– Нельзя. На кой хрен мне столько снотворного переводить, если у меня анестезиологи есть? – Ивныч обнажил в улыбке свои желтые зубы, – Да и не к чему все это. Не бойтесь, им не сильно больно будет, у меня рука легкая. Ну все, хватит разговаривать, за дело! А то командиру вашему нажалуюсь…
Мы с Виктором, конечно, подчинились. Взяли бочку и отправились к загону. Кабанчики были как минимум в два раза меньше свиньи. Вообще, нужно отдать должное продуманности процесса. Размер бочки ювелирно подходил для того, чтобы обездвижить переднюю часть животного. Мы с Витей довольно быстро поймали первого, перевернули бочку, зафиксировали задние ноги и стали ждать.
Подошел Иваныч. Шурик принес ящик с инструментами. Алжан, вернувшийся с двумя ведрами, мылом и мочалкой уселся на перевернутое корыто рядом с докторским чемоданом, наблюдая за нами издалека.
Эй, заместитель, ты чего там расселся?! – закричал на него Иваныч, – сейчас как раз твой выход. А ну тащи сюда все, за чем я тебя посылал!
Алжан повиновался.
Смотри грязь какая! Как я оперировать должен? – указал он рукой на место предстоящего оперативного вмешательства, – давай, намыливай мочалку и вперед! Чтобы через минуту все сияло, как у кота!
Я не умею это, вон, лучше Шурик, у него лучше получится, – попробовал, как всегда, «откосить» Алжан.
Я вот те покажу, «Шурик»… Шурик – мой ассистент, у него другая работа! Взял мочалку, намылил и вперед! Быстро! А то сейчас за командиром твоим пошлю… , Да, и все, что отрежу, бережно соберешь и сложишь вон в ту кастрюльку. Все понял?!…
Алжан недовольно сморщился, окунул мочалку в ведро и стал тереть ее большим куском хозяйственного мыла. Потом, брезгливо, держа мочалку двумя пальцами и отворачиваясь, стал имитировать мытье предоперационной зоны.
Да кто-ж так моет?! Мой как свои! Три как следует!..
В общем, это был один из тех немногих случаев, когда мне пришлось видеть Алжана действительно работающим. Иванычу, видимо, удалось запугать его жалобами командиру. Алжан орудовал мочалкой в клубах мыльной пены, просушивал промытое марлей, брал тампон, пропитанный йодом, и тщательно обрабатывал места предстоящих надрезов…
Когда мы закончили, на улице было уже темно. Крупные бархатные звезды покрывали черный небосклон. Звезд было так много, и они были такими яркими, что кроны окрестных деревьев пропечатывались на фоне неба контрастным черным. Было еще не холодно, но уже по-осеннему свежо. В казарму заходить не хотелось, мы расположились в курилке у входа. Живой столб ночных махаонов клубился под фонарем над дверью. Крупные мохнатые бабочки, подчиняясь безусловному рефлексу стремления к свету, плотной массой бились друг о друга, стараясь пробиться как можно выше. Чтобы, в результате, удариться о горячую лампу и упасть замертво. Безусловное рефлекторное подчинение. Как это, все-таки, мерзко. Кому все это нужно? Кому становится лучше, когда четыре здоровых парня, не обученных деревенской работе, целый день гоняются за свиньями? Любой деревенский пацан сделал бы все это в пять раз быстрее. Да еще и с удовольствием. Я посмотрел на Витьку. Похоже, его тоже одолевали не самые приятные мысли. Он сидел с таким лицом, будто именно с ним, а не с кабанчиком произошло сегодня что-то непоправимое. А ведь следующим в шеренге, после Данилина, стоял другой Витька. Пятилев. Выросший в деревне и призванный на службу после первого курса ветеринарного института. Я уверен, что он записался бы в группу захвата свиней добровольно, будь у него информация. Ведь ему весь этот процесс был бы более, чем интересен…
Мы вернулись в казарму. Дневальный передал, что нам приказано, по окончании работ, привести себя в порядок и прибыть на камбуз. Нам был оставлен ужин.
Есть не хотелось никому, кроме Алжана. Но приказ есть приказ. Никому не хотелось нарываться на неприятности по такому пустому поводу. Не меньше часа мы провели в бане, смывая с себя следы схваток с животными.
На ужин мы пришли совсем поздно, в мокрых робах и ботинках. Вся часть уже спала. В ярко освещенной столовой пахло свежеиспеченным хлебом. На входе нас встретил Богдан. Он поставил перед нами кастрюлю гречки с мясом, большую тарелку нарезанного крупными ломтями, еще горячего хлеба, блюдце с куском сливочного масла и чайник с киселем из лимонника.
