скачать книгу бесплатно
А потом обратилась ко мне:
– Не слушай ее, она вздор несет! Ступай домой! А то мама небось беспокоится. Слышишь меня, а?
И замахала на меня руками, чтобы я шла домой.
Я подняла глаза на сумасшедшую. Теперь мне было известно, как ее зовут – Сючжэнь. Всё еще держа меня за руку, она легонько покачивала ее, не желая меня отпускать. Ее улыбка добавила мне смелости, и я ответила ее маме:
– Не пойду!
– Ах ты, южная дикарка! – рассмеялась женщина, легонько коснувшись моего лба. Похоже, это было ругательство – таким же пренебрежительным тоном папа часто говорил маме: «Эти чертовы северяне»!
– Ладно, можешь здесь поиграть, но когда за тобой придут, не говори, что это наша дочь тебя позвала.
– Конечно, не скажу!
Будет она мне тут указывать! Сама знаю, что можно говорить, а чего нельзя. Когда мама тайком раздобыла себе золотой браслет и спрятала его в своей шкатулке, я же не рассказала об этом папе!
– Пойдем!
Сючжэнь потянула меня во двор. Я думала, мы идем играть с дядями из университета, но она привела меня в сторожку, где жила вместе с родителями.
У них в доме было не так светло, как у нас. Окно малюсенькое, а под ним огромный кан, по центру которого стоял низенький столик. На нем я увидела принадлежности для рукоделия и коробку с иголками и нитками. Сючжэнь взяла со столика недошитую кофточку, приложила ко мне так и сяк и радостно сообщила своей маме, которая в этот момент входила в комнату:
– Матушка, глядите, я же говорила: как раз впору! Остался еще воротничок.
С этими словами она взяла шнурочек и замерила им мою шею. Пока Сючжэнь это делала, я могла видеть только картину на стене. На картине был изображен пухлый младенец с белоснежной кожей, абсолютно голенький, с большим драгоценным слитком в руках и верхом на громадной красной рыбине.
Сючжэнь повернулась ко мне, заметила, что я что-то рассматриваю, и, проследив за моим взглядом, поняла, что я смотрю на картину.
– Можешь залезть на кан и посмотреть поближе, – предложила она. – Гляди, какая наша Коричка упитанная. Ей было всего семь-восемь месяцев, а она уже на золотой рыбке каталась по дому, так ей было весело, что она даже поесть отказывалась, шалунья…
Сючжэнь говорила так увлеченно, что я слушала, разинув рот, но тут вошел сторож Лао-Ван:
– Ну, хватит, хватит! Как не стыдно! – нетерпеливо воскликнул он, зыркнув на дочь.
Но та, не обратив на отца ни малейшего внимания, подтолкнула меня к кану, чтобы я разулась и смогла рассмотреть картину поближе.
– Даже есть не ела, – продолжала Сючжэнь, – и не одевалась, как была голенькая, так и выбежала на улицу. Всё не терпелось ей найти своего папу. Говорила же ей сто раз, что он сам вернется, а она не слушала. Тогда я сказала: «Дождись хоть, когда я тебе одежки нашью, оденешься и пойдешь!» Маечку и кофточку дошила, а вот на жилетку осталось пуговки пришить. А на курточку осталось только ворот пришить. Ну вот что за спешка была! Ничего не понимаю, что же это такое… – говорила Сючжэнь и вдруг замолкла, понурила голову и, видимо, задумалась о том, чего не понимала.
Она сидела в оцепенении довольно долго. Я подумала: может, она со мной в дочки-матери поиграть решила? Ее мама ведь предупреждала, что она не всерьез говорит. Раз мы играем в дочки-матери, то у меня есть для этого игрушки: наручные часики, игрушечные счеты, колокольчик. Я могла бы их принести сюда, и мы поиграли бы вместе. Поэтому я сказала:
– Ну ничего, я подарю Коричке наручные часы, с ними она будет знать, когда пора возвращаться домой.
Тут я подумала, что мама, возможно, уже послала няню Сун меня искать, и добавила:
– Да и мне пора домой.
Услышав, что я ухожу, Сючжэнь очнулась и, спускаясь с кана следом за мной, сказала:
– Вот здорово, спасибо тебе! Увидишь Коричку, скажи, чтоб шла домой, а то холодно, да передай ей, чтоб не боялась, я не стану ее ругать.
