Вслед за Эмбер

скачать книгу бесплатно


Мои новые лакированные туфли сильно скользили, а подойдя к «месту действия», я почувствовал себя совсем неуютно, когда увидел других гостей, – настолько они все были расфуфыренны. Едва моросило, но уже раскрылись зонты, похожие на купола-луковички. В моей семье зонты при первом же порыве ветра выворачивались и принимали форму тюльпана. Я поднимался по изящной пологой лестнице сквозь вихри смешивавшихся духов. Пускали по приглашениям – нужно было назваться, и тебя отмечали в списке. Следующее препятствие – дамы, которые принимали у гостей вещи. У меня не было ничего, что я мог бы снять и не выглядеть так, будто продул в покер на раздевание. Все это время Эмбер наблюдала за мной: вдруг бы я не попал внутрь, но все равно я не сразу узнал ее и почти прошел мимо – высокая прическа, сандалии на платформе (моих 180 сантиметров неожиданно хватило с натяжкой). Она смотрела на меня, уперев кулачки в бедра в притворном гневе.

– Два месяца прошло, а ты меня уже даже не помнишь? Похоже, я не умею оставлять о себе впечатление надолго!

– Черт возьми, что случилось с твоим глазом? – спросил я. Ее макияж, несмотря на синие тени, только частично маскировал синяк.

– Сама виновата! – Она хлопнула себя по лбу и рассмеялась. – Один наш горячий жеребец не хочет рысить и постоянно переходит на галоп. Я лонжировала его вчера, и он пришел в ярость, мотал головой, срезал круг. – Она погрызла заусенец. – Вольная душа, вот и все. Его зовут Колыбелька.

– Колыбелька? – переспросил я недоверчиво.

Она усмехнулась:

– В лошадином мире с Колыбельками, Спокойками или Мериносами как раз и надо держать ухо востро.

– Не уверен, что поставил бы на лошадь, которую зовут как матрас.

– И был бы неправ. – Она лукаво улыбнулась.

Мы смотрели друг на друга не отрываясь, и между нами явно пробегали искры. Благодаря отцу я знал кое-что об электричестве, он назвал бы это «полезным» током.

– Вижу, ты не изменился, – сказала она, а окинув взглядом мой костюм, сдержала смех, – почти.

– Я – нет, а вот ты – да.

Я оглядел ее с головы до ног, и не сказать чтобы одобрительно.

– Да ладно, давай выпьем, я чувствую себя голой без выпивки. – Она вздохнула и пошла к пирамиде уже налитого шампанского, а я взял себе «Кровавую Мэри».

– Гимнофобия – так называется боязнь голого тела. Бен, о котором я тебе рассказывал, изучает психологию. Каждый страх, который только можно представить, даже самый дикий, имеет название.

– Больше всего я боюсь падения. Мне снится, что я падаю с лестницы, перил нет, не за что ухватиться, и тогда резко просыпаюсь. Я не боюсь упасть с лошади, это и так все время происходит. Другое дело – упасть с крыла аэроплана или с мачты, меня трясет, стоит только представить.

– Обычная боязнь высоты, ничего такого. Если хочешь знать, есть по-настоящему странные страхи: некоторые боятся бороды, я не шучу. Может, это потому, что из-за бороды человек может выглядеть как дикий зверь. Это называется погонофобией.

– А ты? – Ее глаза сузились, когда она чокнулась со мной бокалами. – Расскажи, чего ты боишься больше всего? – Мы встретились взглядами. Она так смотрела на меня, будто хотела заглянуть в душу.

В этот момент к нам подошел высокий (188 сантиметров) элегантный мужчина, который, как я подумал, был отцом Эмбер. К моему ужасу, у него была, что бы вы думали, – борода! Пусть седая и аккуратная, но все же борода, – надо же было мне так опростоволоситься! Он посмотрел на меня скорее с любопытством, затем обнял Эмбер за голые плечи, словно показывая, кому все это принадлежит: в том, как он это сделал, было что-то неправильное, слишком уж медленным, нарочитым получилось прикосновение, и я понял, что этот мужчина – не ее отец, хотя по возрасту мог быть не то что отцом, а дедом. Мне потребовалась пара секунд, чтобы скрыть слишком очевидное потрясение… В уголке ее рта появилась ямочка, будто ей жаль, если я не одобряю его для нее, но она не собирается что-либо скрывать. Зачем она вообще позвала меня? Как свидетеля, посмотреть, что она делает с собой? Или как героя, который бросится ее спасать? Просто как друга?