– Ешьте, герои, приятного вам! – сказал он, усмехаясь в усы, – Только не шумите сильно, у меня там гость, – он указал оттопыренным большим пальцем себе за спину, в сторону приоткрытой двери в офицерскую столовую. И посуду за собой помойте, я дежурного матроса уже отпустил.
Аппетит приходит во время еды, это правда. Запах свежего хлеба затуманил неприятные воспоминания. Молодость и последствия физической нагрузки взяли верх. Мы вдруг, вспомнили, что у нас сегодня еще не было ни обеда ни ужина. Мы с удовольствием отдались трапезе.
Допив кисель, я пошел мыть свою посуду. Проходя мимо двери в офицерский зал, я остановился. Оттуда доносилось какое-то странное, нечеловеческое сопение. Я осторожно заглянул. За угловым столом небольшого офицерского зала сидел замполит Пятак. Перед ними стояла почти пустая литровая банка с остатками прозрачной жидкости. Рядом с банкой – зеленая эмалированная кружка, несколько грязных тарелок, и та самая кастрюлька из чемодана Иваныча. Уже пустая. Неприятно пахло спиртным перегаром. Пятак спал, привалившись к стене, уронив голову на меха своих шейных складок. Его маленькие круглые глазки были прикрыты розовыми, как будто совсем без ресниц, веками. Жидкие белесые волосы, обрамляющие круглую блестящую лысину, сбились в два почти симметричных, свисающих над бровями пучка. Струйка мутной тягучей слюны стекала из угла рта на воротник кремовой офицерской рубашки.
Эх, зря мы бочонок с собой не взяли, сейчас бы пригодился, – раздался шепот Шурика за моей спиной.
Я обернулся. Позади меня стояли Витька и Шурик. С нескрываемым отвращением они разглядывали полуживую тушу пьяного замполита.
Да. И Иваныч рано уехал, – подыграл Шурику Витька.
Да ладно, фиг с ним, с Иванычем. Был бы бочонок, я бы и без Иваныча справился, я же ассистент, – серьезно проговорил Шурик, – К тому же, Паблий Сирийский еще до Рождества Христова всех нас предупредил: «Ab altero expectes, alteri quod feceris – Жди от другого того, что ты сам другому сделал».
Мы с Витькой не сдержались и заржали в голос. К нам тут же присоединился Шурик. Капитан третьего ранга Пятак затих, почмокал губами и выпустил на воротник очередную порцию слюны. Он был мертвецки пьян и крепко спал. Так крепко, что вряд ли бы проснулся даже в том случае, если бы на него и правда одели бочонок.
Долгопрудный. Ноябрь 2017
Искусство военно-морского менеджмента
В мире написано великое множество книг и статей о том, как правильно нужно ставить цель. Думаю, как минимум, девять из десяти авторов всяческих «букварей менеджеров» и «сборников советов для успешных людей» не обошли эту тему стороной. Более того, большинство из них, дают одни и те же, или, как минимум, очень похожие рекомендации в этой области. В конечном итоге, все советы так или иначе, являются производными одного единственного, ставшего почти универсальным, правила. В результате сегодня, если вы спросите любого менеджера любой страны и любой отрасли о том, как нужно правильно ставить цель, наверняка услышите, что цель нужно ставить по SMART.
Прежде чем перейти к более интересному, с моей точки зрения, повествованию, должен объяснить для нормальных людей, в смысле, для не менеджеров, что SMART – это англоязычная аббревиатура, которая в силу своей универсальности и многократного заимствования «оригинальной идеи» друг у друга разными авторами, «обросла» таким количеством вариантов расшифровки, что может служить отличной темой для отдельной лингвистической диссертации. К сожалению, я не знаю, какой вариант был первоначальным, и привожу наиболее распространенные.
Итак, менеджеры считают, что правильно поставленная цель должна быть
S – specific / significant – конкретной / важной
M – measurable / meaningful – измеримой / значимой
A – achievable / ambitious – достижимой / амбициозной
R – realistic / result-oriented – реалистичной, ориентированной на конкретный результат
T – time-oriented / timely – ориентированной на время / своевременной
Как видите, какой бы вариант расшифровки вы не выбрали, метод постановки цели от этого существенно не меняется. И в принципе, это разумно, что цель должна быть поставлена таким образом, чтобы было понятно, что конкретно и кому именно нужно сделать, к какому сроку и как будет измеряться результат. Кроме того, будет лучше, если исполнитель будет верить в достижимость этой самой цели. И, уж конечно, выполненная цель должна служить какому-то прогрессу. Иначе, зачем же ее ставить то? Так что правило, безусловно, полезное, да вот только, с моей точки зрения, далеко не обязательное, а в некоторых случаях, и вовсе лишнее. И уж конечно, это правило ни в коей мере не является панацеей, какими бы магическими свойствами его не наделяли светочи теоретического менеджмента.