Я кивнула в знак согласия, словно и впрямь есть какая-то Коричка, которую я знаю.
Выйдя от Сючжэнь, я думала о том, как интересно было бы играть с ней, говорить о воображаемой Коричке, шить для Корички одежку. Почему соседи не пускают своих детишек к Сючжэнь? Да еще называют ее сумасшедшей? Я оглянулась и увидела, что она опять стоит, прислонившись к стене, и смотрит мне вслед! Я так обрадовалась, что побежала вприпрыжку.
Подходя к дому, я увидела, как няня Сун выменивает у какой-то старухи всякое старье на спички: под навесом валялись корзина для бумаги, старые кожаные ботинки и пустые бутылки.
Войдя в свою комнату, я отыскала в шкафу возле кровати наручные часы. Это были миниатюрные круглые золотые часики, инкрустированные блестящими драгоценными камушками. Стрелка давно перестала двигаться. Мама говорила, что надо бы часы починить, да так и оставила их лежать. Они мне очень нравились, я часто их надевала, играла с ними, и со временем они стали моими. Пока я стояла у стола и вертела часики в руках, с улицы через окно до меня долетели обрывки диалога няни Сун со старухой-старьевщицей. Я прислушалась.
– А потом? – спросила няня.
– Потом, – отвечала ей старуха, – студент уехал, да так и не вернулся! Перед отъездом он клялся, что, как доберется до дома, сразу займется покупкой земли, а через месяц приедет и женится на ней по всем правилам. Ах, как складно говорил! Да вот она уже шесть лет его ждет! Так умом и тронулась – я свидетель. А ведь какая красавица…
– Что же дальше-то делали? Она родила?
– Ну да! Студент-то когда уезжал, мать еще не знала, что дочка понесла, а как стало заметно живот, отправила ее рожать на родину их семьи, на приморское кладбище.
– На кладбище?
– Которое на их родине, в уезде Хуэйань. Хуэйаньцев, которые в Пекине умерли, хоронят на том кладбище. Семья Ван ухаживает за тамошними могилами еще со времен деда Сючжэнь, а потом ее отца прислали сюда привратником, и тут такая история случилась!
– Семья из Хуэйнаня, стало быть. А далеко он от нас, этот Хуэйнань? Почему они так долго в Пекине живут, на родину не возвращаются?
– Очень далеко!
– А дите куда дели, когда она родила?
– Дите-то… Запеленали младенца крепко-накрепко, как только родился, и отнесли к воротам Цихуамэнь еще до рассвета, да там у стены и оставили! И где он теперь, никто не знает – может, бродячие собаки сожрали, а может, кто и подобрал.
– А девица с тех пор-то и сошла с ума?
– Ага, с тех пор, с тех пор! Ах, как жалко мать с отцом, у них же только она одна и есть!
Тут женщины замолкли. Я в это время уже стояла прямо у ворот, чтобы лучше слышать. Няня Сун пересчитывала коробки с красноголовыми спичками марки «Даньфэн», в то время как старуха с энтузиазмом запихивала в свою корзину охапки рваной бумаги, хлюпая вытекающими из носа прозрачными соплями. Няня Сун снова заговорила:
– В следующий раз стружки тебе достану. Так, значит, сумасшедшая и ее родители – земляки твои?
– Дальние родственники! Третья дочь второго дяди моей тетки по материнской линии приходится теткой сумасшедшей, она по-прежнему присматривает за могилами.
Тут няня Сун заметила меня:
– Опять подслушиваешь!
– А я знаю, о ком вы говорите, – откликнулась я.
– О ком же?
– О Коричкиной маме.
– О Коричкиной маме? – Няня захохотала. – Ты тоже умом тронулась? Какая еще Коричкина мама?
Я расхохоталась вслед за няней – уж я-то знаю Коричкину маму!
2
Установилась теплая погода, и больше не нужно было носить толстую ватную куртку. Только по утрам и вечерам, когда было прохладно, я набрасывала сверху легкую мягкую ватную жилетку. Обувалась я теперь в новенькие матерчатые тапочки с черными кожаными носами. Тетя Ван – мама Сючжэнь – при виде моих новых тапочек сказала:
– Какие жесткие тапочки! Скорее порог наш разобьешь, чем они порвутся!