– Стюарт, Итан. Итан, Стюарт. – Она показала сначала на него, потом на меня. – Итан писатель, – добавила она гордо.

– Вроде того, – поправил я. – Сценарист, начинающий, еще студент.

Стюарт взял мою руку в свои, приветствуя тепло, по-отцовски. Потом повернулся к Эмбер и тихо сказал:

– Я волнуюсь. Таня уже должна быть здесь. – У него определенно был британский акцент.

– Ваша жена? – спросил я.

Эмбер бросила на меня взгляд, который говорил «молчи», а потом мягко сказала:

– Таня – дочь Стюарта.

Я глотнул коктейля, пытаясь все это осознать. Одно с другим не клеилось: наше общение, как мы всегда разговаривали по телефону и смеялись, а теперь она с ним, этим «престарелым мальчиком», наверняка он окончил шикарную закрытую школу. Я прикинул – родился между войнами. И я сейчас не о Корее или Вьетнаме говорю, а о Первой и Второй мировых!

Эмбер, судя по всему, догадывалась, о чем я думаю. Она не встречалась со мной глазами и совершенно неожиданно показалась слабой и измученной, будто страдала от чего-то, что держала внутри себя. Я тут же смягчился. Может, у нее комплекс Электры? К тому времени стало невозможно не обращать внимания на общее движение к столам, на которых салфетки распушили хвосты, как павлины. Желудок скручивало, хотя из-за произошедшего мясо и овощи казались мне безвкусными. За столом я пытался уследить за разговором соседей, но на деле просто нечленораздельно реагировал на тон голосов. Надеюсь, у меня получалось угадывать: «Да. Здорово. Нет? Ох». Я, должно быть, показался им тем еще недотепой.

Все мои мысли были только о парочке, которая сидела в противоположной части обеденного зала. Время от времени я делал вид, будто осматриваюсь, но смотрел на них. Я еще не знал тогда, что фамилия Стюарта – Ридс. Кто в Окленде не видел рекламных щитов компании Reeds & Anderson Investors! Два умника в несочетающихся галстуках (один в горошек, другой – в полосочку, модный эквивалент «Кинг-Конга против Годзиллы») и что-то там о важности совместной работы. Но я понял это, только когда распорядитель поднялся, чтобы поблагодарить новых спонсоров за их «невероятную щедрость в деле защиты окружающей среды», и выделил Стюарта, который держался скромно и с достоинством, вероятно, потому, что это Эмбер притащила его сюда. В середине обеда между столами бродила пожилая леди, не зная, куда сесть, пока Стюарт не принес ей стул к их столу. Я засомневался, вдруг я все понял неправильно? Может, эта женщина – его жена?

Может, и нет. Все выбирали десерты на обильном шведском столе. Стюарт с Эмбер подошли к нему, и я заметил, как они на миг взялись за руки, думая, что никто не видит. Глядя, как Стюарт передавал Эмбер тарелку и подкладывал ей то, на что она указывала, казалось, что она слишком маленькая, чтобы самостоятельно положить себе то, чего ей хочется. На обратном пути по ее тарелке скользили желе и пирожное «Павлова», она поймала мой взгляд и помахала кончиками пальцев. Если бы она так протирала лобовое стекло, то расчистила бы достаточно, чтобы смотреть одним глазом. Я выдавил ответную улыбку, потом посмотрел вниз на говядину, морковь, горошек и горку картофельного пюре на своей тарелке. Прекрасный натюрморт, но мне ничего из этого не хотелось.

