Когда плачет Стамбул

Lina Kaya

Когда плачет Стамбул

Глава 1. Чай под дождем

В тот день я совершенно не собиралась выходить из комнаты.

Ноябрь в Петербурге оставлял грустные капли на окнах, свинцовый свет стекал по стенам, и единственное, чего мне хотелось – побыть одной и допить последние глотки из тёплой кружки.

Я не люблю менять планы. Даже если это всего лишь зелёный чай.

Но чай закончился.

Настя, моя соседка по комнате, выглянула из-за книги и лениво откинула с лица прядь волос.

– Ань, сходи в магазин, а? Ты всё равно уже третий день в ночнушке ходишь, люди скоро пугаться начнут. Захвати хлеб и зелёный чай, пожалуйста.

Я уже набрала в грудь воздух, чтобы возразить… но не стала.

Иногда проще выйти, чем объяснять, почему не хочется.

А может, свежий воздух и правда поможет, хоть немного.

Я вышла, не застегнув пальто.

Дождь, словно пытаясь что-то рассказать, мягко касался лица.

У входа в магазин всё было как всегда: скользкие ступеньки, продавщица с красным носом и запах свежей мяты с табаком.

Всё это могло быть только в Питере – и в этом тоже был какой-то уют.

На выходе кто-то резко врезался в меня всем телом.

Я отшатнулась, пакет захрустел, покупки полетели вниз.

– Ах! Простите!

В ответ раздалась фраза на резком, непривычном слуху языке, за которой тут же послышался смех.

Я подняла глаза – несколько мужчин стояли у стены под навесом и что-то громко выкрикивали по-турецки.

По тому, как они смотрели на нас и хохотали, было понятно: они подтрунивали над своим другом, словно подталкивали его сделать этот шаг.

Мужчина, столкнувшийся со мной, выглядел смущённым: мокрые волосы прилипли к вискам, над бровью виднелся тонкий шрам. Почти не дыша, он спросил на ломаном английском:

– Sorry… You okay?

– Всё… нормально, – пробормотала я.

Он снова оглянулся на друзей – те продолжали смеяться, махать руками, что-то выкрикивать по-турецки.

Тогда он быстро повернулся ко мне, показал рукой на кафе через дорогу и произнёс с мягкой улыбкой:

– Çay?

Это слово было понятно и без перевода. Чай.

Я почему-то всё равно переспросила – скорее, чтобы потянуть пару секунд, собраться с мыслями.

– Что?

Он достал из кармана небольшой блокнот, на котором дрожащей рукой нарисовал чашку с паром и подписал: «Çay?»

Я вдруг вспомнила Серёжу. Он бы наверняка усмехнулся, скривив губы, сказал что-то вроде: «Ну конечно, Анька, чужой же мужчина предложил тебе чай – беги же быстрее!»

Но от мягкого кашемирового шарфа этого турка пахло гвоздикой, а в его глазах читались робость и какая-то почти детская надежда.

Я улыбнулась:

– Maybe five minutes.

В кафе пахло лимоном и мокрыми куртками.

На столе между нами лежал потрёпанный русско-турецкий словарь. Мы обменялись несколькими короткими фразами на смеси английского, русского и моих робких попыток вставить что-то по-турецки. Он сказал, что его зовут Керим, а потом осторожно спросил, учусь ли я здесь. Я кивнула.

Пока он листал страницы, я украдкой посмотрела на его руки: длинные, аккуратные пальцы, без кольца. Его имя сначала показалось немного странным, но тут же стало каким-то тёплым.

Он ткнул пальцем в одну из страниц словаря – неловко, почти наугад, словно боялся слишком долго молчать.

Я склонилась ближе, посмотрела на слово и едва не рассмеялась.

– Моль? – переспросила я и провела пальцеми в воздухе, словно изображая полёт какой-то нелепой букашки.

Керим тут же рассмеялся, быстро перелистнул страницу и с явным облегчением произнёс уже другое слово:

– Красивая!

– Вот, так уже лучше, – улыбнулась я.

Он достал салфетку, написал на ней «36» и показал три, а потом шесть пальцев.

Я улыбнулась, взяла ручку и тоже написала: «22».

– Хороший возраст, – тихо сказал он, уже по-английски, почти не дыша.

И вдруг всё показалось правильным и почему-то очень важным.

Мы вышли из кафе и молча пошли рядом.

От вентиляционных решёток поднимался тёплый пар.