Я стала частым гостем в «Хуэйаньгуане». Ворота постоялого двора всегда были нараспашку, поэтому я в любое время могла туда проскользнуть. Именно «проскользнуть», потому что я всё время боялась, что меня увидит кто-то из моих домашних. Они знали только, что я часто хожу на рынок с няней Сун, чтобы встретиться у колодца с Ню-эр. Но как только няня исчезала за дверью мелочной лавки, я сразу же сворачивала к нашему переулку и шла в «Хуэйаньгуань».
Сегодня Сючжэнь в доме не было. На столике на кане стояла большая стеклянная банка, в которой плавали несколько золотых рыбок. Я спросила тетю Ван:
– А где Сючжэнь?
– В боковом дворе!
– Пойду поищу.
– Не ходи, она сейчас придет, подожди лучше здесь. Погляди, какие рыбки!
Я приблизила лицо к банке и заглянула в нее. Золотые рыбки плавали и разевали рты, глотая воду. Глядя на них, я и сама невольно начала разевать рот. Иногда какая-нибудь рыбка подплывала ко мне, и мы смотрели друг на друга через стекло – нос к носу! Я встала на колени на краю кана и любовалась рыбками, пока не затекли ноги. Сючжэнь всё не шла.
Тогда я села поудобнее и подождала еще немного. Так и не дождавшись Сючжэнь, я потеряла терпение, выскользнула из дома и направилась в боковой двор. Мне кажется, он всё время был заперт: никогда не видела, чтобы кто-то туда ходил. Я осторожно толкнула ворота и вошла. Двор оказался очень маленький, там росло дерево, уже покрытое молодой листвой. В углу землю устилали сухие и наполовину сгнившие листья. Похоже, Сючжэнь занималась уборкой, но сейчас она с веником в руках стояла под деревом, прислонившись к стволу, и подолом утирала слезы. Я тихонько подошла к ней и заглянула в ее глаза. Не знаю, заметила ли она меня – на мое появление она никак не отреагировала. Вдруг Сючжэнь повернулась лицом к дереву и, обхватив руками ствол, зарыдала.
– Коричка, Коричка, – повторяла она, – зачем же ты ушла от мамы?
Сколько обиды звучало в ее голосе, сколько печали!
– Как же ты без меня дорогу найдешь, далеко ведь! – рыдала она.
Моя мама говорила, что мы приехали издалека, что наша родина очень далеко отсюда, на каком-то острове, со всех сторон окруженном водой. Оттуда мы плыли на большом пароходе, потом ехали до Пекина в огромном поезде. Я спрашивала маму, когда мы поедем домой, и она отвечала, что не сейчас. Ведь мы так долго сюда добирались, поживем здесь подольше. Интересно, где находится то «далеко», о котором Сючжэнь говорит? Это так же далеко, как наш остров? Как же Коричка одна туда доберется? Мне было очень жаль Сючжэнь, а при воспоминании о незнакомой мне Коричке я почувствовала, как на мои глаза навернулись слезы. Сквозь затуманенный взор мне вдруг показалось, что я снова вижу того упитанного малыша верхом на рыбе – он же и впрямь совсем без одежки!
Я тяжело задышала, стараясь не расплакаться, и потянула Сючжэнь за штанину:
– Сючжэнь! Сючжэнь!
Она прекратила рыдать, с мокрым от слез лицом присела передо мной на корточки и уткнулась лбом мне в грудь. Вытерев слезы о мою мягкую ватную жилетку, она подняла голову и с улыбкой взглянула на меня. Я протянула руку, поправила ее растрепавшуюся челку и неожиданно для себя самой произнесла:
– Сючжэнь, ты мне очень нравишься!
Ничего не ответив, она шмыгнула носом и встала. Погода стояла теплая, поэтому сейчас вместо ватных штанов с гамашами на ней были легкие просторные штаны. Ноги у нее, наверно, худенькие-худенькие: когда дул ветер, штаны на ней трепыхались как безумные. Да и вся она была такая же худенькая. Пока она сидела на корточках, уткнувшись лицом в мою безрукавку, я разглядела ее спину – кожа да кости!
Сючжэнь потянула меня за руку:
– Пошли в дом, поможешь мне там прибраться.
