Взгляд в звездное небо. Избранные эссе о культуре

скачать книгу бесплатно

Взгляд в звездное небо. Избранные эссе о культуре
Хэн Лян

Культурная классика – это звезды на небесах истории. Что такое культура? В словарях говорится, что это совокупность общественного богатства, но обычно под этим подразумевается богатство духовное. Что такое классика? Это незыблемые идеи, эталоны, каноны, выдающиеся люди, деяния. Только обретя высший смысл, человек или вещь могут стать классикой и приобщиться к вечности. В данный сборник вошли классические сочинения, посвященные культуре.

В этой книге говорится о классике и ее представителях в разных областях. Благодаря подобным деятелям потомки сегодня могут понять культурный код цивилизации, повторить же эту классику невозможно, поэтому она так ценна.

Для широкого круга читателей.

В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Лян Хэн

Взгляд в звездное небо. Избранные эссе о культуре

Версия с переводом на русский язык публикуется и распространяется на мировом рынке исключительно с разрешения ООО «Издательство Китайского народного университета»

B&R Book Program

© ООО «Международная издательская компания «Шанс», перевод, оформление, 2022

© ООО «Издательство Китайского народного университета», 2022

© ООО «Восток Бук», 2022

Все права защищены.

Предисловие

Взгляд в звездное небо

В данный сборник вошли классические сочинения, посвященные культуре. Его название – «Взгляд в звездное небо» – призвано напомнить о глубине, безграничности, вечности культуры и истории. История так же необъятна, как небо, в ней заключено культурное наследие всего человечества.

Культурная классика – это звезды на небесах истории. Что такое культура? В словарях говорится, что это совокупность общественного богатства, но обычно под этим подразумевается богатство духовное. Что такое классика? Это незыблемые идеи, эталоны, каноны, выдающиеся люди, деяния. Только обретя высший смысл, человек или вещь могут стать классикой и приобщиться к вечности. Мы живем в бесконечной вселенной, нас окружает многообразный мир, наполненный множеством людей, и отнюдь не все в нем способно стать классикой. Однажды по телевидению показывали репортаж, как на северо-западе Китая журналист брал интервью у одного пастуха: «Зачем ты пасешь овец?» – «Чтобы заработать денег». – «А зачем тебе деньги?» – «Чтобы жениться». – «А зачем тебе жениться?» – «Чтобы родить ребенка». – «А ребенка рожать зачем?» – «Чтобы пас овец». Здесь говорится о простейшем воспроизводстве населения, о материальном производстве. И пастуху с его взглядами в классику не войти. Там же, на северо-западе, был и другой пример.

Линь Цзэсюя[1 - Линь Цзэсюй (1785–1850) – высокопоставленный императорский чиновник, известен также развитием неоконфуцианского философского направления. – Здесь и далее, если не указано иное, примечания редактора.], который запретил курение опиума и решил этим большую проблему, сослали в Синьцзян укреплять границы. Позже отвоевать Синьцзян прибыл Цзо Цзунтан[2 - Имеются в виду отголоски Дунганского восстания (1862–1869). В Синьцзяне среди дунган распространились слухи о готовящемся сражении с целью уничтожения антиправительственного восстания. Дунганские офицеры и солдаты решили напасть первыми. Цзо Цзунтана (1812–1885) с войском отправили подавлять восстание. – Примеч. пер.]. Их деятельность и патриотические идеи стали классикой, составили культурный пласт и вошли в историю.

Помимо политического содержания культура включает в себя знания, идеи, мораль, эстетику (искусство) и многое другое – на небесах истории существует множество разных больших и маленьких звезд, заслуживающих восхищения. В этой книге говорится о классике в разных областях, например в области научных исследований (культуры знаний), представителем которой названа мадам Кюри, о политической классике – к ней здесь отнесены «В башне на Юг от Юэ», о литературной – в лице поэтов эпохи Сун[3 - Сун – империя, правившая в 960-1279 гг.] Ли Цин-чжао (1084–1155) и Ли Юна (987-1053). Их ценность не ограничивается только одной из названных сфер: это многогранные личности, талантливые во многих областях и отражающие величие своей эпохи. Благодаря им потомки сегодня могут понять культурный код цивилизации, повторить же эту классику невозможно, поэтому она так ценна.

В прощальной речи у могилы Маркса Энгельс напомнил одну из его основных мыслей: сначала человеку нужно решить проблемы пропитания, жилища и одежды, только после этого для него станут актуальными вопросы религии, политики, искусства. Большинство людей в обществе занято материальным производством, в истории материальная деятельность занимает основное место. Подобно гаоляну, который после брожения и дистилляции превращается лишь в каплю вина, лишь малая толика материальной деятельности и человеческих талантов обретает духовный уровень. В своих «Размышлениях о книгах и человеке» я писал, что даже в такой духовной деятельности, как чтение книг, гораздо больше потребителей (читателей), чем созидателей (писателей). Все мы, как тот пастух, не можем стать эталоном и войти в историю, нам остается лишь смотреть в звездное небо и искренне беседовать со звездами. Это тоже наслаждение.

Часть первая

Исторические деятели

Глубокие раздумья перед святилищем Ухоуцы

В истории Китая много знаменитых людей, но никто так безмерно не восхищает, как Чжугэ Лян[4 - Чжугэ Лян (181–234) – государственный деятель и полководец эпохи Троецарствия. Олицетворяет мудрость, опыт, военную хитрость и изобретательность.]. На китайской земле несметное число храмов предков, но ни один из них не вызывает такое бесконечное благоговение, не наводит на такие глубокие размышления или горькие сожаления, как святилище Ухоуцы[5 - Ухоуцы – букв. «Храм Улянского хоу», это титул Чжугэ Ляна. – Примеч. пер.] в Чэнду. Это здание, окруженное легендарным ореолом, притягивает к себе сердца и китайских, и зарубежных почитателей.

Ухоуцы находится на оживленной торговой улице в южной части Чэнду. Его укрывают два высоких дерева баньяна, вход охраняет пара каменных львов, посетителей встречают ярко-алые ворота с загнутыми углами. Внутри можно сразу ощутить величественную атмосферу этого места, возвышающегося над бренным миром. За воротами посетителей ждут садик, зеленые кроны деревьев, извилистые дорожки, разнообразные цветы. Дорога длиной в пятьдесят метров ведет прямо ко вторым воротам, по обе стороны от нее стоят старинные стелы эпох Тан и Мин[6 - Тан – империя, существовавшая в 618–907 гг.; Мин – империя, существовавшая в 1368–1644 гг.]. Прохладная сень зеленых зарослей и вековая таинственность стел словно готовит к встрече с мудрецом, жившим тысячу семьсот лет назад. Через вторые ворота мы попадаем в сыхэюань[7 - Сыхэюань – традиционный архитектурный ансамбль с жилыми постройками по всем четырем сторонам двора.] длиной примерно пятьдесят метров, здесь находится зал Лю Бэя, основателя царства Шу, с характерной для китайской архитектуры крышей с загнутыми углами. Он возвышается в самом центре, а в галереях слева и справа стоят статуи 28 чиновников и полководцев. Далее спускаемся по одиннадцати ступеням вниз, пересекаем двор и попадаем в еще один сыхэюань, юг, запад и восток которого соединены галереей, а в северной части находится зал Чжугэ Ляна. Пройдя зал, следуем вдоль красной стены по дорожке, окруженной зарослями бамбука, и попадаем в западную часть святилища – гробницу Хуэйлин. Здесь покоится Лю Бэй, могильный холм освещен лучами закатного солнца, рядом высятся старые сосны – картина невольно напоминает посетителям далекие годы царств Хань и Вэй[8 - Хань (403–230 гг. до н. э.) – удельное царство эпохи Сражающихся царств; Вэй (220–266) – одно из трех царств эпохи Троецарствия.]. К востоку от зала Чжугэ Ляна находится вход в большой сад. Все эти деревья, залы, могила обнесены красной стеной. Где-то снаружи шумят машины, но здесь – отшельническая тишина. Уже 1700 лет тут возносят почести Чжугэ Ляну. Перед его святилищем находится храм Тяньцзымяо, а справа – усыпальница Сяньдилин, и спустя сотни и тысячи лет к нему не зарастает народная тропа – это поистине редчайшее явление.