The Gluepot

Середина марта 1979 года

Много дней и ночей после встречи в Альбертоне я думал о Стюарте, стремясь увидеть его глазами увлеченной Эмбер. Его обаяние, авторитет, деньги, щедрость и неподдельную скромность. Успешный человек, тут не поспоришь, и я, неожиданно для себя, завидовал чужой удаче. Он и выглядел неплохо для своих лет. С головы до ног – все в нем говорило об изысканном, но сдержанном вкусе. Как человек из бомонда, он знал нужные магазины беспошлинной торговли в любом пересадочном пункте мира. Элегантная, обтекаемой формы обувь, утонченный блеск часов, приталенный пиджак – все вместе придавало Стюарту величественный вид, такое приходит с внушительными ценниками. Хотя, по-честному, он и сам явно потрудился над тем, как пиджак сидел на нем. Не в смысле, что подгонял костюм, а в смысле, что работал над своей фигурой: ограничения в еде и алкоголе, регулярные и скучные тренировки на беговой дорожке… и, я полагаю, запредельная сила воли, а ведь он мог кинуть в магазинную тележку все, что захочется.

Первое впечатление о нем – милосердный, щедрый, ну и все те качества, которые я когда-то в католической школе обводил в филворде. Было в его лице и что-то архаичное, будто он пожилой волхв (тот, что держит золотую тарелку) из иллюстрированной детской Библии. Близко посаженные серо-голубые глаза под седыми бровями придавали лицу задумчивое выражение, высокие скулы, полные губы и выдающийся нос – все, казалось, подчеркивало, что он хорошо осведомлен о мире вокруг него, но не о самом себе или просто не озабочен собой. Он был загорелым, будто много времени проводил на улице, но зубы неестественной белизной подчеркивали, что это стоило дорого.

Если бы Эмбер променяла меня на сверстника, было бы тяжело, но по прошествии времени я бы это переварил. Но предпочесть мне старика? В двадцать один год даже ровесник моего отца (по сравнению со Стюартом, всего лишь сорока семи лет) казался мне пожилым. Можешь представить мои терзания из-за того, что она выбрала человека в паре шагов от пенсии. Серьезно, как она видит себя рядом с ним лет через десять? Что она будет делать? Наслаждаться жизнью на пенсии в деревне? Гулять по полю для гольфа с ним и его старыми друганами в пестрых туфлях с бахромой?

Подобные мысли часто заканчивались гротескными фантазиями, как мы втроем идем поплавать в бассейне (нетрудно угадать, кто из нас попадет на быструю, среднюю и медленную дорожки). Я срываю футболку, и от одного только взгляда на мои накачанные трицепсы и бицепсы Эмбер моргает и медленно приходит в себя, хотя по правде я далеко не Халк. Так как я сам сдал назад, когда она практически просила ее поцеловать, я решил, что сейчас можно самому сделать шаг навстречу. Что ж, первое, что я мог сделать, – это поставить палец на диск набора и осмелиться прокрутить его.

– Алло? – Ее голос звучал тихо.

– Эмбер? – Я был уверен, что теперь-то это она, а не ее мать.

– Итан! – Она сказала с явным облегчением, словно боялась, что я больше никогда не позвоню. С ужина в субботу вечером я уехал не попрощавшись, пока они вовсю танцевали.

Стюарт явно был жертвой уроков танцев, которые, стоит только попытаться перенести их на танцпол, категорически не работают. Его движения выглядели неправильными и анахроничными, он слишком крепко сжимал Эмбер, будто боялся уронить, и слишком далеко отклонял ее спину; в результате платье с разрезами задралось, а волосы, выбившиеся из высокой прически, чуть ли не подметали пол. Я боролся с желанием подойти и велеть ему отцепить от нее руки. Как раз играл хит «More Than a Woman»[4 - «Больше, чем женщина» (англ.).], который исполняли братья Гибб, – они пели так высоко, что скорее было похоже на сестер Гибб. Больше, чем женщина… Черта с два! Да она едва больше, чем школьница!

– Бедняжка, надеюсь, ты не заскучал тогда?

– Не, все было отлично, – соврал я сквозь зубы.

– Надеюсь, тебе понравился Стюарт?

– Ну, он ничего, судя по тому, что я видел, так-то я ничего не знаю ни о нем, ни о чем… – И самым обыденным тоном спросил: – Как вы познакомились?