В маленьком боковом дворике стоял только этот малюсенький двухкомнатный домик. Сючжэнь толкнула дверь, и та заскрипела, да так неприятно, что, казалось, скрип пронзает до самых костей. После залитого солнцем дворика в темном помещении было зябко. Пространство передней комнаты занимали аккуратно расставленные, но покрытые толстым слоем пыли письменный стол, стулья и книжный шкаф. Сюда бы няню Сун! Она как взмахнет своей метелкой – пыль так и разлетится по всей комнате. В разговорах с мамой папа часто удивлялся, что няня Сун не протирает пыль влажной тряпкой, ведь от метелки никакого толку: потом всё снова осядет на прежнее место. Но мама просила папу не делать няне замечаний, она считала, что в Пекине принято убираться именно так.
Дальняя комната оказалась еще меньше, чем первая: в ней поместились только кровать и чайный столик. На кровати лежал кожаный чемодан. Сючжэнь открыла его и достала большой мужской ватный халат – я такой у папы видела. Она прижала халат к груди и заговорила сама с собой:
– Надо бы в него еще хлопка добавить.
Вынесла халат во двор и повесила сушиться на солнце, а я вышла следом. Потом она вошла обратно, и я снова последовала за ней. Сючжэнь попросила меня помочь ей отнести чемодан во двор, чтобы его тоже посушить под солнцем. В чемодане лежали лишь пара перчаток, фетровая шляпа и несколько поношенных подштанников. Сючжэнь аккуратно разложила каждый предмет под солнцем, затем взяла в руки полосатую куртку:
– Думаю, эта куртка годится только на подкладку куртки для Корички.
– Конечно. – Я отвернула край своей куртки и показала Сючжэнь подкладку. – У меня тоже из папиной старой одежды сшита.
– Тоже? Откуда ты знаешь, что это одежда Коричкиного папы? – спросила Сючжэнь, с улыбкой уставившись на меня. Ее веселое настроение передалось и мне. Но действительно – откуда я знаю, что это одежда Коричкиного папы?
Не зная, что ответить, я склонила голову набок и улыбнулась. Сючжэнь потрепала меня за подбородок.
– Ну, скажи! – настаивала она.
Мы сидели на корточках возле раскрытого чемодана, и я радостно рассматривала лицо Сючжэнь. Ветер сбил ее челку на бок, и она напомнила мне кого-то, но я так и не поняла, кого. Я ответила:
– Просто догадалась. Послушай, – понизила я голос, – а как мне называть Коричкиного папу?
– Называй дядюшкой!
– У меня уже есть дядя.
– Дядь может быть много! Ну, тогда называй его дядя Сыкан. Он третий в семье, поэтому можно еще звать его третьим дядюшкой.
– Третий дядюшка Сыкан… – произнесла я. – А во сколько он домой вернется?
– Он… – Сючжэнь резко выпрямилась, нахмурилась и склонила голову набок. Подумав немного, она ответила: – Скоро. Он пару месяцев как уехал.
Она снова вошла в дом – и я за ней. Она немного повозилась в доме и опять вышла – я следом. Она стала возиться во дворе: одно передвинула, другое передвинула. Так мы с ней и ходили туда-сюда, мне было очень весело. Лицо у Сючжэнь порозовело, на щеках расплылись пыльные разводы, на кончике носа и над верхней губой выступили бусинки пота. До чего же она хорошенькая – загляденье!
Сючжэнь рукавом утерла пот на носу и сказала:
– Инцзы, принесешь мне тазик с водой? В доме надо всё протереть.
– Конечно, сейчас, – с готовностью откликнулась я.
Боковой двор располагался прямо возле сторожки, их разделяли только ворота. Чан с водой и тазик нашлись у сторожки под навесом. Я сняла с чана крышку и черпаком налила воду в тазик для умывания. В это время я услышала, как в доме кто-то спросил:
– Как ваша дочка? Получше?
– Ай, и не вспоминайте, – донесся до меня голос мамы Сючжэнь. – Опять хуже стало. Каждый год, как начинается весна, она сама не своя. Уже пару дней то плачет, то смеется – какое уж тут «получше»! Эх…
– Такие болезни всегда весной обостряются.
Тазик у меня в руках ходил ходуном, и вода из него выплескивалась на меня. Пока я дошла до бокового двора, воды в нем осталось всего ничего. Поставив тазик на стул, я вдруг учуяла аромат жареного. Втягивая носом аппетитный запах, я кое о чем вспомнила и обратилась к Сючжэнь:
– Мне надо домой.