Чжугэ Лян

В 234 году нашей эры Чжугэ Лян завершил свое последнее сражение с царством Вэй и умер от болезни. Народ утратил гуманного министра, а страна лишилась опоры и погрузилась в глубокий траур. На народный призыв возвести святилище императорский двор ответил отказом, сочтя это нарушением этикета. Поэтому каждый год на Праздник поминовения усопших[9 - Цинмин («праздник Чистого света») – традиционный праздник поминовения усопших, отмечается на 104-й день зимнего солнцестояния.] люди стали приносить жертвы небесам, умоляя дух Чжугэ Ляна вернуться и даровать им свое покровительство. Так прошло тридцать лет. Побоявшись более испытывать терпение народа, императорский двор разрешил основать святилище на горе Динцзюньшань, где, исполняя служебный долг, погиб Чжугэ Лян. Вряд ли кто мог представить, что сразу после этого по всей стране возникнет множество святилищ Чжугэ Ляна. Святилище Ухоуцы в Чэнду было основано при Западной Цзинь и впоследствии претерпело множество изменений. Сначала оно соседствовало с храмом Лю Бэя; посетители у него были редки, в то время как Чжугэ Ляну постоянно устраивали подношения. В начале эпохи Мин, в период с 1368 по 1398 год, сюда приехал поклониться сын императора Чжу Юаньчжана, Чжу Чунь, его настолько рассердило увиденное, что он приказал уничтожить Ухоуцы, а для Чжугэ Ляна сделать маленький зал поклонений, рядом с залом Лю Бэя. Вопреки его помыслам народ весь храм Лю Бэя окрестил святилищем Ухоуцы, и дым ритуальных благовоний здесь стал еще гуще. В эпоху Цин, в годы правления Шэн-цзу (1661–1722), чтобы разрешить этот конфликт, храмы объединили в один, но святилище Лю Бэя разместили спереди, а Чжугэ Ляна – сзади. Впоследствии императорский двор многократно подчеркивал, что комплекс носит название Чжаоле-мяо (посмертный титул Лю Бэя – император Чжаоле), большую табличку с ним даже повесили на главных воротах. Однако династии сменяли друг друга, а люди продолжают называть это место Ухоуцы. Когда разрушительный вихрь «культурной революции»[10 - Великая пролетарская культурная революция (1966–1976) – серия политических кампаний, проводившихся Мао Цзэдуном или от его лица, под предлогом укрепления позиций коммунистического движения в стране и противостояния капитализму, но в действительности направленная на уничтожение политической оппозиции.] унес множество памятников материальной культуры, в Ухоуцы не тронули ни единого кирпичика, и до сих пор его ежегодно посещают два миллиона человек. Это святилище способно пробудить в людях мысли и чувства, оно наполнено духом древности, но не теряет своего значения и по сей день.

Пройдя несколько двориков, я медленно приблизился к залу Чжугэ Ляна, откуда вершил свои дела министр. Здесь не так темно, как в буддийских залах. Свод зала держат высокие колонны, вход широкий, внутри светло и просторно, хватит места для множества посетителей. Чжугэ Лян, выпрямившись, сидит на возвышении в центре, на голове у него шелковая повязка, в руках веер из перьев, он погружен в глубокие раздумья. Миновали тысячи лет, но пыль веков не смогла скрыть мудрость в его взгляде, а гул машин, доносящийся из-за стены, – пробудить министра от размышлений. Слева и справа расположились его сын Чжугэ Чжань и внук Чжугэ Шан. После смерти Чжугэ Ляна они погибли, сражаясь за царство Шу. Позади зала находятся три барабана; когда-то они использовались министром для управления войсками, а теперь покрылись патиной, хотя и сохранили былое величие. Я долго молча стоял перед ними, до меня будто доносились звон копий и топот копыт. На стенах зала написаны два знаменитых произведения Чжугэ Ляна. На левой – «План Лунчжун»: в этом стройном повествовании автор предсказывает события, которые произойдут десятки лет спустя. На правой – «Предложение о выходе войск в поход»: в нем автор выступает с проникновенной речью, переживая о будущем народа и страны. Я пристально всматривался в глаза Чжугэ Ляна, стараясь разглядеть в них прошлое этого восточного мыслителя. Я увидел, как в мятежные годы он, одетый в грубую одежду, тяжело трудился в горах; увидел, как он вышел из хижины, чуть взмахнул веером, и восемьсот тысяч солдат Цао Цао[11 - Цао Цао (155–220) – государственный деятель и полководец. Будучи министром последнего императора династии Хань Сянь-ди, сосредоточил в своих руках всю власть, захватил значительную часть Северного и Центрального Китая. Отличался особой жестокостью и коварством.]пали замертво; как проронил скупую слезу, разрубив мечом генерала Ма Су[12 - Ма Су (190–228) – генерал и военный стратег царства Шу в эпоху Троецарствия. Чжугэ Лян весьма высоко ценил его ум и военное искусство, поэтому сделал своим советником. Во время сражения у селения Цзетин Ма Су, не последовав совету Чжугэ Ляна построить укрепления на дороге, потерпел поражение и не удержал Цзетин по приказу Чжугэ Ляна. За такой проступок Чжугэ Ляну пришлось приказать обезглавить своего советника. – Примеч. пер.]; как смело и бескорыстно отчитался правителю (Лю Шаню, сыну Лю Бэя. – Примеч. пер.) о своем имуществе. В детстве, читая «Троецарствие», я всегда хотел, чтобы царство Шу победило, но вовсе не из-за Лю Бэя, а из-за Чжугэ Ляна. То, что этот невероятно талантливый и доблестный человек не мог победить, не укладывалось у меня в голове. Но он проиграл, небесам было угодно, чтобы в истории Китая разыгралась огромная трагедия.

