Соединение

скачать книгу бесплатно

Соединение
Мария Лиханова

Для большинства людей мир остался прежним, но одна женщина перестала воспринимать его привычным образом. Социальная реальность кажется ей не соответствующей логике, добродетели или удобству: ее восприятие стало ирреальным. Дело в том, что психика, воля, социальные структуры являются лишь строительным материалом для Соединения, с некоторых пор они, как и человеческая деятельность, потеряли индивидуальный характер и стали исключительно внешними, коллективными. Соединение – сверхразум, наподобие Больцмановского мозга, стихийно возникший на основе общих особенностей психики людей и социума в результате действия механизма будущего, связывающего нервные системы людей и организующего дополнительный канал обратной связи, коммуникации между ними.

Содержит нецензурную брань.

Мария Лиханова

Соединение

Предисловие.

Соединение – сверхразум, наподобие Больцмановского мозга, стихийно возникший на основе общих особенностей психики людей и социума в результате действия механизма будущего, связывающего нервные системы людей и организующего дополнительный канал обратной связи, коммуникации между ними. Соединение включает в себя психику, продукты психики, эффекты коммуникации и деятельности людей как иерархически подчиненные структуры, части своего организма, за счет того, что общие и относительно устойчивые, регулярно проявляющиеся характеристики и проявления таковых явились основой возникновения его кибернетического организма и поддерживают его существование.

Сверхинтеллект, возникнув, развил таковые общие структуры, находящиеся на пересечении психики, среды, тела и коммуникации, выявив их общие характеристики, и таким образом упрочил свое существование, поместив человечество в непроницаемую ловушку внешней среды, создаваемой и воспроизводимой людьми в общем и по отдельности фактически ради внешних структур, занимающих иерархически, онтологически, высшее положение.

Мысленные эксперименты с построением мозга на основе социальных систем могут вызвать улыбку по нескольким причинам:

Так как функциями мозга уже являются обратная связь со средой в общем и коммуникация с себе подобными в частности, привнесение качественно более совершенного коммуникативного канала в социальное пространство будет отражать специфику уже существующей системы в ее гипертрофированной форме: тогда может вполне выйти, что Соединение уже существует, и никто из людей или почти никто не обладает собственной личностью, свободой воли или разумом или обладает ими только в той мере, в которой это предусмотрено структурой доминирующего коммуникативно-средового конструкта, поддерживающего выживание индивида. Чем более будут разработаны подобные взаимосвязи, конструкты, находящиеся на линии соприкосновения внешней среды, социума и психики, чем более они будут учтены, замкнуты, тем более умозрительно обобщенными, независимыми, самостоятельными мы можем их представить. Как известно, страдание систематично ввиду несовершенства и неразвитости общества, неоднородности составляющих его структур, неадекватности в сфере распределения ресурсов и пр. В предложенной нами системе оно становится также первичным и необходимым для воспроизведения за счет изначально неадекватных, непропорциональных личности структур, лежащих в ее основе за счет ориентации соединения на деиндивидуализированные, общие схемы социальной коммуникативной структуры, преобладающие в обществе. Можно говорить о наличии у внешней по отношению к нам среде, в том числе социальной, особой инерции, которую мы так или иначе можем до некоторой степени отождествить с психикой на основе закономерностей ее функционирования и соотношения ее с психикой организмов, ее воспроизводящих, но перестраивающих в гораздо меньшей степени за счет их места в ней.

Смещение позиции человеческого счастья или, допустим, определенный коэффициент обратной связи организма с социальной средой существования в сторону более выраженного влияния последней в таковой может приводить к эффектам «Соединения».

Возникновение сверхразума на основе уже существующих разумов кажется очень вероятным, естественным по сравнению с флуктуациями в других, неживых, системах, могущими вызвать подобный эффект.

На мой взгляд, это просто уморительно. Следовательно, можно себе представить, что будет с организмом, отсоединенным или отсоединяемым от сверхразума в результате неполадок со связью. Представления о действительности для такового организма постепенно перестанут быть связаны с актуальными процессами внешней деятельности и их структурой, связанной с функционированием сверхразума, с действиями включенных в него автоматических функциональных систем: информационное поле организма и разумной среды, которую организует сверхинтеллект, станут различными. В условиях действия сверхинтеллекта биологическая среда, пространства и ресурсы для выживания биологических организмов, должны быть им захвачены, организованы и преобразованы с точки зрения нужд сверхразума, что значительно снижает шанс изолированного организма найти или создать альтернативную среду для выживания и добычи ресурсов, не принимая в расчет функционирование сверхинтеллекта, ресурсы и разум которого, значительно превосходят ресурсы и разум организма.

Мир предстает перед таким организмом постепенно все более неприспособленным для удовлетворения его нужд, окружающая среда кажется все более расщепленной, неупорядоченной, лишенной смысла (относительно удовлетворительного функционирования изолированного организма). Бывшие прежде устойчивыми феномены внутреннего мира объекта, отражавшие существовавшие прежде связи и информационные кластеры, ей адекватные, деградируют, распадаются, переформируются. У организма появляется своя собственная мотивация. Такой организм будет стремиться к тому, чтобы выделить сферы, где его взаимодействие с внешней реальностью было бы удовлетворительным, пытаться изменить свое поведение, исходя из ресурсов, чтобы компенсировать процессы распада, пытаться игнорировать новые феномены функционирования. На втором этапе, когда процесс изоляции зайдет уже достаточно далеко, объект, уже исходя из собственных нужд, то есть феноменов изолированного функционирования, получивших развитие на базе деградировавших связей, будет стремиться приписать миру удовлетворительные характеристики, изменить внешнюю реальность соответствующим образом, исходя из своих рабочих коммуникативных и пр. структур. Однако, мир Соединения является монолитной структурой, и потому он постепенно должен перестать поддерживать жизненные процессы не включенного в его структуру организма. Организм должен тогда быть изолирован сверхразумом, и вторичные компенсаторные связи и стратегии организма, исходя из особенностей преобразованной социальным сверхразумом среды и особенностей самого организма, тогда неминуемо должны оказаться в значительной мере неэффективными. На этом этапе отдельный организм должен вступить в противодействие со структурой, частью которой он был, для выяснение ее пригодности для обеспечения собственного выживания, потом, выяснив, что таковая непригодна, он должен так или иначе проявить агрессию как следствие такового понимания, активность для переформирования, добычи ресурсов, удерживаемых системой, частью которой он остается в некотором роде из-за основных характеристик организации его изолированной психики, типичных процессов обеспечения и поддержания его организма, постепенного характера распада связей. На финальной стадии описываемого нами социально-психического заболевания функции биологического функционирования организма перестают поддерживаться системой.

Указанная умозрительная болезнь, связанная с существованием личности и описанная выше мной, является основным архетипом, парадигмой, сюжетом всех антиутопических и дистопических произведений, проблематику описания которой подобные авторы стремятся довести до совершенства, по всей видимости, считая ее характерной для нашей реальности, из-за чего мысль о социальном сверхинтеллекте, вобравшем характеристики негибкой по отношению к биологическому выживанию отдельного разумного организма среды, кажется особенно интересной.

Понятие личности в мире соединения является производной социальной системы, или попросту говоря, такое понятие не является релевантным среде за счет унификационно-иерархического, структурно-коллективистского внешнеориентированного функционирования людей, организации формы их функционирования, исходя из требований, необходимых для поддержания существования организма Соединения. Мы можем представить, что существуют две модели существования жизни. Одна из них сводится к функционированию организмов с более-менее одинаковыми возможностями и функциями в более или менее однородной среде, другая сводится к более или менее социальному функционированию, связанному со специализацией организма (в социальной среде), принимающей устойчивую форму, накладывающейся поверх биологического существования и его требований. Можно представить, что таковая социальная форма связана, в той или иной мере является производной или повторяет пути появления, постепенного развития организмов, от одноклеточных до многоклеточных, от организмов с недифференцированными и неспециализированными органами к организмам с дифференцированными органами и системами и далее. С этой точки зрения с моей стороны было естественно предположить эволюцию, которая должна приводить к появлению Соединения.