Было так удивительно спокойно и легко, будто я нашла временное укрытие от всего мира. Его молчание не тяготило – наоборот, казалось родным.

И в этой мягкой тишине вдруг вспомнился один из немногих таких вечеров в детстве: мама укрывает меня пледом, гладит по голове и читает сказку, а весь мир вокруг становится мягким и безопасным.

Наверное, поэтому даже случайные прикосновения – особенно такие осторожные, как у Керима, – для меня всегда так много значат.

У входа в метро Керим что-то сказал на турецком. Я не поняла слов, но по тому, как он смотрел, как мягко улыбнулся, стало ясно: он благодарил за эти несколько минут вместе.

Потом он легко коснулся губами моей щеки и растворился в толпе.

Я осталась под дождём.

Лицо горело, на ресницах застыли капли, и внутри было странное ощущение, что всё только начинается…

и что если я сделаю ещё один шаг – всё изменится навсегда.

Глава 2. После дождя

Когда я вернулась в общежитие, Настя сидела всё на том же подоконнике с книгой. На этот раз её длинные тёмные волосы были закручены в небрежный пучок, несколько прядей всё равно выбились и щекотали ей щёки. Она задумчиво покусывала губу – Настя всегда так делала, когда пыталась вникнуть в сложное место текста.

Увидев меня, Настя сразу отложила книгу на колени и слегка наклонила голову набок.

– Ты чего такая? Всё в порядке?

– Да. Просто немного странный день, – я попыталась улыбнуться, но сама почувствовала, что улыбка вышла натянутой.

Настя вытянула ноги, обняла книгу, потом вдруг коротко хохотнула:

– Странный день у тебя бывает, когда ты проспала или кофе пролила. А сейчас ты какая-то… даже не знаю. Не отводи глаза – давай, рассказывай.

Я выдохнула, почувствовала, как в груди что-то болезненно дёрнулось.

– Познакомилась сегодня… с одним турком. Случайно. Он пригласил в кафе. Я пошла.

Настя молчала, затем медленно повела бровями вверх.

– Турок? Ань, серьёзно? – она даже перекатилась с бедра на бедро, явно переваривая эту информацию. – Ты же знаешь, чем это обычно кончается. Они сладко говорят, строят глазки, а потом – привет, дорогая, давай поживём у меня с мамой и дюжиной двоюродных братьев.

– Настя…

– Нет, правда. Ты умеешь выбирать, я не спорю. – Она коротко рассмеялась без веселья. – Серёжа хоть надежный, пусть и скучный как обед в студенческой столовой, а этот твой восточный кавалер…

Настя махнула рукой, будто отгоняя назойливого комара.

– Короче, смотри сама. Только потом не плачь у меня в подушку, когда этот твой турок исчезнет.

– Он не мой, – сказала я еле слышно.

Настя только качнула головой и снова уткнулась в книгу, правда, листала теперь слишком быстро, как будто текст был всего лишь поводом не смотреть на меня.

В комнате слышались шаги в коридоре, кто-то в соседней секции смеялся, захлопнулась дверь – а внутри меня было тихо, гулко, словно весь шум мира оставался где-то снаружи.

Я переоделась в футболку и шорты, забралась под одеяло и свернулась клубком, прижав колени к груди.

Так я делала с детства, когда боялась темноты или чувствовала, что в душе слишком много и оно всё может расплескаться.

Ткань пододеяльника чуть шуршала под пальцами, а холодные ступни медленно отогревались в этом плотном тёплом коконе.

Я закрыла глаза и почти сразу оказалась в школьном спортзале.

Запах дешёвой краски и надутых шариков, музыка из колонок трещала и хрипела.

Илья из параллельного подошёл, молча взял меня за руку. Его ладонь была влажной, чуть дрожала. Мы танцевали неловко, он всё время смотрел куда-то за моё плечо. А я считала удары сердца и боялась пошевелиться, чтобы не спугнуть этот странный хрупкий момент.

Когда музыка закончилась, Илья отпустил мою руку, даже не взглянул на меня, и убежал к своим друзьям.

Наверное, с тех пор я и выбираю таких мужчин. Тех, кто не знает, что с тобой делать, кто сам ещё пугается собственных чувств. Может быть, так проще не ждать от них многого. И не слишком разочаровываться, когда всё заканчивается.

Я уткнулась лбом в подушку.

Серёжа должен вернуться послезавтра. Наверное, снова повезёт меня на дачу к друзьям, будет жарить мясо, рассказывать свои вечные шутки, а я сидеть рядом и старательно улыбаться.