Если бы он родился в Чжоу[13 - Эпоха Чжоу (1045-221 гг. до н. э.) – историки делят эту эпоху на Западную (1045-770 гг. до н. э.) и Восточную Чжоу (770–256 гг. до н. э.). Восточная Чжоу делилась на период Весен и Осеней (772–481 гг. до н. э.) и Сражающихся царств (403–249 гг. до н. э.).] или в период расцвета династии Тан, он мог бы стать Чжоу-гуном или Вэй Чжэном; если бы судьба даровала ему еще десять лет жизни (и он бы дожил до шестидесяти трех лет, что не так уж много), он, возможно, возродил бы Хань[14 - Основатель царства Шу, Лю Бэй, считал себя продолжателем династии Хань. – Примеч. пер.]; если бы он был не таким верным подданным, и, нарушив последнюю волю Лю Бэя, сместил бы с трона Лю Шаня, возможно, он основал бы какую-то новую династию. Мысли мои переполняли многочисленные предположения, когда же я поднял голову, Чжугэ Лян все так же спокойно сидел на месте, взгляд его стал еще светлее, а веер будто бы шевельнулся мгновение назад. Я невольно посмеялся над своими размышлениями. Он просидел в своих молчаливых раздумьях уже тысячу семьсот лет и знает, что судьбу не обмануть, это время рождает героев, а не наоборот.

Чжугэ Лян проиграл царству Вэй, но завоевал сердца потомков. Спустившись из зала, я прошел по галерее и вышел во двор. Внутренний двор, напоминающий колодец, казался мне тоннелем времени, здесь с легкостью можно было прикоснуться к творениям эпох Тан и Сун и даже, замедлив шаг, переброситься парой фраз с мудрецом прошлого, словно с близким другом. Чаще всего в этом святилище бывал Ду Фу[15 - Ду Фу (712–770) – один из крупнейших поэтов эпохи Тан.]. В своих знаменитых строчках поэт излил печаль по судьбе Чжугэ Ляна: «Он повел свои войска в поход, но не сумел достичь цели, / все последовавшие за ним герои горько его оплакивали» («Шу сян», «Министр царства Шу»). В восточной части двора стоит каменная плита эпохи Тан, со всех сторон она плотно исписана стихами и прозой, покрыта горестными посланиями, написанными в ответ на строки Ду Фу. В одной из них говорится: «Если бы небо отмерило ему больше лет, он бы продолжил величие Хань и легко стал мудрым правителем». В стихотворении эпохи Юань[16 - Юань – династия, правившая в 1271–1368 гг.] написано: «Справедливое дело всегда будет жить в веках, Чжугэ Лян проиграл войну, но не оказался проигравшим». В стихотворении эпохи Мин автор сожалеет, что историю невозможно переписать: «Как жаль, что властитель [Лю Бэй] некогда завещал ему [Чжугэ Ляну] позаботиться о своем сыне, ах, если бы реку времени можно было повернуть вспять». На стенах восточной и западной галерей Юэ Фэй[17 - Юэ Фэй (1103–1141) – национальный герой, участвовавший в сопротивлении вторжению чжурчжэней.] в стиле цаошу[18 - Цаошу – группа скорописных стилей в китайской каллиграфии.] написал «Предложение о выходе войск в поход», его летящий почерк закручивает иероглифы, подобно урагану, и эти белые символы на черном фоне во тьме галерей напоминают всполохи молний глубокой ночью. Я тихо прочитал: «Глядя на доклад, я лил слезы, не зная, что сказать. Победу одержит либо враг, либо мы, власть должна принадлежать кому-то одному». Мазки кистью похожи на стекающие слезы, острие пера жалит, словно копье, и я услышал, как сквозь века звучат в унисон души мудрого правителя и его верного министра. Уже тысячу семьсот лет святилище, этот закрытый дворик, окутан ореолом героизма Чжугэ Ляна и пропитан поистине народным духом. Среди многочисленных посетителей этого места кто-то тяжко вздыхал и заламывал руки, кто-то обращал взор к небу, а кто-то погружался в молчаливые раздумья.

Когда-то здесь бывали поэты, полководцы, придворные министры, губернаторы окраинных провинций и даже милитарист из Сычуаньской клики[19 - Сычуаньская клика (Военное правительство провинции Сычуань) – милитаристское государство на юге Китая, подчинявшееся династии Цин.]. Все они, независимо от своего происхождения и миссии, попадая сюда, слышали торжественный зов. Каждый из них вдохновлялся суровостью и честностью Чжугэ Ляна, восторгался его чувством долга, восхищался его непритязательностью, благоговел перед его мудростью и талантом. Способных людей немало, талантами в истории обладало и много предателей, как, например, Цинь Хуэй[20 - Цинь Хуэй (1090–1155) – известный сановник империи Южная Сун, участвовал в сопротивлении чжурчжэням, но после пленения перешел на их сторону.]. Добродетельным тоже быть несложно, в мире немало людей, способных на добрые дела. Талант и высокие моральные качества – редкое сочетание, ведь не всегда талантливый человек хочет послужить своей стране, а совершивший поступок – не возгордится.

Но прошлое в прошлом, и сейчас, вспоминая о тех временах, мы, пожалуй, уже не испытываем ненависти к Цао Цао, но чувствуем еще большую теплоту к Чжугэ Ляну. В той исторической борьбе он не только хотел помешать Цао Цао и уничтожить Вэй – он боролся за свои идеалы, следовал собственным моральным принципам и пытался максимально применить свой ум и талант. Борьба между Шу, Вэй и У стала просто площадкой для его деятельности. С ее помощью он реализовал себя как личность, стал важным историческим деятелем. В исторических хрониках говорится, что в 347 году нашей эры Хуань Вэнь[21 - Хуань Вэнь (312–373) – генерал империи Цзинь, правившей в 265–420 гг.] в походе на Шу встретил там мелкого чиновника, которому уже было сто с лишним лет и который знал Чжугэ Ляна при жизни. Военачальник спросил: «Есть ли сегодня кто-то, кто мог бы потягаться с Чжугэ Ляном?» Чиновник ответил: «Когда Чжугэ Лян был жив, он не казался мне каким-то особенным, а сейчас, когда он умер, я даже не знаю, кто бы мог с ним сравниться». Неизвестно, насколько правдива эта история, точно известно одно: Чжугэ Лян остался жить в веках. Существуют два типа людей: одни живут настоящим и изо всех сил вплоть до самой смерти наслаждаются жизнью, другие живут своими идеалами и неустанно трудятся ради них до самой смерти. Каким бы высоким ни был титул, человек остается человеком, ему суждено умереть, как бы долго он не жил. Лишь избранным из избранных удается волею народа и истории превратиться в святых и наравне с богами принимать жертвоприношения, быть вечно почитаемыми.

Я бродил по святилищу полдня. Перед уходом я еще немного постоял у статуи Чжугэ Ляна. Он был все таким же: с чистым, как родниковая вода, взглядом, со слегка поднятым в руке веером, недвижимый, как скала.

«Жэньминь Жибао», декабрь 1990 года

Таблички с надписями в Ухоуцы

Хань Юй

Хань Юй – один из восьми корифеев литературы в эпоху Тан и Сун[22 - Восемь великих писателей эпох Тан и Сун: писатели Тан – Хань Юй (768–824), Лю Цзунъюань (773–819); писатели Сун – Оуян Сю (1007–1072), Су Сюнь (1009–1066), Су Ши (1037–1101), СуЧжэ (1039–1112), Ван Аныпи (1021–1086), Цзэн Гун (1019–1083).]. Свое знакомство с ним я начал с чтения его сочинений. Произведения «Речи учителя» и «О продвижении в учении» были в наших учебниках в средних классах. Другие его произведения тоже можно было встретить в разных сборниках для внеклассного чтения. Его многочисленные поучения, например, «учитель – это не простой ремесленник, он должен учить делу и развеивать сомнения» или «знание предмета оттачивается трудолюбием и гибнет от праздности, успех достигается с помощью дальновидности и не дружит с необдуманностью» даже спустя тысячу с лишним лет сохраняют актуальность.