Существует идея, возможно, являющаяся основным представлением, лежащая в основе прогнозов на будущее, о том, что развитие человека будет происходить или происходит по первому, индивидуальному образцу, который сделает каждого человека подобным богу за счет развития технологий. На мой взгляд, составляя подобные прогнозы, фантазмы, содержащие огромный потенциал оптимизма для человечества, исходящие из предположения о быстрых темпах развития техники, которые могли бы превзойти и взять верх над общей медлительной и печальной социоэволюционной динамикой, также следует учитывать варианты, связанные с более общими процессами развития организмов, текущими формами организации социальной жизни или в целом формами жизни организмов в группе. Ясно, что с точки зрения доминирующей парадигмы будущего, на которую мы все надеемся, развитие дистопического мифа, выработка и придача формы его чертам, предстает вторичной, однако, подобные идеи, на мой взгляд, тем не менее, не перестают отражать или, во всяком случае, стремиться к отражению, основных сил реальности, которые мы надеемся преодолеть как за счет технического прогресса, так и за счет их понимания.

*

Апокалиптические, дистопические или антиутопические произведения важны с точки зрения создания разработанной адекватной концепции зла, как нежелательного модуса существования, к чему, на мой взгляд, должны отчасти стремиться формы современной литературы. Преследуя эту цель я также создала дистопию «Империя Смерти», сильно отличающуюся по стилистике от «Соединения», но связанную отчасти сюжетом, которая, впрочем, является вполне самостоятельным произведением.

Соединение, сверхразум, описываемый в этом романе, все же в некотором роде вынужден благодаря тем же процессам распада, деградации, воссоздавать нечто вроде разумных форм коммуникации с изолирующимся объектом.

Роман ставит наблюдателя посередине, на границе, там, где происходит распад и замыкание форм. Проводя свой мысленный эксперимент, я наблюдаю основные закономерности, описывая формы и структуры воображаемой реальности, исходя из их непосредственного восприятия. Роман вряд ли можно назвать занимательным в привычном смысле этого слова (в отличии от «Империи Смерти», форму которой я придала, исходя из намерения развеселить друга), он не адаптирован специально для людей. Я писала «Соединение» ради собственного удовольствия, и потому роман несколько странен, я бы даже сказала, психоделичен, соответствует сугубо моему вкусу, произволу и выработанной мной методике работы (я основывалась на сосредоточении на проблеме, чем-то похожем на автоматическое письмо, и некоторым своим опытом, связанным с осознанным сновидением). Однако, данный роман можно назвать красивым, несмотря на то, что читать его довольно тяжело.

Что касается практической стороны описания, то можно увидеть, что я, воспроизводя его, должна была решить ряд вопросов, и прежде всего, вопрос отображения информации в сложной кибернетической системе, которую должен представлять разум соединения, и, следовательно, вопрос о том, как должен был бы развиваться далее, эволюционировать, мозг в общем. В романе можно заметить несколько тезисов, на которые я вольно или невольно воспроизвожу. Эволюция мозга, во всяком случае, нелинейные варианты форм развития и существования оного, умозрительно связаны с выделением им фундаментальных взаимосвязей, которые от узкофункциональных и простых, связанных с сугубо функционированием организма, становятся все более общими и сложными, связанными с общими закономерности функционирования среды. Таким образом, если представить один из несуществующих вариантов, то отображаемые гибко внешние связи на одном этапе должны получить некоторое структурное основание на другом этапе так, что мы можем сделать допущение, что человек на следующем этапе развития мог бы получить некоторые органы восприятия, которые могли бы отображать смыслы, которые сейчас мы можем извлечь только опосредованно: путем размышлений, обобщений, которые делаются различными науками, естественными и гуманитарными. Впрочем, так как мы рассматриваем в некотором роде внечеловеческий интеллект, развившийся на основе человеческого, мы предполагаем, что данные смыслы в случае людей, обладающим вторичным онтологическим статусом по отношению к более обширным и развитым системам, их включающим, не получают подобного воплощения – а мозговая система уходит в сторону приспособления ко вторичной среде, которую представляет сверхразум Соединения. Что же касается самого Соединения, то можно предположить, что оно должно как раз все больше сливаться с некими взаимосвязями, которые мы условно можем назвать взаимосвязями первого порядка, лежащими в основе функционирования действительности (например, но необязательно, с физическими законами). Следовательно, наш вирусный мозг, формирующийся в соединении, отщепляющийся от него, должен как воспринимать некоторые общие структуры соединения сами по себе, так и не иметь о них понятия, так, возможно, воспринимать их частично, не целостно, то же должно касаться его восприятия своей человеческой природы и обыденной действительности. Что же касается остальных людей, то подразумевается, что они воспринимают реальность примерно также, как и мы, так как восприятие Соединения, и, следовательно, их общей природы, им не доступно. При этом подразумевается, что канва восприятия отщепленного героя будет все же связана с восприятием типичных стереотипов действий и событий, в которые включены люди (а, значит, и тело героини) в обыденной действительности и которые для них отображаются соответствующим образом, как обыденность, но которые не могут так однозначно восприниматься описываемой нами структурой протагониста. Странноватые психоделические описания форм, приведенные в дистопии, таким образом, касаются до повторяющихся день за днем видов и стереотипов действительности, с которой мы сталкиваемся и которые каждый может легко вывести из своего опыта, сопоставляя их с рядом значений, переживаемых протагонистом, за исключением того, что его реальность является более технологически совершенной и в ней существуют некие особые разновидности людей, выведенные, исходя из потребностей Соединения и преобразующей силы его появления и существования, и, соответствующие наборы действий, с ними связанные, которые, однако, также касаются обобщенных структурно-смысловых аспектов действительности существования людей, на базе которого и появилось Соединение.

Читая произведение можно заметить, что большую его часть занимают визуальные феномены, описываемые несколько однородно: это связано, кроме темы романа, с тем, что я непосредственно наблюдала за данными феноменами как медиум и тут же их фиксировала в реальном времени, не будучи в силах перевести внимание, чтобы описать некоторые общие детали пропорционально, и затем вернуть внимание назад. Я решила сохранить эту особенность по причине того, что ее изъятие требовало бы написания еще одного романа.

«Эпиграф к отверженной книге.

О ты, чьи грезы зла не знали,

Чьи сны и трезвы и легки, -

Брось эту книгу сатурналий,

Безумных оргий и тоски!

И если ты все чары слога

У Сатаны не переймешь,

Ты в книге той поймешь не много

Меня ж безумцем назовешь!

Но если взор твой схвачен бездной, -

Пустые грезы прочь гоня,

Читай, чтоб полюбить меня;

Кто ищет Рая бесполезно,

Меня поймет!.. А если нет,

Тому проклятие – ответ!».

Ш. Бодлер.

Часть 1: «Пробуждение».

1. Соприкосновение форм: сопротивление.

1

Когда моя кровь замерзла, пришел он. Он ступал по красному льду, что был моими внутренностями. Мое сердце стало холодным, твердым и хрупким. Когда ты наступал на красный лед, укрытый белой кожей снега, мое сердце содрогалось и тихонько вибрировало от твоих шагов. Мой разум слился с разумом водоема. Меня раздирал смех, потому что ты был в опасности, потому что моя кровь не успела достаточно хорошо замерзнуть, и мне хотелось тебя утопить в ней.

Когда вокруг потоки, они похожи на смерчи, что удерживают в себе землю, они похожи на закрытые, как цветы, могилы. Серые вихри делают все однородным, они тонут в пространстве, расщепляя его, они могли бы быть цветами, если бы порой не приобретали отвратительных форм. Особенно они страшны, когда на них появляются отростки, и они напоминают тела людей. Отвращение, которое испытываешь, видя эту картину, безгранично. Здесь только тонкая пленка, лежащая поверх существ, отделяет жизнь от смерти. Неуловимый кусок чего-то, похожего на материю, позволяет действовать так, чтобы не выдать себя. Только он создает те замысловатые пути лабиринта, по которым можно идти, чтобы они тебя не заметили. Прозрачная и легко поддающаяся любому прикосновению и воздействию ткань – те границы, которые не стоит переступать. Это движущийся лабиринт.