Он крепко держит мою руку в толпе, чуть больно сжимая пальцы – так, чтобы все видели, чья я.

Почему же тогда в груди тесно, как будто кто-то завязал там тугой узел?

Я ведь даже не жду, что Керим напишет. Не жду.

Только почему телефон сегодня так долго лежал в руке, а экран оставался чёрным?

Завтра первая пара – психология развития личности.

Если бы я была своей собственной пациенткой, я бы сказала: у этой девочки слишком давние воспоминания о том, как её оставляют посреди зала под медленный танец. И она до сих пор живёт с этим.

Я провела руками по щекам – кожа горела, как после жара.

Это ведь всего лишь чай под дождём.

Всего лишь турок с мягкими глазами и застенчивой улыбкой.

Но почему внутри дрожит, как тогда, когда Илья отпустил мою руку и убежал?

Глава 3. Бунт зеркала

Меня разбудил какой-то суетливый звук.

Я медленно открыла глаза и увидела Настю: она стояла у распахнутого шкафа, перебирала вещи, достала коробку с резинками и шпильками, потом заколки.

В полумраке комнаты всё это – шелест ткани, скрип ящика, даже её короткий вздох – резало утро, как тонкая трещина по стеклу.

Я чуть шевельнулась и тут же почувствовала, как что-то холодное больно ткнуло в бок.

Телефон.

Он, видимо, всю ночь пролежал рядом, впившись в простыню, будто был продолжением моих рук, моих мыслей, снов, в которых я до последнего цеплялась за него.

Первым делом я включила экран.

Сообщение.

На дисплее светилась фотография той самой салфетки из кафе: цифры «36» и «22», а рядом пририсованная смешная чашка с завитками пара, как будто чай весело танцевал в воздухе, приглашая не бояться.

Под фото стояла короткая надпись на английском:

«Tea tonight?»

Я вдруг улыбнулась.

Даже если бы там не было этих слов, всё было бы понятно по одному этому неловкому рисунку.

Он хотел встретиться. Сегодня.

И от этой простой мысли весь мир сразу чуть сместился, зазвучал иначе – как если бы с привычной мелодии вдруг сорвалась новая, ещё не сыгранная нота.

Настя уже закалывала волосы шпильками.

У неё всегда выходил безупречный узел на затылке – лёгкий, чуть небрежный, но ровно настолько, чтобы казаться естественным, как будто волосы сами так легли, без усилий.

Я встала и тоже подошла к зеркалу.

Попробовала собрать свои – так же медленно, с тем же движением кисти, чуть нажимая пальцами, будто повторяя за ней почти послушно.

Но всё равно что-то снова не вышло: пара тонких прядок упрямо выбились, одна заколка соскользнула и повисла где-то сбоку, словно назло.

Настя поймала мой взгляд в зеркале и ухмыльнулась:

– Оставь, Ань. Тебе даже идёт, когда чуть-чуть небрежно. Это твой стиль.

– Угу, «мой стиль», – фыркнула я, но губы всё равно дрогнули в улыбке.

А где-то глубже, под этим лёгким смешком, всё-таки кольнуло.

Настя всегда была чуть более… законченной.

Даже её волосы умели ложиться правильнее.

После завтрака мы вдвоём достали свои косметички – у нас это был почти ритуал.

Тон, лёгкая пудра, тушь.

Настя быстро провела кистью, несколько раз взмахнула руками, и уже через пару минут у неё на лице было всё то же лёгкое сияние, которое всегда заставляло людей улыбаться ей в ответ.

Я же сидела чуть сгорбившись, выводила стрелку карандашом – неуверенно, с мелкими замираниями руки.

Потом стирала, начинала заново, и линия снова выходила чуть толще, чем хотелось.

Сегодня мне особенно нужно было выглядеть безупречно.

Сегодня вечером я собиралась стать чьей-то особенной – пусть даже всего на час.

Мне отчаянно хотелось, чтобы в его глазах я оказалась ровно такой, какой сама себя давно мечтала увидеть.

Настя, бросив взгляд в мою сторону, хмыкнула:

– У нас что-то намечается?

Я пожала плечами, стараясь, чтобы голос звучал лениво:

– Может быть.

Она приподняла бровь, словно собиралась сказать ещё что-то, но передумала и снова вернулась к своему зеркалу.

Университет сегодня тянулся особенно медленно, почти вязко, будто кто-то растянул минуты в тонкие липкие нити.