Желание узнать Хань Юя как человека появилось позже, после прошлогодней командировки в Чаочжоу. Там находится Ханьгун-цы (святилище Хань Юя), это величественное сооружение расположено рядом с водой, у подножия гор. Гора позади святилища называется Ханыпань (гора Хань Юя), река перед ним – Ханьцзян (река Хань Юя). Местные утверждают, что их назвали именно в честь Хань Юя. Это весьма озадачило меня: Хань Юй был простым ученым, почему здесь, на краю света, он обрел собственные гору и реку, где ему поклоняются как святому?

Есть такая история: император эпохи Тан Сянь-цзун (правивший в 806–820 гг.) слепо верил в буддизм, проповедничество которого по его инициативе процветало в стране. В 819 году нашей эры он привез в Чаньань мощи, которые якобы принадлежали Будде, построил дорогу, возвел храм, собрал огромное количество народа. С чиновников и купцов взял большие пожертвования, загубил множество жизней и истратил огромное количество материальных ресурсов, устроил большую шумиху. Хань Юй занимал должность государственного цензора, будучи прямолинейным человеком, он правдиво высказал императору свое мнение на этот счет.

В его должности главным было не бояться кого-то обидеть, стоять на своем даже под страхом смертной казни. Недаром говорили: чиновники гибнут из-за докладных, а солдаты – из-за войн. Хань Юй немного помешкал, прежде чем написать императору, но чувство долга возобладало над инстинктом самосохранения, и он подал докладную записку ко двору. Этот доклад обернулся большой бедой, потянул за собой вереницу разных событий и принес ему посмертную славу.

Хань Юй

Хань Юй как литератор подходил к написанию докладных записок тщательнее, чем обычные чиновники. Он писал мощно и убедительно, использовал разумные доводы и взывал к чувствам. Хань Юй сказал, что мощи Будды – всего лишь грязные кости: «Теперь же, когда Вы, Ваше Величество, без особой нужды решили внести во дворец вещь столь мерзостную, уже сгнившую, решили удостоить ее высоким вниманием <…> никто из великого множества государевых слуг ни словом не обмолвился, что поступать так не должно. Никто из цензоров не напомнил о совершаемом упущении. Слуге вашему стыдно за них. Нижайше прошу Вас отдать эту кость кому следует, дабы бросили ее в огонь или в воду <…> Неужели сие не свершится? Неужели не дождаться нам радости? Если Будда и впрямь наделен сверхъестественной силой и способен слать наваждения и беды, пусть все они падут на голову Вашего слуги»[23 - Хань Юй, Лю Цзунъюань. Избранное/пер. И. С. Соколовой. M.: Художественная литература, 1979. С. 34.]. Это внушительная жертвенная речь человека, не боящегося суеверий и не верящего в колдовство. Однако на деле это вновь продемонстрировало лишь то, какие разные взгляды могут иметь люди на одну и ту же ситуацию. Чем больше Хань Юй, не щадя себя, говорил о вреде этих костей и демонстрировал верность, тем больше Сянь-цзуну казалось, что тот выступает против его императорского величества, подрывает его авторитет и совершает тяжкое преступление. В ярости император изгнал Хань Юя из столицы, сослал работать мелким чиновником к морю, в Чаочжоу, за восемь тысяч ли[24 - Ли – единица измерения расстояния, составлявшая в древности 300 или 360 шагов. Сейчас это стандартизированное метрическое значение – 500 метров.].

Ссылка обернулась страшной трагедией для Хань Юя. Это было не просто неблагоприятное стечение обстоятельств, не просто беда, ему пришлось намного тяжелее, чем Ли Бо, не нашедшему применения своим талантам, или Лю Юну, терпевшему неудачи на экзаменах. Они просто не могли подняться до высот, а Хань Юй взошел на самую вершину и упал с нее в бездонное ущелье. Можно только представить, как тяжело было у него на душе. Вскоре после того, как чиновника под конвоем выгнали из столицы, Чаньань заставили покинуть и его семью. Его двенадцатилетняя дочь умерла в пути. Жизнь потеряла всякий смысл. Проходя через заставу Ланьгуань, он написал знаменитое стихотворение. Я всегда считал, что проза удавалась Хань Юю лучше, чем поэзия, но эти строки – исключение, в них он вложил все невысказанные чувства.

Утром еще подал я доклад императору,
а вечером уже пустился в дальний путь в Чаочжоу.

Я хотел, чтобы мудрейший император искоренил ересь,
а теперь придется влачить жалкое существование
до скончания века.

Облака реют над Цинълин, где же остался мой дом?
Заставу Ланьгуань занесло снегом,
конь не может пройти.

Я знаю, ты напрасно следуешь за мной в этом дальнем пути.
Когда я умру, собери мои кости на смрадных берегах чужбины.

По этим словам, адресованным внучатому племяннику Хань Юя, видно, какое глубокое уныние охватило писателя. Однако по прибытии в Чаочжоу все оказалось еще хуже. Несмотря на комфортный климат, из-за отдаленности от цивилизации те места были очень отсталыми. Среди местной власти процветали дурные веяния, поля обрабатывали устаревшим способом, сельских школ было мало. В те годы на севере уже давно отказались от рабовладельческого строя, танский двор установил запрет на рабов, здесь же активно велась работорговля, для богатых было естественно иметь рабов. В тех далеких землях к югу от гор людьми торговали как товаром, и взрослых, и детей уводили в рабство. Население почитало духов и демонов; больных не лечили, а резали кур и собак и молили духов явить чудо. Люди годами жили во мраке невежества. Все это поразило Хань Юя. По сравнению с прогрессивной цивилизацией Севера здесь был настоящий каменный век. Но это была такая же священная земля династии Тан, здесь жил такой же народ – как можно было принять такое и не помочь? Как сказали бы сейчас, все люди одинаково заслуживают счастья. Но по законам тех лет провинившиеся чиновники отбывали ссылку, словно заключенные. Надеясь вернуться ко двору, они просто убивали время и не вмешивались в политические дела. Хань Юй не выдержал. Он решил, что его знания и опыт позволят хоть как-то облегчить жизнь простого народа; подумал, что по сравнению с тяготами и страданиями этих людей его проблемы ничего не стоят. Приехав в Чаочжоу и заступив на новую должность, он сделал сразу четыре дела. Во-первых, избавился от крокодилов. Крокодилы наносили серьезный ущерб, но местные поклонялись им и приносили в жертву скот. Хань Юй выбрал умелых людей, дал им луки с отравленными стрелами, и они изгнали крокодилов. Во-вторых, он развил ирригацию, распространил передовую северную технику обработки земли. В-третьих, освободил рабов. Он объявил, что рабы могут погашать долги заработной платой и после выплаты всего долга обретать свободу, а в дальнейшем запрещал заводить рабов. В-четвертых, Хань Юй занялся образованием. Он пригласил учителей, организовал школы и даже сделал упор на распространение стандартного произношения, а именно общенародного китайского языка. Невероятно, но все это он успел за те восемь месяцев, что прошли с момента его приезда в Чаочжоу и до его перевода в Юаньчжоу. Неважно даже, насколько великими были эти дела – важна искренность, с которой он желал помочь людям. В святилище я тщательно изучил надписи, высеченные на каменной стеле, и соответствующие материалы. Хань Юй недаром был литератором, он все и всегда стремился выразить через слово, именно благодаря этому после него остались ценные исторические материалы, подобные дневникам. Например, перед изгнанием крокодилов он написал «Молитвенное и жертвенное обращение к крокодилу» – самый настоящий карательный приказ с объявлением войны крокодилам. Он писал, что по приказу самого императора, Сына Неба, приехал управлять этими землями, а крокодилы здесь дерзко пожирают население и скот: «Ты вздумал губернатору сих мест сопротивляться, оспаривать его значение и силу. Я, губернатор, хоть и слаб и даже немощен кажусь, но как могу я согласиться перед тобою, рыбой-крокодилом, поникнув головой»[25 - Хань Юй. Молитвенное и жертвенное обращение к крокодилу/пер. В. М. Алексеева//Шедевры китайской классической прозы. М., 2006. С. 192.]. Он дал крокодилам три дня на то, чтобы уйти в далекое море, если трех дней будет мало – то пять, если пяти мало – неделю, но «[лучники] остановятся не раньше, чем тебя и все отродье истребят!»[26 - Там же. С. 193.]. Когда начались затяжные дожди, Хань Юй написал молитвенный текст с обращением к озеру, к хранителям города, к камням, моля о хорошей погоде. Он писал, что если дождь продолжится, то не созреет рис, не сплетут коконы шелкопряды, что тогда будет есть и носить простой народ? Чиновник просил небеса покарать его, если он их чем-то прогневал, но пожалеть невинных людей («Если я не благочестив, то готов искупить грехи, но сжальтесь над простым людом, явите свою милость»). В его словах звучит неподдельная искренность. За время пребывания в Чаочжоу Хань Юй написал всего тринадцать текстов, за исключением трех коротких посланий и двух докладов к трону остальные посвящены изгнанию крокодилов, созданию сельских школ, молитвам на благо народа. Текст отражает личность автора, его душу. Его несправедливо осудили и отправили в ссылку, он полностью разорился, его семья развалилась, но Хань Юй все равно болел сердцем за простой народ, и это достойно уважения.