Вокруг вихри, вокруг тонкие тела, черты которых хрупки, как крылья насекомых, сквозь них проступают другие черты и тела… сквозь них проступают другие черты и тела.

2

Его фигура застыла у кромки воды. Его черты были почти не различимы для нее. Его тело расплывалось, скользя вслед за дрожью заключенной в лед воды. Его тело было большим белым червем, стоящим вертикально и танцующим, немного раскачиваясь. Его тело пыталось проникнуть в сине-черную глубь неба, чтобы проделать в ней белый ход. Его тело расширялось книзу, образуя нечто подобное перевернутой воронке. Вверху воронка искривилась, направив свое острие вниз. Он начал медленно вскрывать кожу, покрывшую ее и других существ. Очертания предметов, находящихся за пределами кожи, покрывшей существ, менялись. Их очертания искажались от боли. Воронка образовала мост, идущий от проделанной ей во льду раны. Теперь оба конца воронки были расширены. Существо, открывшее кожу, показалось разделенными овальными сужающимися и расширяющимися сегментами. Ее рана обозначала контурами его рот. Ее тело потеряло равновесие и начало стремится к острой кромке льда. Она подплыла к открытой ране и прислонилась к ее острым краям, совпадавшим со ртом нагнувшегося существа и его зубами. Она подплыла к ране, чтобы закрыть ее своим телом, чтобы она перестала быть открытой. Острые края льда, его зубы впились в кожу, соединившись с ней. Вода стала заплывать черно-красными быстро рассеивавшимися лучами. Они отходили от ее конечностей, а также от ее головы. Фигура медленно шевелилась вместе с движениями воды, что покрыла ее глаза. Ее тело медленно поднималось вверх, ритмично раздуваясь и пенясь снаружи, истончаясь и проваливаясь внутри. Ее тело поднималось на поверхность неровными округлыми волнами, сливаясь с отяжелевшей, окоченевшей кожей воды. Между ее кожей и льдом образовались черно-красные границы. Границы обозначали места, в которых поверхности сближались, стремясь слиться. Фигура стояла над ней. Она представляла черную дыру в пространстве, проход, из которого вместе с движением сочились полупрозрачные изогнутые лучи с плотным, заполненным тонкими струйками крови центром. Верхний видимый край черного тоннеля исказился. Из отверстия начало медленно выплывать нечто беловатое. Беловатая неясная фигура прикреплялась сзади к черной фигуре. Сначала появившийся из черного портала или фигуры предмет был похож на беловато-серый пузырь, заплывавший тьмой сверху, бессильный из нее окончательно вырваться.

Белый пузырь надувался, оседал и спадал вниз. Сначала тело казалось упругим. Затем оно теряло свою упругость. Словно увядающий цветок, тело сжималось, и оседало, оставляя на поверхности складки. Тело, разрастаясь, становясь более длинным, приближалось к краям проруби, которую она старалась закрыть своим телом. Тело приблизилось. Из него появились конечности. Они начали отделять ее тело от острых краев льда. Она вытянула руки. Она ощупала тело, приблизившееся к ней. Ее руки скользили по мягкой разделенной на большое количество сегментов поверхности. Она обнаружила, что тело сужалось, и обхватила узкую поверхность двумя руками, сжимая ее изо всех сил. Конечности тела ослабли. Оно двигало ими по границе тела и льда, слабо царапая ее тело, стараясь сгрести его к центру. Порой выросты на его конечностях попадали в нанесенные льдом раны тела. Порой тело закрывало своими скомканными разделенными поверхностями тонкие трещины соединения поверхностей, чтобы, подхватив края ее тела стянуть его белый слой к центру, оставив открытой темную поверхность крови, скрывавшуюся под ее проткнутой кожей, темную поверхность жидкости, скрывавшуюся под крошащейся и расплывающейся поверхностью твердой корки.

3

Она держала тело. Его движения ослабли. Она увидела, как над ее руками поверхность, испещренная темными трещинами, меняется: она стала неровной. Она увидела на поверхности поблескивающие оболочки, покрывающие круглые черные провалы. Ниже скрывающих провалы оболочек плоть обваливалось большой закругленной книзу заостренной каплей. Потом плоть розовела причудливыми завитыми четко очерченными волнами, будто ее наполняла кровь, как ее собственное тело. Она скользила взглядом по распрямившейся, ставшей упругой оболочке. Ей казалось, что темные провалы исчезли с возникшего перед ней лица. Над покрытыми тонкими сверкающими надутыми оболочками провалами черных глаз появились складки – они стекли вниз, закрыв глаза. Две красноватые складки губ открылись. Она увидела, что они скрывали дыру, не покрытую оболочкой. По ее краям были маленькие заостренные выросты белого цвета, по ним, истонченный, расщепленный на мелкие иглы, скользил свет, порой пропадая. Она сжимала тело существа под его ставшей упругой головой все сильнее. Тело внезапно переместило свои конечности, обхватив отодранные замерзшие волнами складки ее тела, и потащило ее наружу. Она перестала сжимать тело и начала пытаться повредить его другим образом. Она искала провалы на лице и засовывала туда пальцы, стараясь их расширить. Тело было сильным. Оно продолжало ее вытягивать, иногда отпуская ее. Она видела, как ее пальцы, застрявшие в плоти тела, окружают прозрачно-черные потоки. Через некоторое время она обнаружила, что ее твердое, замерзшее тело отделено от поверхности льда. Тогда она вцепилась в тело существа и резко нырнула под воду так, что его белая смятая поверхность, еще не обретшая форму, упала на острые края льда. Она старалась уйти под лед дальше так, чтобы тело резали острые края. Она не могла отпустить тело, потому что оно не отпускало ее. Она сталкивалась с другими телами, застывшими под водой. В воде мерцали черные лучи, набухая и исчезая. Потом она почувствовала резкую боль. Она посмотрела на свою поверхность. Она увидела, что ниже ее шеи на груди зияет нечто вроде не вполне почерневшего провала. В жидкости из него выходило объемное темное в центре и более светлое по краям тело. Ее руки ослабли. Она почувствовала, как ее тело равномерно покрыла боль, которая затем сосредоточилась в грудной клетке, медленно выедая из нее плоть. Боль была черным провалом, из которого вышло тело, терзавшее ее. Боль выходила из ее груди, расползаясь в жидкости, но сохраняя свой темный центр. От центра, прозрачно-красная тьма отделялась потихоньку слоями, тонкими черно-красными причудливыми капиллярами, прежде чем перестать быть видимой. Она почувствовала, что ее тело плывет. Ее тело медленно тащило другое тело: оно поднесло ее к открытой корке льда, которая залилась теперь светом, став желтовато-голубоватой. Ее тело поднимало из воды другое тело. Она почувствовала злобу. Она подняла руки из последних сил и резко качнула тело, тащившее ее на поверхность, как тащил бы медленно хищный чешуйчатый зверь труп, истерзанный его клыками, чтобы оставить его гнить в укромном месте. Вытянутое тело качнулось в воде сначала в одну сторону, а затем в другую. Вытянутое тонкое тело открылось, и из него причудливыми кольцами полилась наполнявшая его темная жидкость, но тело не отпустило ее. Оно все так же обнимало ее. В его объятьях не было крепости, в его объятьях не было силы. Оно просто остановилось над водой, отлетев от острых краев льда, застыв в позе объятий. Его конечности были сложены острыми углами неподвижно. Его голова одна только обрела определенную форму и раскачивалась вместе с движением жидкости на длинном вытянутом теле, которое казалось теперь выходило из ее груди, потому что темный проход над поверхностью льда, из которого тело первоначально вышло, исчез – осталась только темная рана на ее груди, над которой, словно над зеркалом в темноте застыла голова тела, которая обрела определенные черты. Ее руки были тоже сложены в объятья. Пальцы застыли в напряжении. Ее тело по-прежнему находилось в жидкости. Другое тело частично было в жидкости, частично за ее пределами. Тела медленно раскачивались, подчиненные колебаниям жидкости. Они еще сохранили собственную волю, но у них не было сил двигаться, согласно ей. Неподвижностью их сковал белый холодный и яркий свет, подобный льду, мгновенно распространившемуся и сковавшему в движении объекты. Его движение было льдом, проникающим в тела, которые не могли от него скрыться. Он порабощал их и их движения, не ограничивая явно, оставляя закрытые внутренности неповрежденными – лишь поражая и окружая оболочки. Ее тело порой чуть поднималось над жидкостью, порой оно медленно опускалось. Ее разрезал свет, превращающий в заостренные лезвия шевелящуюся жидкость. То же происходило и с другим телом.