– Благодаря Тане. У Стюарта трое взрослых детей, двое из них в Британии. Муж Фионы, старшей дочери, какая-то шишка в банке Barings. У них маленькая дочка и скоро будет еще малыш.

– То есть он уже дедушка, – подколол я, но она легкомысленно ответила: «Я знаю!», будто для нее это было так же невероятно.

– Чарли – средний, он только начал работать в шикарной юридической фирме. И Таня, она моя ровесница. Мы с Таней сблизились, когда она потеряла маму. Ты знал, что Стюарт вдовец?

– Э-э-э, нет, не знал. – Значит, он не так уж плох, как я думал. – Сочувствую ему. Когда это… случилось?

– Почти год назад. Она ехала на машине, а в другой было четверо парней, пьяные. Водитель тоже погиб.

– Ты знала… жену Стюарта?

– И он, и Таня так много о ней рассказывали, что кажется, будто знала, – с чувством сказала она. – И еще я видела ее фотографии. Знаешь, можно многое узнать о человеке по его фотографиям, таким, где он один. Глаза многое выдают. Таня приглашала меня к ним с ночевкой. Фотографии жены Стюарта до сих пор висят.

Я мог ясно представить, как она выскальзывает из кровати в девичьей комнате Тани, проходит мимо нескольких кукол, которые умильно таращатся в никуда, на цыпочках идет по длинному коридору, ныряет в большую кровать Стюарта и прижимается к его теплой седовласой груди. Морской декор, покрывало, шторы – все темно-синее или безупречно белое… отполированные паркетные доски, очень широкие, как на палубе корабля. Может, три веревочных узла в рамках, по диагонали на стене. И только он знает, как они называются и для чего нужны, поскольку, должно быть, знает все узлы, какие только есть в жизни.

– Забавно, что Таня знала Дэнни еще до нашей встречи, познакомились на соревнованиях по дрессажу! – сказала Эмбер более веселым тоном.

– Дэнни?

– Мой брат, дурачок! Таня думает, что Дэнни гей. Но так все девчонки думают, когда парень не падает в обморок от любви к ним, правда?

Это она на меня намекает, что ли? Да нет, она никогда бы не подумала, что я… гей?

– Должна сказать тебе кое-что важное. – Внезапно она стала серьезной. – Я доверяю тебе и… Знаю, ты не осудишь.

Я затаил дыхание.

– Мой брат… он и правда… гей. Вот почему у нас дома так дерьмово. Знаешь, папа очень строгий, он выращивает лошадей, для него мужчины могут быть только с женщинами. Он говорит, что природа так устроила: все должно создавать жизнь. Обо всем судят по результатам. Считает, что у лошади только четыре естественные походки, а заставлять ее «гарцевать и вытанцовывать» – очень символично относительно всего «ненормального, аморального и незаконного» в Дэнни.

Говоря это, Эмбер шмыгнула носом, а я молча обдумывал услышанное.

– Мама тоже не очень довольна, но он все равно ее любимчик, этого ничто не изменит. А я… я люблю его, он мой брат, я воспринимаю его таким, какой он есть, понимаешь? Но когда пытаюсь сказать: «Он не может изменить себя», папа лупит по стене кулаком и кричит во все горло: «Черт побери, если он может научить лошадь вести себя неестественно, он может и сам научиться действовать так, как, черт побери, положено природой!» Иногда я ужасно хочу выбраться отсюда.

– Не только твои родители так к этому относятся. Мой отец или выгнал бы меня, или отрекся, окажись я геем. Но, к слову, вдруг тебе интересно, я не гей.

На том конце провода настала напряженная тишина, так что я сменил тему и снова заговорил о ней самой.

– Когда… ты и Стюарт… – Я не мог придумать, как сказать это.

– Ох, боже мой, дай-ка вспомнить. Мы были на «Санта-Катрине» – это лодка, он назвал ее в честь жены – четыре недели назад. – Эмбер замолчала на мгновение, словно восстанавливая в памяти сцену. – Была очередь Тани стоять у штурвала, когда из ниоткуда в борт ударила волна. Стюарт помог мне удержаться на ногах и не отпускал. Смотрел на меня, его глаза были влажными, и тогда я все поняла. Да, я поняла тогда.