Не согласны? Охотно приведу пример.
Эту сцену я наблюдал своими собственными глазами в одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году, будучи матросом взвода охраны одного из приемно-передающих радиоцентров Краснознаменного Тихоокеанского флота.
Каждую субботу в нашей части проводился парко-хозяйственный день (ПХД). Это значит, что весь личный состав части, не занятый на вахте у передатчиков, в караульной службе или в других нарядах, на целую субботу распределялся по разным участкам для выполнения всевозможных хозяйственных работ. Для этого, сразу после завтрака, командир каждого подразделения строил свою команду и осуществлял, так называемый, развод личного состава на работы. То есть делил подразделение на группы или персоналии и ставил каждому индивидууму или группе цель по уборке помещений или территорий, мойке, чистке или ремонту инвентаря, рытью траншей, прокладке кабелей и всякой другой, хозяйственной, и, видимо, кому-то необходимой деятельности.
В то время в нашей части служил один сверхсрочник. Назовем его старшим мичманом Енкиным. Он командовал электромеханическим отделением (ЭМО). Это значит, что именно его команда обеспечивала всю часть электроэнергией, водой, теплом, исправно работающей канализацией и прочими бытовыми радостями. Отделение состояло из пяти – семи универсалов: мотористов, слесарей-сантехников, кочегаров и электромехаников в одном лице.
Не знаю, насколько хорошим командиром был Енкин, я ему никогда не подчинялся, но летом, как правило, его команда исправно выполняла все свои обязанности несмотря на то, что все оборудование и механизмы, которыми располагало отделение, были рухлядью редкостной.
Зимой же все было не так позитивно. По крайней мере с теплоснабжением. Уж не знаю, какова была причина сего явления, но температура в жилых помещениях, а именно, в нашей казарме и в трехэтажке, где жили некоторые офицеры и мичманы со своими семьями, крайне редко поднималась выше двенадцати градусов по Цельсию. Слава богу, ниже восьми градусов она тоже не опускалась, и жидкости не меняли своего агрегатного состояния. Тем не менее, зимой ни команду, ни самого Енкина не любили.
Видимо, именно по этой причине, Енкин пил. Причем, пил не шуточно, и, почему то, круглый год. Кроме того, имел безупречный «нюх» на все спиртосодержащее.
Однажды, его команда разжилась дрожжами и сахаром, позаимствовала на полевой летней дойке близлежащего колхоза молочную флягу, да и поставила в ней брагу. Фляга стояла в самом дальнем углу котельной, погребенная под огромной кучей угля. Никогда раньше Енкин не копался в угле. Но в один из дней, когда брага уже практически настоялась, он ее нашел. Он не ругался, не объявлял взысканий и не наказывал подчиненных ни морально, ни физически. Даже зачинщика искать не стал. Он просто унес флягу к себе домой.
ЭМО-шники снова сделали вылазку на летнюю колхозную дойку. Дрожжи купили в ближайшем поселке. Благо, сахар на камбузе был всегда и в достатке. На этот раз фляга была спрятана под землей, в узком тоннеле между двумя теплотрассными колодцами, в месте, где кроме самих брагоделов, в период их службы, никто из срочников точно не бывал, не говоря уже об офицерско-мичманском составе. В общем, место для браги было выбрано сверх надежное. Но Енкина и это не остановило. Сами понимаете, что у него дома появилась еще одна, очень быстро опустощающаяся фляга.
Итак, суббота, ПХД, восемь тридцать утра. В просторном холле части, одновременно являющемся внутренним плацем, построена команда электромеханического отделения. Перед ними старший мичман Енкин.