4

Жидкость медленно двигала их осевшие, мягкие, покрытые маленькими складками кожи тела. Ее тело ушло немного под жидкость. Ее руки опустили часть другого тела под жидкость. Верхнее тело начало раскачиваться, будто стараясь вырваться – будто оно стало упругим. Его тело уперлось в грубую поверхность льда – как и ее тело. Вода покрывалась красными лучами, они вились в ней, словно дым. Их середина была окрашена красным цветом, словно лучи были прозрачными извивающимися червями, внутри которых, окруженная мягкими оболочками, текла кровь. Прозрачные оболочки, придававшие крови определенное русло и течение, рвались. Кровь расходилась по маленьким прорытым норам по всему телу червей красными каплями, сохранявшими форму, сдерживаемая еще различимыми маленькими капиллярами в теле лучей, после же кровь разрывала последние оболочки, придававшие телу определенность, и соединяла уже незаметное прозрачное тело с окружающей средой жидкости расходящимся облаком. Ее тело уходило под воду и забирало с собой часть верхнего тела, которое неровно и тяжело скользило, задевая острые края льда, затем верхнее тело, упруго разгибалось и часть ее тела, оказывалась над водой, задевая об острые края льда.

Погружаясь в жидкость, наполненную кровью, неровная, смятая, кажущаяся не до конца наполненной, бескостной, поверхность тела расправлялась, становясь упругой, жесткой. Тело раздувалось, из-под его разбитого верха, показывались рельефные образования. Можно было различить длинную узкую поверхность лба, под ней глубокие впадины, между которыми загибалось вниз, как клюв, образование носа, уходящее вглубь впадинами, скрытыми белыми закругленными образованиями так, что разглядеть их можно было только снизу. Вытянутое слегка лицо заканчивалось острым подбородком, над которым розовели кровью ясно очерченные, четко отчеканенные прихотливыми закругленными узорами губы. Губы казались узкими, маленькими. Между губами пролегала тень, обозначавшая их разрыв. Тень заходила достаточно сильно за края розовых образований и загибалась ровно, под прямым углом на обоих концах губ вниз, как если бы нос и верхняя губа были слиты, и верхняя губа полукругом выступала, соединяясь с выпуклым образованием крючковатого клюва и изгибаясь.

Тела кровоточили, раскачивались. Верхнее тело вытягивалось и изгибалось. Нижнему телу приходилось погружать его все глубже в жидкость, прилагая усилия, после чего оно собиралось и втягивалось в свою прежнюю форму вновь, сверкая бесстрастными черными глазами на приобретавшем форму от удушения лице. Глаза головы открывались, когда конечности нижнего тела под водой утомлялись от удушения. Глаза обрамляли округло загнутые вверх черные отростки. На лице появлялись темные пятна. Глаза открывались, на коже выступали черные дыры, и тело сдувалось через них, голова существа теряла форму. Теперь она не чувствовала, что тело держит ее. Она чувствовала злость на то, что тело стучало по льду. Тело стучало по льду ранее, и теперь их движения и его движения издавали шипение и шорохи, глухие стуки и всплески. Тело могло шуметь и выпускать конечности – тело надо было придушить, утопить. Оно раздувалось в жидкости так, что его было сложно обхватить, а затем сдувалось так, что его было сложно держать. Тело вытягивало ее из-под кромки льда все с большей силой. Живот ее тела был изрезан. Верхнее сдувающееся тело впитывало ее кровь и выливало ее заново, оказываясь на суше. Тело двигалось все быстрее и легче, раздуваясь и сдуваясь, повисая складками. Тело сокращалось и собиралось в прежнюю форму все быстрее и стремительнее, вытягивая ее нижние конечности из жидкости до половины так, что повреждалась плоть на них, которой она удерживала себя в жидкости, опираясь на острую кромку льда. Порой лед или конечности трескались.

Тело медленно подняло ее большую часть над водой. Она душила его. Она сжимала его. Она опустила глаза. Она увидела, как ее тело соединяется со льдом. Лед медленно входил в него, а оно выпускало на него медленно угасающие закругленные волны. Затем она почувствовала слабость. Ее тело, казалось, разделяется. Затем она почувствовала, что задыхается. Она все еще крепко держала тело, которое опадало в ее руках, следуя собственному ритму движений. Тело, которое она держала, начало вытягиваться, расширяться, как поверхность льда.

Она видела густую черную жижу. В ней плавали тела. Возможно, это были части тел. Густой черный поток растворялся, превращался в узкие полосатые лучи, соединяющиеся в жидкости со светом восходящего солнца.

Ее глаза были открыты. В них плавали отражения тел. В них плавал кусок ее тела, пока застывшие, обвитые вокруг мягкой вытянутой плотью руки не потянули ее назад. Ее челюсть обвисла.

Тело, державшее ее, продолжало ритмично вытягиваться из проруби и биться об лед. Оно проникало в воду все дальше. Оно остановилось со временем в жидкости около губ тела. Жидкость раскачивала длинное тело, которое не касалось челюстей разрезанного льдом тела.

Кровь вытекала из разрезанного тела, растворялась неровными лучами в жидкости и снова свободно проникала в тело через его открытый рот и его разрезанные части. В жидкости тела застыли, покачиваясь, расползаясь и медленно расширяясь, проткнутые множеством лучей, белых и острых, выходивших из круга, черных, расплывающихся, неровных, выходящих из черной, красновато-серой дыры.

Тела казались распухшими. Длинное тело застыло. Ход жидкости принес его туда, где раньше была часть другого тела, которая плавала теперь выше. Тела сплетались. Можно было видеть кусок тела, оплетенный вытянутым, на подобии червя телом, длинным, причудливо и мягко изгибающимся, шевелящимся в воде. Руки разрезанного тела все еще были сомкнуты. Они все еще сжимали голову с пустыми черными глазами, вокруг которой лежало кольчатое, округлое, вытянутое тело. Тела шевелились в жидкости вместе, перепутанные друг с другом.

Со временем отрезанная часть врезалась в клубок плоти. Вокруг было много тел. Вокруг были тела. Можно было видеть разрубленные и почти целые тела, тела с разорванной кожей, словно надутые и лопнувшие тела потускневшего полупрозрачного беловатого цвета. Кое-где плавали маленькие тела – возможно, отделившиеся от больших – возможно, это были конечности.

Часть вытянутого червеобразного тела еще оставалась на поверхности льда. Оно перестало выходить из вертикальной черной проруби, и теперь натягивалось и ослаблялось согласно легкому, почти незаметному колебанию. Его оболочка свисала с округлого черного тела, портала, искажая его контур, стелилась по белой поверхности льда, на ней принимала фиолетовый оттенок.

2. Классификация видов (из деградации).

1

Сожженные в глубинах сознания. Тела. Я не вижу много тел. Тела летят вокруг меня, движутся, заворачиваясь и перекручиваясь уродливыми лицами. Они лишь мусор, прах, огибающий мое сознание, почти не касающийся меня, увлекающий с моего существа пыль, что накопилась на его поверхности. Пыль слетает с меня, и вот мое тело кружится с другими, встраиваясь в общую массу.