– А что Таня думает об этом? – спросил я, надеясь, что эта девушка, которую я даже не знал, угрожала чем-нибудь радикальным.

– Сначала было неловко, – сказала Эмбер с оттенком энтузиазма в голосе. – Таня все время говорила мне, что я, кажется, нравлюсь ее отцу, а потом без всякой причины стала холодна со мной. Но мы уже возвращаемся к прежним отношениям, мы пообещали друг другу на мизинцах, что никто и никогда не рассорит нас.

– А другие дети Стюарта знают? – Старшие брат и сестра обязаны быть против этой гадости!

– Он был аб-со-лют-но честен с ними. Ничего не делает за чьей-либо спиной, это не в духе Стюарта. И он не просит у них «разрешения». Я уже большая девочка, нам не нужно ничье «разрешение», чтобы жить так, как мы хотим.

Создавалось впечатление, будто Эмбер повторяла это наизусть.

– С Чарли вышло не очень, – призналась она, чуть смягчившись. – Он старше меня всего на семь лет. Сказал, что я слишком молода даже для него. А ведь он ничего обо мне не знает. Фиона же вообще вышла из себя. Я думаю, дело в том, что они потеряли маму. Нужно время, Стюарт уверен, что они смирятся.

– А твои родители? Они не против, что ты встречаешься с человеком их возраста?

– Ох, он даже старше. Маме только сорок три, а папуле – пятьдесят два. Стюарту, только представь, скоро будет пятьдесят восемь! Хотя папа так много работает физически… Если бы ты увидел его, подумал бы, что он старше.

Тогда я стал расспрашивать ее о том, каково это – общаться с шестидесятилетним. Вообще, конечно, он пока относился к пятидесятилетним, но ему оставалось меньше двух лет, так что я округлил. Да кем бы он ни был, он гораздо больше подходил матери Эмбер, чем ей самой. Даже ее бабушке – я не смог удержаться, добавил для пущего эффекта. Я бы еще больше нападал на него, но раздалось знакомое бренчание ключей, и вошла мама, запыхавшаяся, в сумке полно продуктов, а это означало, что еще несколько пакетов ждали меня в багажнике машины. А дальше был только стук банок со сладкой кукурузой, кукурузой со сливками, цельной кукурузой и молодой кукурузой, которые я ставил на полки в кладовой. Должно быть, по телевизору показали особое блюдо дня, которое вдохновило маму снова пополнить наши «запасы на случай землетрясения», которые мы всегда съедали в конце месяца (не из-за настоящей катастрофы, а из-за финансовой необходимости).

Как вообще может человек встречаться с подругой дочери? Насколько больным нужно быть! Судя по рассказу Эмбер, Стюарт начал выказывать нездоровый интерес к ней через полгода после смерти жены! «Не в духе Стюарта». Ха! А как же отношения с подружкой дочери? Я разозлился на Эмбер. Что она пытается доказать? Что она вся такая умная и зрелая? Его интересуют только ее тело, внешность и юность, как она может не видеть этого?

Мне пришлось буквально заставлять себя аккуратнее класть яйца в круглые ячейки на двери холодильника, которые всегда казались мне камерами смертников. Потом я заперся в туалете, просто сидел там на закрытой крышке, ничего не делая. Как яйцо в камере смертников. Единственное место в нашем девяностометровом жилище, где можно побыть в тишине и покое, хотя тоже недолго.