Как писатель, он не любил писать о пустом, как чиновник – не терпел лжи, как политик – стремился к реальным результатам. В феодальные времена это было большой редкостью. Можно сказать, что слова Хань Юя всегда совпадали с делом. В политике он выступал под конфуцианскими знаменами, защищал традиционную феодальную мораль и нравы. Традиции имеют двойственный характер. Перед лицом революций и новых веяний они обнаруживают ожесточенную консервативность. При распространении ереси являют свой незыблемый авторитет. Хань Юй выступал против клики Ван Шувэня, которая пыталась заполучить власть, но глубоко ненавидел и неотступно боролся с двумя наиболее острыми социальными проблемами тех лет – деспотизмом окраинных правителей и распространением буддизма. Он лично участвовал в подавлении мятежей. Даже в преклонном возрасте этот ветхий старец без сопровождения ездил в лагеря мятежников, уговаривая их капитулировать, и не уступал по смелости Гуань Юю[27 - Гуань Юй (160–220) – военачальник царства Шу эпохи Троецарствия. Почитался за смелость, храбрость, бескорыстность и справедливость, в эпоху Суй ему поклонялись как богу войны.], который победил всех врагов одним мечом. Хань Юй родился в малоимущей семье, трижды сдавал экзамен на степень цзиньши[28 - Цзиныпи – высшая ученая степень в системе государственных экзаменов кэцзюй.]и трижды проваливался, лишь в четвертый раз ему удалось одержать успех. Пытаясь попасть на чиновничью службу, он снова трижды сталкивался с провалом, чиновничья шапка досталась ему непросто. Казалось бы, человек, пройдя такой путь, должен очень ценить свой пост, но Хань Юй дважды выступал против воли императора и даже после ссылки продолжал по мере сил трудиться на благо народа. Многие китайские интеллигенты служили отечеству, заботились о народе, не кривили душой, не растрачивали впустую время и свою жизнь. Хань Юй также инициировал культурное движение за изучение древних книг, возглавил литературную «революцию», он считал, что литература несет великие идеи, и выступал за то, что «необходимо отказаться от вульгарных речей». Он положил начало новому литературному течению, отказался от пышного красноречия и витиеватости ритмической параллельной прозы (пяньвэнь) в пользу простого слога эпох Цинь[29 - Цинь – первая китайская империя, созданная Цинь Шихуаном в 221 г. до н. э. и просуществовавшая до 206 г. до н. э.]и Хань. Впоследствии Су Дунпо[30 - Су Дунпо (настоящее имя – Су Ши, 1037–1101) – государственный деятель, поэт, эссеист, художник, каллиграф, один из Восьми великих писателей эпох Тан и Сун.] говорил: «Его литературный талант превзошел все минувшие восемь династий, в моральных качествах и заботе о народе ему не было равных». Хань Юй служил на благо родины и основал целое литературное течение, полностью воплотил в жизнь конфуцианские идеалы.

Прислонившись к каменному ограждению святилища и обратив взгляд к шумящим потокам реки Ханьцзян, я подумал: весь двор видел, как абсурдно поклонение Сянь-цзуна Будде, почему же заговорить об этом осмелился только Хань Юй? А если бы кто-то подал доклад раньше? А если бы, когда его сослали, кто-то еще осмелился бы выразить протест? Как бы тогда изменилась история? Работорговля, плохое образование и другие проблемы существовали в Чаочжоу задолго до приезда Хань Юя. Провинциальные чиновники сменялись здесь один за другим, но некоторые задерживались больше чем на восемь месяцев. Почему они ничего не предпринимали? Как бы изменилась история, если бы кто-то разрешил эти проблемы до Хань Юя? Но этого не случилось. И резные балки, и яшмовые ступени дворца в Чаньани безмолвно ждали под убывающей луной, и снежная поземка на пути через Циньлин, и ядовитые испарения в лесных чащах южных краев клубились в ожидании. Наконец история дождалась старого-престарого ученого с длинными усами и согбенной спиной, который с докладом в руках поднялся, ковыляя, в главный дворцовый зал, а затем совершенно один на худой кляче устремился в путь на край света.