Есть два вида тел минимум. Тела, которые подобны высохшим листьям, кружащимся вокруг засохшего дерева, отлетающим вдаль от него – движущиеся тела; застывшие тела – тела, которые пережили движение и теперь остановились. Застывшие тела могут двигаться. Их движения всегда одинаковы, они в общем не изменяются. Собственно, наблюдая за телами, я могу сказать только, что есть движущиеся тела, но движущиеся тела могут оказаться застывшими. Проблема в том, чтобы различить их. Мне никогда не удавалось отличить движение от его отсутствия – и поэтому собственное мое видение можно назвать неопределенным.

2

Она двигалась или стояла. Вокруг гуляли лучи, отражавшиеся от белых тел, спрятанных в цветных коконах. Тела она перерабатывала. Тела были вытянутыми, разрезанными, одинаково двигающимися отростками, окруженными неплотно прилегающими к ним тканями или, возможно, плотно прилегающими, когда внутренности нельзя было рассмотреть или переходов между цветами или поверхностями было мало. Собственно, тела повторяли движения или их отсутствие. Различимы они были только по оболочкам, количеству переходов поверхностей и легким волнам, скользившим по ним, которые быстро изменяли свои очертания. Волны скользили по телам, меняя их до неузнаваемости. Полагаю, выходом в данной ситуации (когда невозможно отследить полные циклы преобразования форм и их полный состав) является расщепление тел до простых элементов или отсутствие учета движения тел. Таким образом, можно получить следующие картины. В первом случае, мы столкнемся с тем, что простые повторяющиеся в некоторых доступных для выделения нашим восприятием элементы тел будут появляться и исчезать без какой-либо видимой поверхностно причины или будут мерцать, повторяя свое неизменное существование в разных частях воспринимаемого пространства. Во втором случае мы просто получим неподвижное видение, имеющее свою структуру, элементы, полностью или частично сходные между собой, которые, однако, мы не сможем прочесть без особых мер упрощения по той причине, что движущиеся элементы не смогут быть отделены от неподвижных, и, следовательно, тела тогда будут некоторым набором состояний, застывшим вариативно – то есть каждое из тел застынет в каждом из доступных положений волн, текущих по телам. Вопрос в том, как нарезать состояния, как их упорядочивать – если ты не живешь. Если ты живешь или находишься в состоянии жизни, вопрос сводится к тому, как отличить предметы, находящиеся в состоянии движения от предметов не движущихся, и связанным с ним вопросом становится вопрос о том, как отличить мертвые тела от живых (если последние собственно существуют). В принципе, в состоянии жизни это важно определить только для уяснения специфики влияния каждой из фигур на другие. Условно можно выделить элемент, благодаря которому эти наблюдения могут принадлежать живому существу, но не обязательно принадлежат живому существу. Наблюдение так или иначе расщеплено на элементы, наблюдатель так или иначе исключает себя из круга наблюдаемого. В данном случае характер наблюдения сводится к тому, что оно осуществляется по кругу, вокруг некоторой зоны, которая заведомо исключена из наблюдения. Таким образом, данное наблюдение можно было бы считать верным, если бы слепое пятно заключало в себе элемент, повторяющийся в своих вариациях, но не в том случае, если бы мы предположили мерцание наблюдателя – в последнем случае был бы важен порядок появления простых элементов и место их появления. Согласно первому типу расщепления реальности для ее обработки, основной характеристикой жизни будет исключение ее из времени и из восприятия в мерцании ее простых форм. Подчеркнем, что мы не полагаем, что есть что-то «живое», кроме нас самих – просто мы выделяем как живых только самих себя, определяя как жизнь набор специфических черт слепого пятна. Жизнь, типичная для нас, как мы ее понимаем, таким образом сводится к восприятию (так как мы выделили восприятие) исключения мерцания во времени простых форм и вариативных параметров полной идентичности – или к восприятию слепого пятна или к отсутствию восприятия жизни из-за не включенности жизни в круг восприятия. Тем не менее, мы можем гипотетически выделить то, что мы можем считать живым или считать разновидностью жизни из-за гипотетически возможного совпадения с ней (все) или выделить как жизнь простые структурные элементы, которые, однако, не известно в какое время окажутся в зоне нашего слепого пятна – то, когда мы станем жить (оживем) и структура нашей жизни в зоне слепого пятна – но это не проблема, так как мы можем наблюдать мерцание в пространстве и во времени, последовательность мерцания структур, которые мы условно называем живыми. Вся проблема в отсутствии определения жизни? – нет. Учитывая внутреннюю слепоту, вся проблема в специфике воздействия или восприятия внешних элементов. Иногда я не понимаю, как тела могут влиять на мое восприятие, если их движение становится неподвижностью – если они неподвижны. Тогда я думаю о том, что неподвижность тел может собирать меня. Я думаю о том, что завершение их движения означает конец моей сборки. Меня терзает лишь несколько важных вопросов: выделение движущихся тел и выделение тел застывших, прекративших движение. Также важно знать, является ли прекращение движения тел, их застывание, которое я могу наблюдать, постоянным, или они собирают другие тела, повторяясь в том же самом виде в другом месте и времени. Важно выяснить, значимость структурных различий тел при моей сборке и специфичность застывания тел при моей сборке. Важно выяснить роль и степень застывания, отношение застывания к сборке тел и какие тела застыли, какие находятся в движении, могут ли тела расщепляться, быть застывшими, находиться в движении одновременно? Если я вижу себя и набор своих признаков со стороны в процессе их действия и сборки, значит ли, что меня нет? Если я есть то, что наблюдаю, то я жестока.

Они являются моей частью или моими частями. Часть из них является мной порой. Это так, потому что это логично, если видеть.

3

Она видит беловатое полотно. Его закрывают полупрозрачные поверхности, расцвеченные серыми и фиолетовыми цветами. Поверхности соединяются и медленно сползают вниз; пространство, свободное от них, маленькое. Полотно кажется большим, объемным. Возможно, поверхность не разбухает. Возможно, она давно заполнила пространство. Она двигается. Ей не хочется двигаться. Ее ноги качаются так, что ей тяжело понять, движется ли она и в какую сторону. Двигаясь, она видит, как пространство разделяется и проделывает в самом себе дыру – вокруг нее происходит взрыв, уничтожающий внутреннюю плотную поверхность пространства, делающий пространство вытянутым и полым. Она видит, как ее нога делает шаг, она видит, что ее нога делает шаг в обратную сторону. Ее тело разрывается и вытягивается, поглощая пространство.

4

Она пережевывала куски пищи. Она была голодной, но ей не хотелось есть. На расцвеченной мягкими бликами пленке, затянувшей маленькую, скособоченную кухню, где стены наклонялись, топорщились и выступали неровностями, на которых проглядывали новые неровности, лежали волны желто-серого жира. По бесцветной пленке, разрубленной изящным, выполненным с помощью ран, рисунком листьев экзотических растений, скользили комья серой пыли. Поверхность обоев отходила от замысловато сделанных выступающих и проваливавшихся стен, которые словно не хотели, чтобы в их форме была обнаружена определенность. Мягкие комочки пыли держались на хрупких, почти невидимых нитях, двигались медленно, маятникообразно. Порой пыль образовывала кружево, сплетаясь с желтыми поверхностями испещренных желобками стен, наподобие кружева, что образуют облака и видимая через них пустынная земля.

Она смотрела перед собой прямо. Поверхность стены там содержала провал, сохраняющий тот же цвет, что и в прочих местах оболочки комнаты: серовато-белесый, с серо-синими оттенками. Это было окно. Стена, перед тем как провалиться, с одной стороны взлетала, подобно гребню волны, а затем резко падала, открывая гладкую поверхность мутноватого от грязи стекла и рассыпаясь с другой стороны нежными изгибами фигур, которые стремились вырваться, упасть в пустоту, показавшись из-под скрывшей их поверхности. По очертаниям можно было предположить, что в эту стену была замурована часть семьи одного из строителей. Возможно, он, преданный поклонник барельефа, не мог больше терпеть, что прекрасные изгибы тел его возлюбленной, его маленького, еще не вышедшего из младенчества, ребенка, составляет хрупкая плоть.