Кто знает, сколько минут я пялился на постер, прикрепленный к загрунтованной, но все еще не окрашенной двери. «Город парусов»[5 - Так называют Окленд. – Прим. пер.]. Какая из этих шикарных яхт принадлежит Стюарту? Вот та, с открытой верхней площадкой? Или та, у которой сзади торчат вышки для прыжков? А там что? Антенны? Удилища для троллинга? «Санта-Катрина»… «Он назвал ее в честь жены»… Там Стюарт спас от волны Эмбер и так посмотрел на нее, что она «все поняла». «Вестхейвен Марина» – просто выпендрежная стоянка для лодок, и ничего больше, вот что я бы сказал. Если бы я мог высказать Эмбер все, что на самом деле думаю: ей придется забыть о спасении планеты и начать изучать геронтологию, научиться ухаживать за пожилыми и проводить искусственное дыхание, чтобы однажды спасти своего старичка, – но это значило бы потерять все свои шансы. Я не смог бы даже просто снова ей понравиться, не говоря уж о том, чтобы она полюбила меня. Отношения со Стюартом не продлятся долго – это увлечение, не любовь. Ее чувство произрастало из потребности ощущать себя взрослой; его – из необходимости снова почувствовать себя молодым после смерти жены. Совсем скоро все затрещит по швам. Она захочет того, что и все молодые (танцевать как бешеная, болтать о всякой чепухе), а ему захочется того, что хотят старики (не танцевать как бешеный, не болтать о всякой чепухе). Плюс не надо забывать о напряженных отношениях с не принимающими ее двумя из его трех взрослых детей. Да. Я дал им около месяца, плюс-минус неделя.

В конце концов я отсидел задницу и встал посмотреться в зеркало, затуманенное разводами плохо вытертого средства для чистки стекол. Бен часто жаловался, что девчонки обращают внимание на меня, а на него – нет, возможно, потому, что я неплохо выгляжу: густая черная шевелюра, мечтательные голубые глаза, светлая кожа, придающая лицу артистический, а то и поэтический вид. Что он имел в виду? Что я красавчик, как Мик Джаггер на заре карьеры, или юнец с невинным лицом? Я сдернул с хвоста резинку и случайно вырвал несколько волосков. Я попытался выдвинуть челюсть вперед и стал похож на кроманьонца: будь мои плечи еще чуть квадратнее, они бы выглядели неестественно. У меня нет ни секретарши, ни билбордов с моей фотографией и рекламой растущего бизнеса. Нет лодки, которой можно любоваться. Я никто.

Мне нужно было поговорить с Беном, и я встретился с ним в Майерс-парке. Бен своими книгами занял всю скамейку, испещренную инициалами влюбленных.

– Я скажу тебе, что она в нем находит. Яхту. Он разрешает ей использовать яхту, когда она захочет, ей и ее друзьям, – жаловался я. – Все ее друзья зеленые.

– От зависти? – Он закрыл книгу, словно ему стало и правда интересно.

– Нет. Зеленые, в смысле идейные, они хотят спасти Землю, спасти китов, обнимаются с деревьями, все такое.

– Очень щедро с его стороны. – Он медленно покивал.

Я уловил в его словах восхищение – будто мало того, что она о Стюарте высокого мнения.

– Да ему нет никакого дела до окружающей среды!

– Откуда ты знаешь? – нахмурился Бен.

– На Намбассе ты видел много мужчин его возраста, да еще и работающих в финансах? Он просто пытается впечатлить ее и ведет себя так, словно ему не все равно.

В общем, говорить с Беном смысла не было. Он совершенно не разбирался в людях.

Апрель и май 1979 года

Жизнь превратилась практически в сплошное ожидание. Учеба в Оклендском технологическом университете только его усложняла. В то время я маниакально увлекался тенью и светом, которые мы изучали. Если правильно настроить камеру, можно буквально подсветить чей-то характер: всего-то нужны точно направленные отражатели Balcar и совсем немного передержки. Жесткие тени, изображая видимое гниение и терзание души, могли превратить даже самого безобидного человека в подлеца. Один из преподавателей показал, как свет и тень повлияли на результаты первых американских телевизионных президентских дебатов, которые транслировались в 1960 году, и предостерег нас от подобного воздействия на подсознание. И тем не менее я поймал себя на том, что делаю то же самое, когда возвращаюсь в мыслях к Эмбер и Стюарту: окутываю ее чистым белым светом, превращая чуть ли не в ангела, а его погружаю в зловещие тени настолько, что он становится монстром. В эти мрачные, колючие часы бессонницы Стюарт проходил весь путь от развратника и извращенца до пиявки в виде беззубого старика, который хочет омолодиться за счет свежей крови.