Даже на расстоянии чувствуется, насколько ему тяжело сегодня утром. Он, как всегда, небрит и хмур. Ему очень мешает яркое освещение ламп дневного света. Он щурится и недовольно морщится. Ведь, как назло, именно та часть мира, которою он видит с высоты своего, почти двухметрового роста, в это утро наиболее недружелюбна и невыносимо раздражающа. Да еще эта мичманская пилотка! Будто железными клещами сдавила его череп, вызывая нестерпимую боль где-то глубоко, между полушариями. Впрочем, сегодня утром боль была бы и без пилотки, но с пилоткой, особенно…
Но мичман советского флота умеет стойко переносить все тяготы и лишения. К тому же многолетняя закалка. Ведь утро – оно же каждый день утро. Енкин собирает волю в кулак и минуты две генерирует какой-то, только одному ему известный план работы на день. Затем произносит: «Короче, сейчас это», – повисает короткая пауза, после которой: «А потом… Все вместе, сразу», – следующая пауза повисает почти на целую минуту. После чего, видимо что-то серьезно переосмыслив, Енкин выдавливает из себя заключительное: «Но это потом. А сейчас это!», – еще короткая пауза, и долгожданное: «Разойдись!»
И все! Задача поставлена! И весь личный состав отделения быстро расходится выполнять каждый свою часть работы, причем, не задавая абсолютно никаких вопросов. Какие могут быть вопросы, и так все понятно!
А вы говорите SMART…
Долгопрудный. Ноябрь 2011.
Кок, плов, и камбуз или Мудрое командирское решение
Сегодня в каждом крупном городе вы без труда найдете несколько доступных мест, где можно отведать настоящего узбекского плова. В советские годы, такая возможность была только у жителей Средней Азии. Остальные же граждане нашей необъятной и многонациональной, представляли плов именно таким, каким его готовили в их семьях. Если готовили, конечно.
В моей семье плов иногда случался. У мамы получалось очень вкусно.
К сожалению, мама почти не путешествовала. Даже внутри Союза. Не имела такой возможности. Она никогда не была ни в Средней Азии, ни на Кавказе. Тем не менее, во времена моего детства, она очень любила порадовать своих домашних каким-нибудь этническим деликатесом. Поэтому, время от времени, особенно по праздникам, на нашем столе появлялись замечательные флагманы различных национальных кухонь, приготовленные по рецептам, добытым самыми разными путями: из поваренных книг, по совету подруг, с обратной стороны листочка календаря – численника… Суп харчо, бигос, цыпленок табака, зразы, манты, форшмак и, конечно, плов. Все это великолепие мама готовила очень вкусно, и, при этом, немножко по-своему. В общем, и не удивительно, так как и достоверность печатных материалов и наличие необходимых ингредиентов в магазинах в те годы оставляли желать лучшего.
Поэтому, наиболее близкий к правильному узбекскому плов я попробовал гораздо позже, будучи матросом одной из воинских частей Краснознаменного Тихоокеанского флота. Часть была маленькой. Человек десять офицерско-мичманского состава, три отделения моряков – связистов, отделение обеспечения, взвод береговой охраны, и, как выяснилось, самый профессиональный из всех нас в своей специальности, кок.
Кока звали Серегой. Вернее, по-настоящему, его звали Суннатилла, но, для более легкого запоминания своего непривычного для нас имени, он представлялся Сергеем. Серега был нашего призыва. Невысокий, худощавый, очень добрый и всегда улыбающийся молодой человек из Ташкента, успевший до службы закончить кулинарный техникум, первый курс какого-то пищевого ВУЗа, и, параллельно с учебой, дослужиться до повара в каком-то известном в то время Ташкентском ресторане.
Он, конечно, не был простым коком, он был художником. К приготовлению пищи относился как к искусству. Благо, набор продуктов, входящий в паек матросов Тихоокеанского флота, и земляк-товаровед на базе Амурской флотилии не сильно ограничивали его фантазии. Он был талантлив и необычайно работоспособен. Я уверен, что в то время нашему ежедневному меню могла позавидовать любая, даже самая штабная воинская часть. Каши, томленые с курагой и черносливом, горячие бутерброды, всевозможные сложносочиненные омлеты, борщ с чесночными пампушками, финский суп из чавычи на молоке, котлеты по-киевски, печень по-строгановски, люля, плов, чай с элеутерококком…
Серега увлекался и импровизировал. Он получал удовольствие от процесса приготовления и от того, что доставлял нам радость. Даже элементарные макароны по-флотски у него больше напоминали знаменитые спагетти болоньезе.
А еще у Сереги была мечта. Он хотел служить на самом настоящем флоте, морском. В его планы не входило проведение ближайших трех лет своей жизни в пределах нашей совсем маленькой воинской части, затерянной в глуши подхабаровских болот. Серега еженедельно писал рапорты в штаб флота. Просил перевести его на подводную лодку, или, хотя бы, на корабль.