5

Ступив под серое небо, она шла вперед до тех пор, пока небо не скрылось от нее в пространстве, которое рождалось вопреки ее воле, и не было связано с ее ощущениями. Образы, являвшиеся ей, были противоречивы, множественны, смешивались в беспорядочный поток, чтобы составить структуру переплетений частей тел и предметов, голосов. Несовместимые, они вырывались из общей массы, завладевая ее вниманием, не давая оторваться от них.

Куски плоти сращивались хаотично, становясь бессмысленными и уродливыми, необъяснимыми в своем уродстве, абсурдными в своем существовании.

Небо, погружаясь в неизвестность, течет медленным серым потоком, растворяясь. Его закрывает неподвижность белых ровных плит, что выглядят раздувшимися. В них есть множество отверстий. Из них выходят еле заметные черные тени, которые окружают желтовато-коричневые пятна. Маленьких узких теней, которые падают сверху, как черви, не видно, если опустить глаза. Здесь видны обрывки неба в дальних частях помещения, закрытые решетками, тяжело пробивающиеся сквозь неестественно светящиеся лучи желтовато-зеленого тумана, становящегося все плотнее вокруг, чтобы из образованного им пространства нельзя было выбраться. Сгустившись, он образует маслянистую, темнеющую маленькими ошметками теней поверхность, затягивающую все вокруг, создающую в себе ложную видимость проходов, нор, светящихся сгустками света.

6

Если присмотреться, здесь можно заметить набухающие и опадающие тела, грудами возникающие между обрывками мелких копошащихся теней. Тела образовывали группы, составляя ужасающие по своей форме комбинации различных частей, разрубленных и сросшихся, чтобы затем медленно растечься во все стороны. Большие фигуры были разрублены неровными ранами, которые менялись в размерах вместе с течением тел фигур, их распадом. Она видела, как ее тело захвачено со всех сторон текущими фигурами, которые приближаются к ней неровными краями пустоты, оставляя лишь узкие проходы между ее телом и фигурами, скапливающимся в прозрачном, но уже изъеденном тенями и испачканном их частями, воздухе. Она судорожно думала о том, как может ускользнуть из этого взбухающего, сращивающегося и рвущегося частями пространства. Она смотрела, как между ее телом и возникнувшим тут же в пространстве телом скользит разрыв, который, стоит ей двинуться, уменьшится. Ей было нечего делать. Она поняла, что в ловушке. Тела запутали ее. Было сложно следить за преобразованиями тел. Они растекались вокруг и из них торчали их внутренности, белеющие, немного желтоватые и зеленоватые в неестественном, пожирающем их и сгущающемся все дальше свете. Внутренности вытекали из уродливых цветов и форм: из оболочек, резко разрубленных – в основном вверху и по бокам – выходили белесые образования, порой с желтым налетом, зеленеющие или желтеющие. Чертовы образования распространились повсюду. Не было никакого выхода – она не знала, что делать. Они двигались, растекались рядом, скользили, не оставляя пространства для движения – скользили так, что всякое движение было уже бессмысленно, потому что она уже двигалась, потому что она уже не знала, имеет ли она собственное тело, и имеет ли здесь кто-либо собственное тело и может ли здесь что-либо иметь оболочку, чтобы отделиться от этого ужасающего потока, растекающегося безысходностью, постоянно двигающегося, расщепляющего ее восприятие, хаотично вмешивающего его в себя так, что она уже с трудом могла воспринимать что-либо, кроме страха, который, разрезая предметы, придавал им очертания. Теперь воспринимать что-либо стало бессмысленно. Восприятие – праздная игра по смешению, расстановке и расположению предметов. Можно было разобрать тихие слова, располагающиеся шеренгой, убивающие образы. Шепот безжалостно отрезал от гигантского тела, частью которого она была или которым она была или которым она могла быть, маленькие кусочки, удобно расправляясь с видимым замкнутым пространством перед ее глазами, словно нарезая его тонкой чешуей, острым металлом, монотонных звуков. Шепот – другой вид уничтожения. Образы реальности исчезли, пожалуй, почти полностью. Она могла заметить, что шепот погружает ее в мягкое небытие, будто ее глаза закрылись. Теперь она не могла видеть. Это был сон, в котором были только слова, разрезавшие тела на маленькие, очень тонкие кусочки, из которых тихо что-то текло, возможно. Это было сном, состоящим из слов, быстро растворявшихся, не оставлявших от себя следа, кроме бесчисленных разрушений, черноты и подозрения того, что здесь должна была действовать сила некоего творца.

«Нам – тебе, тебе надо что-то делать, чтобы уничтожить их. Уничтожить их. Кого тебе надо уничтожить? Что тебе надо уничтожить? Тебе надо уничтожить это тело – тебе надо уничтожить тело, фигуру. Какую фигуру мне надо уничтожить? Здесь очень трудно различить хоть одну фигуру. Фигуры здесь совершенно нераздельные – можно предполагать слитность фигур и их одновременную раздельность. Легко увидеть, что внутри фигуры есть проходы, что внутри фигуры есть проходы, однако – однако, мы тоже можем иметь тело. Мы можем являться фигурой, поэтому даже если мы находимся в момент времени в другой ее части – мы, пытаясь пройти по ним, станем лишь частью ее движения. Таким образом, мы изменим ее тело так, что оно станет плотным, сросшимся на участке нашего пути, и мы не сможем пройти, потому что даже если бы мы могли считать нечто, какую-то часть своим телом, она срастется с ней и тогда получится то же, что и сейчас – возможно, так как мы не можем знать этого наверняка. Мы не можем знать этого наверняка. Нам надо выяснить, тебе надо выяснить, является ли фигура, которую мы можем воспринять, является ли она частью фона, того желудка, где мы ее воспринимаем. Действительно ли эти разрывы являются проходами, действительно ли, увеличив их или переместив их, можно уменьшить фигуру – я говорю о том, что, исходя из того, что ты знаешь – исходя из того, что ты говоришь – просто исходя из того, что ты говоришь – можно предположить, что если ты увеличишь плотность фигуры – вытянешь разрывы и проходы между ее частями – возможно, органами наружу – ты сделаешь фигуру меньше, ты сделаешь ее гораздо более определенной, гораздо более плотной – тем более, устранив функциональную часть проходов – разрывов, ран – изменив ее структуру – ты просто ее убьешь – она не будет существовать в прежнем виде. Все это хорошо, но мне это не поможет – мне это не поможет, потому что не поможет. Почему? Потому что я не знаю, где я. Я не знаю, где ты. Я думаю, меня нет. – Я есть. – В данном случае ты можешь быть, но я не думаю, что нас можно как-то определить. Нет, меня тревожит вовсе не это – меня тревожит именно то, что манипуляции с фигурой могут оказаться бессмысленными, так же, как и выделение себя или тебя из ряда прочих объектов. Я считаю, что это может быть интересно, только если мы захотим посмотреть на эффект. Мы можем, возможно, даже условно – чисто условно отделиться – увеличив функционально неизученный разрыв – предварительно мы можем даже изучить его. – Молодец, дорогая. – Это не все, вероятно».