Человеческие беды можно разделить на четыре вида. К первому относятся жизненные тяготы, голод и холод; ко второму – душевные страдания, невозможность применить свой талант; к третьему – проблемы в делах, неудачи на пороге успеха; к четвертому – опасность для жизни, полное отчаяние. Также существуют четыре способа относиться к бедам. Одни люди, отчаявшись, кротко терпят муки, вторые винят всех и вся, жалуются на судьбу, третьи продолжают преследовать свои цели и остаются честными, четвертые сохраняют абсолютное спокойствие и делают все, что в их силах. Хань Юй столкнулся с бедами второго и третьего типа, а относился к ним с помощью третьего и четвертого способов. Он следовал своим стремлениям, выступал с инициативами и твердо стоял на ногах, действуя согласно возможностям. В этом Хань Юй оказался мудрее Цюй Юаня и Ли Бо – он не стенал от печали по пути в Сычуань и не сидел в горестных раздумьях на берегу реки. Он не жаловался на нехватку пространства, чтобы развернуться, не требовал признания своих дел, а лишь честно служил народу и следовал велению сердца. Один исследователь обнаружил, что до приезда Хань Юя в Чаочжоу было всего трое цзиньши, а к эпохе Южной Сун их стало сто семьдесят два, это заслуга исключительно Хань Юя. В святилище мыслителя можно увидеть такие строки: «В разные эпохи создавались разные труды, / долгие годы клубился над здешними местами ядовитый туман. / Но только господин Хань Юй ? сумел оставить след в людских сердцах». Все увиденное и услышанное здесь заставило меня вспомнить о не столь давних событиях. В 1957 году, когда набирала силу кампания против правых элементов[31 - Кампания против правых элементов (1957–1959) – политическая кампания против предполагаемых «буржуазных правых элементов» стала последствием неудачной кампании по усилению гласности и критики «Пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ» (1957).], многих интеллигентов в Пекине, ошибочно принимаемых за правых, отправляли работать на низшие должности. Тогда товарищ Ван Чжэнь[32 - Ван Чжэнь (1908–1993) – один из восьми влиятельных руководителей КПК старшего поколения (Восемь бессмертных КПК), которые имели значительное влияние в 1980–1990 гг.] выступал за освоение Синьцзяна, поэтому именно туда направили «правых» интеллигентов. Кто бы мог подумать, что это принесет дыхание весны в заставу Юймэньгуань, зеленые оазисы – в пустыню Гоби.

«Песня о Каменных барабанах» Хань Юя, каллиграфическое произведение Мао Цзэдуна

В тот год я был в журналистской командировке в уезде Шихэцзы и лично лицезрел заслуги этих деятелей культуры.

Как это ни горько, история не склонна лить по ком-либо слезы, ее интересует только вклад. Горе требует мужества и стойкости перед лицом потерь. Величественные святилище Хань Юя, гора Хань Юя и река Хань Юя напоминают нам не о его горестях, а воспевают его заслуги.

Ли Юань[33 - Ли Юань – Гао-цзу, правивший под девизом Удэ в 618–626 гг.] и его сын Ли Шимин[34 - Ли Шимин – Тай-цзун, правивший под девизом Чжэныпуань в 627–649 гг.] завоевали всю Поднебесную, но в эпоху Тан ни одну гору, ни одну реку не назвали в честь них, а Хань Юй был лишь провинившимся чиновником, который всего восемь месяцев управлял южными дикарями, но его фамилией здесь назвали и гору, и реку. Немало людей в истории мечтали о бессмертной славе. Они вырезали надписи на каменных стелах, основывали храмы и святилища, но разве хоть одна стела, хоть один храм могут быть высокими, как гора, и вечными, как река? В них – неугасаемая память о человеке, сотворившем добро. Человек подобен капле в море, лишь когда его судьба сплетается с интересами народа и прогрессом всего общества, он становится бесконечно ценным, признается обществом.

Я перечитал все послания к Хань Юю в святилище – и стихи, и строфы, и прозу, и парные надписи – с эпох Тан и Сун вплоть до современности. Одни из них написаны на мемориальных досках, другие вырезаны на камне, всего их не менее сотни. За более чем тысячу триста лет множество людей успели познакомиться здесь с Хань Юем. В душе моей невольно зазвучали строки:

Лишь утром он подал доклад ко двору
а вечером уже пустился в путь за восемь тысяч ли.
За восемь месяцев сделал для народа четыре добрых дела,
и теперь в его честь названы гора и река.

«Шиюэ», 1998 год. № 6

Думы о долголетии в Цинчжоу – вечный Фань Чжунъянь

Округ Цинчжоу провинции Шаньдун – один из старейших административных районов. Когда Да Юй обуздал воды потопа[35 - Да Юй (Юй Великий) – древний мифический император. Согласно мифу, он обуздал воды потопа, исправляя русла рек и проводя каналы, с помощью дракона.], Китай разделился на девять областей, одним из них был Цинчжоу, об этом упоминается в главе «Деяния Юя» в «Книге истории»[36 - «Книга истории» (или «Книга документов», «Шу цзин») – древнекитайский трактат, входящий в конфуцианское «Пятикнижие». Труд содержит документы по древнейшей истории Китая.]. Сегодня люди приезжают в Цинчжоу в основном для того, чтобы подняться в горы и увидеть огромный иероглиф ?(«долголетие») или почтить память Фань Чжунъяня (989-1052).

Фань Чжунъянь

В пяти ли к югу от Цинчжоу находится гора Юньмэньшань. Если, стоя у подножия, посмотреть на вершину, можно увидеть на утесе смутные очертания иероглифа ??ради этого чуда и приезжают сюда люди. Вверх ведет извилистая каменная тропинка, по обе стороны которой раскинулись китайские кедры, их обильная листва устилает дно горных ущелий. Стволы у них не толстые, но крепкие и прямые, они растут прямо из камней. Корни свисают вдоль обрыва, извиваясь, словно молнии, а сами деревья пробивают камни и стоят на ветру, будто флаги. Иногда деревья оказываются в середине дорожки и преграждают путь, потому что во время строительства дороги их решили оставить, кора на них уже отшлифована туристами до блеска. Оглядывая окрестности, невольно чувствуешь дыхание минувших лет. Мы быстро поднялись до середины горы и остановились передохнуть в павильоне Ваншоугэ. Отсюда красный иероглиф на вершине уже можно хорошо рассмотреть. Город остался далеко внизу, поля с высоты напоминают тканое полотно. Собрав остатки сил, я поднялся на вершину, оттуда иероглиф ? показался мне кораблем со множеством мачт, которые цепляются за облака и прорезают туман, казалось, он вот-вот придавит меня. Парень, поднявшийся в группе туристов вместе со мной, подошел поближе и прислонился к скале. Оказалось, что он не достает даже до кончика вертикальной черты нижней графемы иероглифа. Это самый большой в мире иероглиф ?, настоящий шедевр, японские каллиграфы часто пересекают море, чтобы полюбоваться им. В 1560 году в честь своего дня рождения его приказал высечь Чжу Цзайгуй, цинчжоуский Хэн-ван. С тех пор прошло более четырехсот лет. На горах еще не растаял последний снег; стоя на прохладном весеннем ветру, я внимательно рассматривал это чудо. Высота иероглифа – 7,5 метров, ширина – 3,7 метра, трудно представить, как его тогда рисовали, как вырезали, как при этом не испортили его структуру и сохранили изящество написания. Хэн-ван создал чудо, но его интересовало не искусство. Это сейчас при раскопках древних захоронений, найдя образцы письмен северных царств эпохи Южных и Северных династий, мы относим их к шедеврам каллиграфии, а раньше они были просто камнями. Хэн-ван велел вырезать этот иероглиф как пожелание себе долголетия, а также для укрепления авторитета императорской фамилии среди простого народа. Но как жизнь не может длиться вечно, так и авторитет может рассеяться, как дым. Несколько поколений спустя резиденцию Хэн-вана разграбили, но этот иероглиф, имеющий художественную ценность, сохранился до наших дней. Если пройти от иероглифа вперед, можно попасть в грот, вход в него похож на городские ворота. За ними парит облачная дымка, она реет над горой Юньмэньшань. Дорога ведет через ворота к вершине и напоминает хребет карпа, ее подъем ровный, каменные ступени ведут к беседке, храму и буддийской молельне. Опершись на перила, я посмотрел вдаль. С востока дул легкий бриз, по небу летели рваные облака; и далекие оставшиеся внизу горы, и река казались похожими на картинку. Я вспомнил, что когда Да Юй обуздал воды потопа, он направил поток на восток, в море – только так удалось спасти Поднебесную от бурлящей пучины вод, так возник Цинчжоу. С тех пор мужчины здесь вспахивают землю, а женщины ткут, поколение за поколением занимаясь честным трудом. Фань Чжунъянь когда-то работал здесь чиновником, Ли Цинчжао жила отшельницей, Хэн-ван правил своим уделом. Люди вырезали на этих скалах надписи, рыли гроты, устанавливали статуи, шумела молва, шла работа. Лишь сама гора оставалась безмолвной. Думаю, когда дух горы Юньмэньшань увидел, как Хэн-ван молится о долголетии и тратит баснословные деньги, чтобы вырезать здесь иероглиф, он лишь презрительно хмыкнул и продолжил медитировать. Я обошел вокруг вершины, посмотрел на надписи, которые делались с эпохи Тан по эпоху Мин, на облака, нависающие под горой, и испытал гордость за гору Юньмэньшань, которая, невзирая на дожди и грозы, не боясь грома и молний, возвышается над округой тысячи лет. Линь Цзэсюй говорил: «Вершины гор поднимаются на головокружительную высоту, можно быть стойким, только не зная страстей». У горы нет ни страстей, ни желаний, она может простоять века.