В день своего отъезда Серега кормил нас просто по-царски. Для обеденного меню он выбрал местную, дальневосточную кухню. Рыбная солянка с папоротником, салат из кукумарии, настоящие дальневосточные самолепные пельмени из кижуча и кисель из лимонника. А на ужин, конечно, был вкуснейший узбекский плов, чай с чабрецом, и даже свежеиспеченные лепешки. Не из тандыра, конечно, но, тем не менее, очень вкусные.
После ужина весь личный состав, не занятый в нарядах, долго стоял на улице, с грустью наблюдая, как командирский УАЗик, подпрыгивая на ухабах, навсегда увозит всеми уважаемого кормильца.
Двумя часами позже, мы как обычно построились на вечернюю поверку. Мичман Никишин, сдвинув фуражку на затылок своей абсолютно круглой, как футбольный мяч, головы, старательно двигал толстыми губами, дочитывая список фамилий личного состава.
– Харламов
– Я
– Хромов
– Я
– Цаплин
– Я
– Проверка оконче..
– Трищ мичман, разрешите обратиться, – оборвал Никишина на последнем слове борзый дембель Вася Благоденский
– Благоденский, твою макушку, ты опять меня перебиваешь…
– Извините, трищ мичман, и так ясно, что все, кроме Сереги на месте, у меня вопрос срочный…
– Давай свой срочный, твою макушку, выкладывай, и чтоб не перебивал меня больше!
– А что мы завтра жрать будем? В смысле, кто теперь кок? Серега то ведь уже на вокзале, наверное. А завтра утром он из Владика вертушкой на авианесущий крейсер. У него теперь там камбуз, блин.
Глаза мичмана перешли в режим пустоты. Повисла, по истине, МХАТ-овская пауза. Похоже, он не был готов к ответу на этот вопрос.
Никишин, наконец, вышел из оцепенения, и, не слова не говоря, быстрым шагом отправился к кабинету капитана второго ранга Самойлова – командира нашей части.
Мы все, включая самого борзого дембеля Благоденского зажмурились. Каждый из нас уже знал, что может случиться, если «Батю», то есть, кап-два Самойлова, потревожить в неподходящий момент. А момент был ну очень не подходящий.
Два дня назад в часть привезли очередную квартальную порцию спирта для протирки передатчиков. Двести литров. Сразу после этого в кабинете командира собралось экстренное совещание в составе самого кап-два Самойлова, начальника штаба, капитан-лейтенанта Чекашина и самого авторитетного в части человека – старшего мичмана Кирюхина – бывшего непосредственного начальника, покинувшего нас Сереги, и, по совместительству, начальника склада продуктов питания и средств протирки передатчиков.
Совещание шло уже вторые сутки. Время от времени дверь в кабинет распахивалась, выпуская клубы табачного дыма и раскрасневшегося Кирюхина, сжимавшего в руках деревянную, потемневшую от времени ручку зеленого эмалированного чайника. Кирюхин выходил на улицу. Очень усталой, неуверенной походкой брел в направлении склада средств протирки. Минут через десять возвращался той же походкой и с тем же чайником. Но, уже, явно не пустым.
Никишин трижды постучал, приоткрыл дверь, просунул голову в образовавшуюся щель:
– Трищ капитан второго ранга, разрешите войти?
Минут через пять дверь резко распахнулась. Решительным, но не очень ровным шагом из кабинета вышел сам Самойлов. Высокий, поджарый, широкий в плечах. Смуглое лицо, густые черные брови, прямые тонкие губы, широкие усы, латунно блестящие холодные глаза. Военно-морская черная со светлым кантом пилотка, лихо заломленная набок, давно потухшая папироса в уголке криво ухмыляющегося рта. Морская куртка-канадка с расстегнутым воротником-капюшоном, надетая прямо на тельняшку, руки в карманах, кожаные шлепанцы на босу ногу.
«Батя» два раза прошел вдоль вытянувшегося по стойке смирно и затаившего дыхание строя, сверля наши лица своим холодным, недобрым прищуром. Остановился, вытащил руку из кармана и с силой ткнул своим костлявым указательным пальцем в грудь самого ближнего к нему бойца:
– Кто такой? Выйти из строя!
Витька Петелев, старательно вытягивая длинные шарнирные ноги, отчеканил два положенных для данной церемонии шага и повернулся лицом к строю.
– Матрос Петелев, – бодро пропел он, испуганно вытаращив свои и без того большие глаза.
– Где служишь?