7

Выделить элементы. Среди разрозненных волн плоти, поднимающихся, опадающих, уплотняющихся и распадающихся, надо дать имена тем, что рядом с берегом и тем, что от него отделены. Тем, что рядом с берегом. Возможно, она являлась берегом. Волны изгибались и разгибались рядом, шипели, а затем отступали. Их фигуры отделялись от сплошной массы и окружали ее. Они издавали монотонный неприятный гул и стук при движении. Некоторые из них повторяли свои движения – таким образом, они не двигались. Они двигались в пространстве, но их движения были одинаковы относительно самих себя. Их движения были последовательны, они двигались циклично. Можно было видеть, что фигуры, стоящие рядом, образовывали новый ряд фигур, однако, не замкнутый, полный ран и разрывов. Данные фигуры были неустойчивы, они появлялись и исчезали и их было тяжело разглядеть. Части рассеченных фигур трепетали, замирая, показываясь из ритмически возникающих белых изгибов, а потом опадали. Растерзанные, они скрывались, и когда они появлялись вновь, чтобы исчезнуть, части их были искажены и изуродованы, отдельные члены разбросаны в пространстве. Порой обрубки непостоянных, несоединенных тел находились очень далеко от прочих разрубленных и трепещущих частей тел. На неустойчивые, быстро разлагающиеся, расчлененные ранами или сосудами фигуры налетали волны членов других фигур, разделывающих их и поглощающих их, они колебались, подобные червям, и каждое новое тело состояло из разложения старого. Ей было сложно разглядеть и запомнить постоянно скрывающиеся и изменяющиеся тела. Ей было скучно следить за их обрубками, однообразными, почти полностью идентичными, ритмично совершающими движения, чтобы переносить большие ускользающие тела на себе в пространстве, уродуя их контуры, порой делая их калеками или разрывая их. Простые фигуры были крайне однообразны. Простые фигуры совершали движения. Совершали похожие движения ритмически. Можно было выделить несколько групп цикличных движений тел, если существование цикла означает движение. Так, каждая простая фигура, член обширного меняющегося тела, повторяла одни и те же движения – то есть каждая простая фигура, оказывающаяся к ней близко, имела одну из ограниченного числа форм – цикл движения каждой из простых фигур мог быть ограниченным определенным числом форм и порядком их появления, включая в себя разное количество элементов (форм).

Кроме повторяющихся фигур изменяющихся великанов, которые, впрочем, были почти неуловимы в своем мерцании и трудно поддавались восприятию, можно было уловить мерцание карликов-двойников, которые, порой, могли появляться целыми толпами. Можно было заметить также еще одну особенность карликов (которые могли быть сцеплены с великанами): некоторые из них появлялись последовательно в толпе или маленькими группами или поодиночке в видимом пространстве, меняя свои формы вместе, образовывая мертвых существ средних размеров. Следует также отметить, что у некоторых простых фигур цикличность была не установлена – она была вариативной по числу форм-карликов, которые приходили не совсем последовательно, а у других цикличность была установлена и представляла четкую структуру. Итак, все формы организмов и движений, которые она выделила как застывшие, а также их простые части, она условно отнесла к прошлому относительно своего ограниченного восприятия – условно она назвала их трупами. Данных существ вокруг располагалось великое множество, как она заметила вскоре. Число их постоянно увеличивалось. Число трупов, карликов-двойников, фигур, великанов постоянно увеличивалось, и было настолько велико, что наличие прочих существ в ряду представлялось удивительным. Единственной функцией, которую она могла выделить для себя как определяющую – была функция восприятия – собственно, можно было предположить, что функция ее восприятия была равносильна некой функции времени, которая была связана со смертью или убийством встречающихся на пути многочисленных волн существ.

8

Стало темно. Вверху сгрудились тела теней, которые порождали существ, и сами существа. Их фигуры не изменились, и их мерцание оставалось прежним, оставляя тот же состав существ. Появился новый тип движения. Теперь фигуры, белеющие вытекающими из них волнами, стали течь в другую сторону. Они теперь не были закреплены горизонтально, теперь они поднимались вверх под углом или опускались вниз под углом. Фигуры наползали друг на друга слоями, покрывая друг друга, накладываясь друг на друга, теперь образовывая новый вид наложенных существ, где одно существо было полностью или частично поглощено другим. Когда была создана уходящая вверх диагональ белеющих твердых соков, вытекающих из неплотных оболочек, висящих на остовах существ, ей показалось, что существа остановились: большая часть существ остановилась, мерцая. Через некоторое время она заметила, как существа, захватившие других, начинают двигаться кверху вылепленного из тел потока. Они скапливались на вершине. Вершина потока, фигуры, раздувалась, загибалась, не продолжая диагональ. Вскоре фигура стала походить на некое подобие вертикальной воронки, сужающейся кверху, заполняющей пространство скрадывающей твердеющий свет черной тенью – в центре фигуры была черная тень. Воронка качнулась назад своим узким концом, и ее верхняя часть стала раскачиваться по полукругу. От узкой верхней части вниз, зачерненные тенями фигуры медленно опадали белыми упругими, кажущимися жидкими тканями, наружу, наклоняя воронку все больше до тех пор, пока она не начала падать. Воронка падала на нее сверху, приближалась к ней спереди. Она на мгновение перестала воспринимать происходящее. Когда она открыла глаза, в темноте она увидела прежнее движение, тела, приближающиеся к ее телу, сплоченные в одну воронку, разделенную ходами, прозрачными реками пустоты, изгибавшимися вместе с составляющими их фигурами. Она легла. Ее глаза скользили по существам. Внимательно она всматривалась в каждое из них, в его движения. Существа застыли, погруженные в тела друг друга, скрытые телами друг друга, составляющие тела друг друга. Мерцание карликов стало очень быстрым, внутри большой фигуры тела также начали быстро мерцать, разламывая построение, похожее на воронку, замороженную теперь в одной форме, движение которой выражалось этой формой. Она попыталась разглядеть свое тело. Затем она посмотрела на застывшую форму движения. Сначала она испытала страх. Затем она испытала ярость. Ее ярость была сильнее, чем страх. Она застыла тоже. Она сосредоточила непрерывный взгляд на мерцающей фигуре в центре воронки, которую поглощала другая фигура. Черные текучие силуэты похожих на полупрозрачную кровь теней медленно начали стекаться из мест, куда врезался ее взгляд, к ней. Вскоре она увидела, как наложенные тела, не двигаясь самостоятельно, плыли ей навстречу по черным волнам, которые контрастировали с прозрачными пустыми волнами, перемешиваясь с ними, составляя смешанный рисунок. Тела подходили туда, где ранее она видела широкую часть воронки. Вскоре она устала сосредотачивать взгляд на плывущих телах. После того, как ее взгляд рассредоточился, она уже не могла различить прежнюю картину. Груды тел медленно качались вокруг на одной канве движения, оправленные прозрачными волнами, переплетенными с полупрозрачными и почти не прозрачными черными волнами, накладывающимися на них.

9

Отдельные фигуры. Это фигуры людей, вероятно, что, впрочем, вторично. Они, разорванные, плавали по коридорам большой коробки, плавают здесь, изгибая надутые головы так, чтобы крючки, выступающие на них, тоже двигались, склоняясь внутрь, к цветным образованиям, сгибающимся внутрь. Кажется, их можно разделить по тому, как они мерцают. Не все волны, формы мерцают одинаково. Некоторые привыкли загибаться внутрь, некоторые более прямые. Есть маленькая разница в процессе мерцания. Да, два основных типа этих волн, этих фигур, имеющих между собой ощутимую, но представляющуюся неважной из-за движения, освещенности и разрезов, разницу, сходны с воронками. Они представляют собой воронки – обычно они строятся сверху вниз, от узкого закругленного основания к более широкому с разрезом. Но эти представляются мне особенными, они исключительны, так как в большей части их мерцаний и движений, если только можно выделить их отдельно, представить их отдельными, они загнуты узкой частью вниз, изогнуты крюком так, что имеют два основания, обращенные, если так можно выразиться, в одну и ту же сторону узким и широким концом. Разрезы всегда разные на них. Впрочем, в основном, из-за разрыва широкой части воронки, можно считать, что широкая часть условно состоит из двух воронкообразных элементов, соединенных между собой кровью пустоты. Интересно, что воронки прямые зачастую изгибаются и переворачиваются, мерцая, изменяя свою форму, форму волны или фигуру. Воронки же изогнутые, не смотря на мерцания, сохраняют свою форму гораздо чаще.