Спустившись с горы, я отправился на запад Цинчжоу, чтобы посетить Фаньгунсы (святилище Фань Чжунъяня). Люди построили его в память о знаменитом чиновнике эпохи Северная Сун, вот уже тысячу лет здесь возжигают благовония. Это святилище невелико, двор имеет площадь не более двух баскетбольных площадок. В центре дворика находится колодец Фань Чжунъяня, говорят, его возвел сам чиновник. Вода в нем невероятно прозрачная; по легендам, Фань Чжунъянь делал на этой воде «белое цинчжо-уское лекарство», которое оказывало чудодейственный эффект при лечении хронических недугов. Словно памятная вещь родного человека, этот колодец стал для потомков символом Фань Чжунъяня. В стихотворении эпохи Сун говорится: «Вода [в колодце] чистая, сладкая, она неисчерпаема, / как доброта в сердце Сивэня» (второе имя Фань Чжунъяня – Сивэнь). И сейчас в воду этого колодца можно смотреться, как в зеркало. В восточной части двора располагается само святилище, там хранятся портрет Фань Чжунъяня и настенный рисунок с картинами из его жизни. Справа и слева от святилища находятся залы государственных деятелей Оуян Сю (1007–1072) и Фу Би (1004–1083), которые когда-то возглавляли реформы годов Цинли[37 - Реформы годов Цинли (1041–1048) включали в себя преобразование системы набора чиновников, повышение заработной платы для мелких чиновников и создание финансовых программ, позволяющих более широкому кругу людей получить хорошее образование и работать на государственной службе.] в эпоху Северная Сун. Во дворике есть бамбуковая роща, ее изумрудные заросли очаровывают изяществом и дарят прохладу. Позади рощи находится галерея, на стенах которой вырезано знаменитое произведение Фань Чжунъяня «В башне на Юг от Юэ». В глубине двора растут три древних катальпы эпохи Тан и софора эпохи Сун, они свидетельствуют о возрасте этого святилища. К северу от деревьев стоит стела, на которой написаны слова генерала Фэн Юйсяна (1882–1942) в стиле лишу[38 - Лишу – стиль письма, для которого характерна квадратная конфигурация иероглифов.]: «Он обладал отвагой десяти тысяч воинов, варвары бежали от него врассыпную, страшились его, как огня. Он был первым в чужом горе и последним в чужой радости, хотел бы я, чтобы мои современники усердно учились его примеру». Эти слова очень точно описывают жизнь Фань Чжунъяня. Еще в детстве он потерял отца, семья у него была бедная. Он учился с огромным рвением, утром варил себе котелок каши, а когда она остывала, делил ее на четыре части, и этим питался целый день.

Потом он сдал экзамены кэцзюй на чиновничью должность, стал старшим ученым (дасюэши) Палаты Лунтугэ («Палаты драконовых письмен», подразделение императорской библиотеки), зарекомендовал себя как предельно честный человек, всеми силами выступал за реформы. Вскоре участились набеги Западного Ся, при дворе не нашлось сведущих в военном деле людей, он, будучи гражданским чиновником, командовал войсками, охранял границу и нанес противнику сокрушительное поражение. Жители Западного Ся с почтением говорили, что он один стоит миллиона доблестных воинов, жители пограничных районов уважительно звали его «старцем из Палаты драконовых письмен». Даже император, глядя на карту, говорил: «Пока есть Фань Чжунъянь, мне не о чем беспокоиться». Когда его отозвали обратно ко двору, чтобы осуществить реформы годов Цинли, он целеустремленно, с большим размахом принялся за дело. Его многократно переводили на разные должности, в разные районы, где он лично продвигал политические реформы. И при дворе, и на границе, и в регионах он всегда болел душой за правителя и народ. Забота о стране и о людях горела в его сердце, как огонь. Фань Чжунъянь был политиком такого же типа, как Чжугэ Лян и Чжоу Эньлай[39 - Чжоу Эньлай (1898–1976) – первый глава Госсовета КНР. Его деликатная политика и принципиальность в работе обеспечили ему сохранение поста премьера в годы «культурной революции», а дипломатичность и высокая трудоспособность снискали народную славу.]. Всю жизнь он шел по пути управления государством, трудился в поте лица, отдавая весь свой талант для решения политических и военных вопросов, а вот теоретизировать на бумаге не любил. Не то чтобы у него не было литературного таланта, просто не хватало времени. На третий год правления императора династии Сун Жэнь-цзуна под девизом Хуанху (1051) Фань Чжунъянь стал начальником округа (чжифу) Цинчжоу. Это место стало последней остановкой в его чиновничьей карьере и жизненном путешествии. На следующий год он скончался от болезни. «В башне на Юг от Юэ» он написал за семь лет до своей кончины, когда из-за болезни был отозван с фронта. Как и «Предложение о выходе войск в поход», это произведение великого человека, квинтэссенция всей его мудрости.

Святилище Фань Чжунъяня, эпоха Сун

Представляю, как в старости он сидел в своем маленьком дворике в беседке у колодца, как тревожно прохаживался в бамбуковой роще, как корил себя за то, что мало успел, как волновался о народе и о стране. Он вспоминал свою жизнь на границе, когда в походах не оставалось времени на сон, полководец был седовлас, а солдаты проливали слезы, вспоминал жизнь в дворцовых чертогах, когда он усердно трудился, помогая государю, вспоминал, как помогал при стихийных бедствиях и раздавал еду, как видел тяготы простого народа. Обобщив опыт мудрецов прежних эпох и собственный политический путь, он наконец вздохнул: «Печалится он прежде всех – и той печалью, что мир объяла весь кругом. И рад он после всех тогда лишь, когда весь мир объяла радость»[40 - В башне на Юг от Юэ // Искусство действовать на душу. Традиционная китайская проза: [антология] /пер. с кит. В.М. Алексеева. М.: РИПОЛ классик: Изд-во «Пальмира», 2018. С. 275.]. Эта глубокая мысль, словно колокольный звон в большом храме, разнеслась по округе, потрясла весь мир. Этот звон звучит вот уже тысячу лет, он вдохновил немало принципиальных и достойных людей, направил на истинный путь многих чиновников. «В башне на Юг от Юэ» создавались не в самой башне, автор не наблюдал сам непосредственно прекрасные виды озера Дунтинху. Это символическое произведение. Фань Чжунъянь метафорически отразил в нем свое понимание жизни и общества, политические перипетии, идеи и пережитые страсти. В незримом присутствии пейзажей Дунтинху он изверг свои мысли бурным потоком, а затем внезапно остановил и собрал в это умозаключение, которое, подобно радуге, пересекло небеса и сияет в них тысячу лет.