Лекции сменяли друг друга, профессор что-то увлечённо писал на доске – длинные схемы, стрелки, слова, которые сейчас даже не доходили до сознания.

Я смотрела в окно.

По стеклу лениво ползли дождевые капли, сливаясь в кривые дорожки, а за ними весь мир казался чуть размазанным, как будто его нарисовали на мокрой бумаге.

Сегодня Настя села рядом с парнем с нашего потока – он наклонился, что-то шепнул ей на ухо, и она тихо рассмеялась, чуть склонив голову к плечу.

Я осталась одна за партой, но впервые это одиночество не кололо.

Наоборот, в нём было что-то неожиданно лёгкое, почти радостное – будто у меня был собственный маленький секрет, о котором не знали даже они.

Я достала блокнот и начала водить ручкой по полям конспекта.

Сначала это были просто линии, бессмысленные завитки, но потом они сами собой сложились в купола, балконы, старинные фонари.

Наверное, Стамбул на самом деле совсем не такой, но мне хотелось придумать его заново – свой Стамбул, только для себя и для Керима.

После пары Настя потянула меня в туалет.

Мы стояли вдвоём в кабине, курили, дым лениво плыл к потолку и цеплялся за старый кафель, пропитывая волосы и рукава.

Настя чуть склонила голову набок, стряхнула пепел и посмотрела на меня так, как всегда умела – взглядом наполовину дружеским, наполовину острым, чуть скользящим, будто примеряла меня к чему-то своему.

– Ну так что, сегодня снова с твоим восточным?

Ты потом только не удивляйся, если он тебя пару раз покатает, а после и след простынет.

Они любят сжечь всё быстро – зато красиво.

Я чуть приподняла подбородок, задержала дым на языке, а потом медленно выдохнула, не отводя глаз.

– Зато будет, что вспомнить.

Не сидеть же годами на пассажирском, кататься кругами и убеждать себя, что это и есть счастье.

Настя едва заметно дёрнулась, отвернулась к двери и затянулась глубже, как будто выкуривала заодно свою короткую досаду.

Мне даже показалось, что пальцы у неё чуть дрогнули.

Когда мы вышли из университета, Настя сразу пошла к своему – к тому самому парню, который всегда ждал её у входа, а потом подвозил на машине.

Я смотрела, как он открывает перед ней дверь, легко касается её плеча, что-то шепчет, от чего Настя чуть склоняет голову и смеётся тихим, почти ленивым смехом.

Иногда мне казалось, что я всегда смотрю на неё снизу вверх – даже если мы стоим на одной линии.

Настя была на сантиметр выше, чуть тоньше в талии, чуть свободнее в смехе.

А джинсы сидели на ней так, будто их сшили специально под её бёдра.

Я когда-то купила себе похожие, думая, что это придаст мне то же лёгкое, рассеянное обаяние.

Но всё равно Настя умела светиться чуть ярче.

И всё же я всегда ждала.

Ждала какого-то своего часа, чтобы однажды выйти вперёд, чтобы Настя посмотрела на меня так, как я столько лет смотрела на неё.

Чтобы хоть раз – пусть едва-едва – она почувствовала укол зависти.

Смешно, немного стыдно, но разве можно всю жизнь быть тенью и ни разу не мечтать вырваться на свет?

Раньше всё это саднило.

А сегодня – почему-то нет.

Сегодня у меня были мои неидеальные волосы, мои стрелки, нарисованные с третьей попытки, и странное тёплое нетерпение под кожей.

Где-то в этом большом холодном городе меня ждал человек с неловкой нарисованной чашкой чая.

И впервые мне было совсем не важно, в чьей машине Настя уедет.

Вечер подбирался тихо и неотвратимо, как вода, что медленно, но уверенно доходит до края чаши.

Я снова сидела у зеркала в нашей комнате и в который раз перепроверяла стрелки.

Теперь они были почти идеальны.

Наклонилась ближе, поправила тонкие волосы у висков, задержала взгляд на собственных глазах – и вдруг поняла, что улыбаюсь.

Причём так широко и искренне, что даже щеки чуть разгорелись.

Сегодня всё должно было быть иначе.

Сегодня – мой вечер.

Где-то там, в чужом городе, меня ждал чужой человек.

Наверное, никто и никогда прежде не ждал меня так просто и честно, без лишних слов и игр.

Как Керим – с этой своей наивной нарисованной чашкой чая, чуть неуклюжей, но такой тёплой.

И сердце у меня билось так, будто знало чуть больше меня самой.