10

Сложно помнить, какие вещи живые. В любом случае, даже мертвые вещи обладают жизнью. Сложно уследить за всеми вещами. Особенно за вещами, представленными белесой, поддернутой тенью и светом плотью, обернутой в те или иные оболочки. Сложно видеть фигуры все время, следить за их движениями, если движения являются быстрыми и регулярными или если движения плохо заметны, выражены только на отдельных участках плоти, поэтому иллюзии занимают со временем места предметов.

*

Она не могла больше следить за ними, повторяющимися, исчезающими. Она чувствовала, что они переполнили ее восприятие. Она решила двигаться. Во время движения ее глаза отдыхали. Однако, она не могла различить достаточно широкие проходы для того, чтобы с ее движением рассыпающаяся и собирающаяся махина не претерпевала заметных изменений. Ей не хотелось, чтобы хоть одна из мерцающих частей, больших или маленьких, фигур или их частей, заметили ее движение, но не двигаться было невозможно, потому что силы действительности превышали ее силы.

Существа двигались. К ней приближалось множество существ – они огибали ее медленно или быстро, скользя по ее расширенному силуэту, не задевая ее. Она внимательно следила за тем, чтобы те маленькие существа, которые приближались к ней, были мертвы – это было очень важно. Ей не хотелось встретиться с живой маленькой частью существа, с живым маленьким существом, потому что тогда она могла бы быть обнаружена.

Проблема была в том, что никогда с точностью нельзя было определить живое существо или мертвое. Проблема была в том, что в данном случае жизнь была относительным понятием. В целом она предполагала, что любое из видимых существ обладает определенным циклом изменчивости. Сама изменчивость форм, связанная с мерцанием, видимо подразделялась на два вида: полная изменчивость и частичная изменчивость. Эти виды изменчивости были связаны с двумя основными видами жизни. С полной изменчивостью было связано мерцание – такие существа возникали и исчезали, появляясь в разных местах, как ей казалось, неожиданно, и также неожиданно исчезая. К этим существам относились карлики, карлики-близнецы, так как они любили собираться в одном месте во множестве. Карлики-близнецы составляли собой структуры, повторное появление которых было сложно заметить и отследить из-за их склонности к перемещению на большие расстояния. Фигуры, которые могли поглощать формы, собираемые карликами, она часто не могла различить, но иногда она видела средних размеров существ, которых собирали карлики – в основном они были похожи на людей. Карлики всегда появлялись на носителях. По сути, карликов-близнецов можно было считать наездниками, как и большинство других существ. Немерцающие существа были более крупными по размеру. Они принимали формы людей, гигантов разных размеров. Люди отличались от гигантов по размеру, особенностям движения, а также по уровням, на которых они обитали – но было сложно постоянно отслеживать эти признаки. Гиганты могли мерцать, но мерцали они не так часто, как карлики, не двигавшиеся иначе. Гиганты сочетали в себе мерцание и другой вид движения, основанный на неполном изменении тела при движении. Люди отличались частичной изменчивостью и пользовались движением волн для перемещения, не мерцали, а продвигались последовательно согласно общему движению более крупных структур, частью которых являлись их кибернетические тела. Людей можно было считать не до конца живыми: большинство из людей действительно были мертвыми и их существование ограничивалось только общей для них структурной спецификой, связанной с появлением волн, более крупных структур. Собственно, почти любых существ, что она видела, можно была назвать мертвыми. Их жизнь и смерть зависела от циклов их движений. Смерть существ осуществлялась на нескольких уровнях и была заметна в основном на существах, для которых была характерна неполная изменчивость. Для этих существ был характерен некий набор частично постоянных форм на доступных ей совмещенных уровнях, после которого они начинали повторять цикл движений, воспроизводящих части более крупных структур заново. Рассмотреть эти особенности, тем не менее, она могла только частично, так как у нее не хватало для точного отображения ресурсов, а такие существа образовывались преобразованиями и наложениями. Можно было заметить в реальности, которая отображалась перед ней, расчлененных людей, части которых были расположены далеко друг от друга, и каждая часть могла совершать специфический цикл движений.

То, мертв гигант или жив, сложно отследить из-за числа и изменчивости и разнородности составляющих его элементов, мерцания, характеристик цикла движений. Некоторые существа или предметы (волны или формы) не двигались сами по себе, но двигались их наездники разных видов. Из-за наездников любое мертвое существо или предмет могли казаться живыми.

Движение было равносильно смерти. Движение и остановка должны быть четко выверены для того, чтобы существо случайно не умерло. Возможно, у существ есть специальные механизмы, рассчитывающие циклы, чтобы случайно не перейти за порог смерти. Самое плохое в ситуации движения то, что оно не приносит смерть наездникам. Циклические движения существ используются наездниками для мерцания. Но не стоит думать об этом. Не стоит обращать на это внимание. Это слишком странно. Тяжело следить за этим, поэтому можно не следить за этим. Поэтому, скорее всего, я буду двигаться случайно согласно моему восприятию.

Нельзя начать двигаться, затем остановиться. Если движение началось, остановка не возможна до завершения цикла.

Волна. Большая волна окрасила все в серо-черный цвет, опрокинулась на раскинувшиеся здесь волны и заполнила пустоты своей серо-сине-фиолетовой легкой туманной кровью. Вероятно, ее напугала кровь, текущая в пустотах русла, заполняющая его, делающая причудливый изогнутый лес мягких, мерцающих скал непроходимым. Мягкие скалы сливались друг с другом, образовывая игольчатую воронку, разрозненные элементы которой сшивал между собой черноватый туман.

Водянистые сумерки заполняли свободные сосуды, систему, несущую пустоту. Темноватое полупрозрачное пространство разливалось по освобожденным для него путям, окружая трепещущие и мерцающие тела, делая их движения похожими на судороги. Существа громоздились друг на друга, принимая форму белесого тела, гиганта, виднеющегося среди отражающих бескрайнее серое пространство и наливающих его синевой смерти вод. Его тело двигалось согласно движением пучины, его поддерживающей. Его тело было почти не видно. Его кожа казалась бело-серой, изуродованной многочисленными ранами, обернутое в разноцветные лоскутки и лохмотья. Она видела, как его тело расширяется. Пространство, окружавшее его, наполняло его. Часть тела гиганта, совсем рядом с ней, подхваченная ритмическим движением теперь видимого вещества, заполнявшего раны изрезанного пространства, расширялась огромным проходом. Он был очерчен неясно, он был круглым, разрастающимся. Она видела, как тело гиганта вдали от нее, в дальнем конце почерневшего окаменевшего оболочками света чрева, отделяется от питающего его русла, от ран пространства, отделяется, насытившись от них, поднимаясь над ними широкой аркой зева. Узкий край воронки гиганта поднимался медленно, скользя вверх, изгибаясь плавно с необычной пластичностью до тех пор, пока дальняя от нее часть его тела не встала почти вертикально, а потом не начала опадать вниз по дуге, по направлению к ней. Она могла видеть, как из существа выпадают, белесые бесформенные тела, к которым прикреплены карлики. Белые, скрученные тела осыпались, увешанные карликами-близнецами, прочно вцепившимися в них, тут же, почти мгновенно исчезая в серо-фиолетовом, темном пространстве, все больше темнеющем в полости изогнувшегося великана. Широкая часть воронки, наполовину скрытая в однородности глянцевой черноты, виднелась неясно в пространстве кровоснабжения гиганта, была напротив ее тела. Узкая часть воронки изогнувшегося тела была над ней, двигаясь вперед, она накрывала ее веществом тьмы. Покровные ткани гиганта периодически раздувались и становились упругими, затем становясь, как ранее, волнами дряблых тканей, согласно ритмическому движению загнивающих внутри светлых оболочек сумеречного света. На теле гиганта повсюду можно было различить маленькие порезы, пустоты, через которые протекала, кормя его, надувая его и сдувая, полутьма.

11