Весенний ветер касался зеленых веток на деревьях, стоящих здесь с эпох Тан и Сун; бамбуковые деревья покачивали нежно-изумрудными листьями, река времени принесла в это древнее святилище еще одну весну. Фань Чжунъянь тихо сидел внутри и молча наслаждался весенним днем. Я прогулялся по дворику и, постояв перед святилищами Фань Чжунъяня, Оуян Сю и Фу Би, подумал, что в истории было немало чиновников, занимавших те же посты, что и они, и немало тех, кто точно так же усердно трудился на политическом поприще, но отчего-то именно Фань Чжунъяня помнят уж тысячу лет, именно его до сих пор не забыли. Я подумал, что просто усердно трудиться и искренне жертвовать собой недостаточно – всему этому придет конец со смертью человека, он заслужит признание лишь своих современников. Намного важнее оставить после себя духовное наследие, идеи, откликающиеся в народных сердцах, соответствующие законам истории. Именно это высказывание – «печалится он прежде всех – и той печалью, что мир объяла весь кругом. И рад он после всех тогда лишь, когда весь мир объяла радость»[41 - В башне на Юг от Юэ ? ? Искусство действовать на душу. Традиционная китайская проза: [антология] ? пер. с кит. В. М. Алексеева. М.: РИПОЛ классик: Изд-во Пальмира., 2018. С. 275.] – своим прогрессивным взглядом на печали и радости сделало память о Фань Чжунъяне вечной.

Я вышел из святилища, сел в машину и выехал за город. По дороге мне встретились две высокие каменные арки, они казались особенно одинокими на холодном ветру. Люди говорили, в этом месте когда-то жил Хэн-ван, могущественный член императорской семьи, ныне здесь остались лишь две эти арки у дороги да иероглиф ? на горе. Я посмотрел вдаль, туда, где осталась гора Юньмэныпань, – она гордо высилась в туманной дымке, упираясь вершиной в самое небо. Человек, вырезавший иероглиф, не остался в веках, осталась лишь эта безмолвная гора; тот, кто строил эти высокие арки, тоже давно уже умер. Только те, кто собственными жизнями ворочает жернова истории, вечно живут в нашей памяти.

Апрель 1991 года

Читаю Лю Юна

Лю Юн – не самая крупная фигура в китайской истории. Его либо не знают вовсе, либо слышали о нем мельком и благополучно забыли. Но в последние годы эта «ивовая лоза»[42 - Фамилия Лю означает «ива». – Примеч. пер.] накрепко оплела меня, и причиной тому вовсе не его знаменитые строки «Под ивою прибрежной, / луной щербатой, ветром свежим»[43 - Лю Юн. Студёна ночь, цикада стонет//Гармония слов. Китайская лирика X–XIII веков/пер. с кит., сост. С. А. Торопцев; науч, консультант проф. Гу Юй. М.: Шанс, 2022. С. 14.], и не его строки «Пусть я иссохну с утешеньем, что ради милой можно пострадать»[44 - Там же. С. 13.], а он сам, его жизненные перипетии, нечаянное везение и вынесенная из них жизненная мудрость.

Лю Юн родом из Чунъани, с севера провинции Фуцзянь, он не оставил о себе практически никаких прижизненных записей, не известны даже точные даты его рождения и смерти. Я ездил на север провинции Фуцзянь, хотел разузнать там о его происхождении, отыскать хоть какие-то сохранившиеся реликвии, но не нашел ни единой зацепки, никакой информации. Сегодня известно только, что примерно в тридцать лет он покинул родные края и уехал в столицу, чтобы получить ученую степень и стать чиновником. Как и большинство интеллигентов в эпоху феодализма, он считал политику единственной целью в жизни. Впрочем, это естественно: кто не мечтает прожить свой короткий век как можно ярче? Благодаря таланту можно обрести власть, а благодаря власти – реализовать свои амбиции, изменить мир, оставить о себе память в веках. В те годы у людей не было такой свободы самореализации, как сегодня, когда любой может стать предпринимателем, писателем, певцом, футболистом. Тогда к богатству и славе вела лишь одна дорога – чиновничья. Множество людей политическое поприще сгубило. Были такие поэты, как Ли Бо и Тао Юаньмин, которые не нашли место в политике и ушли в отшельники; как Су Ши и Бо Цзюйи, которым по душе больше была литература, чем политика; как Мэн Хаожань, который прятался в горе Чжуннаньшань, а мечтал о столице; как Чжугэ Лян, который говорил, что не гонится за славой, носил холщовую одежду и возделывал землю, а сам тайком копил силы и как только встретил просвещенного государя, сразу начал вершить великие дела. Лю Юн был человеком иного рода: он сначала с огромным энтузиазмом занялся политикой, а потом, столкнувшись с трудностями, не ушел подобно многим образованным людям в отшельники и не прятался в горах, а поселился в городе, затерялся в самой гуще народной толпы и там обрел литературную известность, свое место в литературе. Это крайне редкий случай для китайской феодальной интеллигенции.

Примерно в 1017 году, в первый год правления императора эпохи Сун Чжэнь-цзуна, Лю Юн приехал на экзамены в столицу. Он думал, что его талант гарантирует ему место среди лучших из лучших, и уже грезил о великих делах. Однако он провалил первый же экзамен. Он не расстроился и улыбнулся: «Деньги и почет не достаются по щелчку пальцев, для успеха необходимы высокие стремления». Через три года он снова сдавал экзамены и опять провалился. На этот раз он уже не сдержал недовольства и написал свое знаменитое стихотворение «На золотой дощечке…» на мелодию «Хэчунтянь»:

На золотой дощечке,
В списке сдавших экзамен
Имя свое средь первых
Тщетно ищу глазами.

Рушатся, гибнут планы
Сразу, в одно мгновенье!
Где же стезя ненужных
Блистательному правленью?

Коль не дано судьбою
Соколом в небо взвиться,
Так почему я не волен
Вдоволь земным насладиться?

Что мне за польза думать:
Лучше так иль иначе,
Ждут ли меня успехи
Или одни неудачи?

Песенник известный,
Я средь простого люда,
В сущности, первым министром
Принимаюсь повсюду.

Дом, где живут певицы,
Сердцу поэта дорог.
Там его снова приветит
Шелком расшитый полог.

Девушка есть там… К счастью,
Доброго стоит слова,
Стоит того, чтоб с нею
Встречи искал я снова.

В ней я найду опору,
С нею найду забвенье,
И проведем мы время
В ласках и наслажденье.

В радости, без заботы
Дни побегут за днями…
Юность, бери от жизни
Полными горстями!