скачать книгу бесплатно
– А такой, – ответил ему совершенно серьезно Александр:
Девушка должна быть стройной – как Дюймовочка, работящей – как Золушка, молчаливой – как Спящая красавица… и тогда все мужики признают, что это не девушка, а сказка!
– Дюймовочка – это кто? А Золушка?!
Македонец лишь пожал плечами – он тоже не отказался бы узнать, что за таинственных «тварей» описывал очередной анекдот из Книги, но… Вместо ответа он по памяти обвел руками перед собой силуэт своей богини, Геры; соблазнительный и волнующий настолько, что теперь уже бактриец – подавившийся и покрасневший, как голый зад обезьяны – испачкал скатерть.
– Есть! – воскликнул он, одним движением отерев рот рукавом парчового халата, – есть такая краса среди моих дочерей! Роксана… младшая и самая любимая.
– Да у тебя они все самые любимые, – широко улыбнулся Александр, пряча за улыбкой добрую иронию.
Так, с застывшей на губах гримасой, он и вскочил на ноги, когда в любезно откинутый в очередной раз полог проема гибкой тенью скользнула младшая дочь Ваксувадавра. Всем была хороша девушка, которой вряд ли было больше четырнадцати лет – и гибким станом, и стройной фигуркой, в которой жадные глаза громовержца не смогли отыскать ни единого, самого мельчайшего изъяна, и, наконец, чуть смуглым, но вполне греческих очертаний лицом изумительной красоты, с которого на него озорно взирали глаза его богини, Геры.
Зевс зарычал (про себя) и едва сдержался, чтобы не броситься вперед, не подхватить девушку на руки и унести ее туда, где никто не помешает им заново познавать друг друга. Деликатное покашливание бактрийца он бы отринул мановением пальца, но… Глаза Роксаны стали чуть строже; они словно напоминали ему, тысячелетнему спутнику, о данном прилюдно обещании. И громовержец сдержал порыв, повернулся к будущему тестю, и вполне спокойным голосом, в котором только Гера могла (и смогла) распознать и нетерпенье, и всесжигающую страсть полного сил мужчины, и любовь отчаявшегося от долгой разлуки возлюбленного… Спокойным до жути голосом он повелел своему новому подданному готовить дочь к свадьбе – этим же вечером…
…Тридцатитрехлетний Александр тяжело дышал, откинувшись на мягкие подушки ложа. За открытым окном шумел Вавилон. Великий город был равнодушен ко всему – даже к тому, что величайший из воителей всех прошедших цивилизаций умирал, так и не покорив вторую половину мира. А сам Македонец улыбался, хотя понимал – этой ночи ему не пережить. Слабым утешением могли служить строки из любимой Книги:
Очень важно иметь рядом с собой человека, который всегда обнимет и скажет: «Ну, вот и все, приехали, это конец…».
Такой человек у Александра был. Роксана, его царственная Гера…
Прошедшие четыре года он не променял бы на тысячи, что провел на Олимпе Зевс-громовержец. Эти годы были полны звона мечей и победного рева боевых труб, новыми землями, которыми прирастала его империя, а главное – любовью Роксаны-Геры, которая всегда была рядом. Но только не сегодня – не в день, когда Александр, точнее Зевс, был готов отойти в иной мир, чтобы возродиться… кем?
– Неважно, – думал Александр головой, тяжелой от лихорадки и яда белой чемерицы, – главное, чтобы в той, будущей жизни я опять нашел свою Геру! На этот раз она переживет меня; надолго ли? Смогут ли надежные соратники оградить ее от ненависти и злой ревности других жен – дочери Дария Статиры и от Парисат – наследницы Артаксеркса, последнего персидского царя? Или воины, что прошли со мной полсвета, радуясь победам и хороня товарищей, вцепятся теперь друг другу в глотки, и начнут делить мою империю, как только Александра Великого не станет!.. Нет! – правильно я сделал, что отослал Роксану к матери, Олимпиаде. Царица Македонии еще полна сил; она сможет и оградить от бед сына, рождения которого мне не суждено дождаться, и воспитать его так, что он сможет завершить дело отца – бросить под копыта своего коня вторую половину мира!..
Лицо Александра стало спокойным и торжественным. Яд, что терзал его в последние дни, отступил на мгновенье, и пораженные жены и соратники услышали, как сухие губы отчетливо, даже весело бросили в пространство перед собой:
– Ну, вот и все, Гера, приехали – это конец.
Великого царя и полководца не стало.
Эпизод второй: Цезарь и Клеопатра
– Ну, вот и все, приехали, Гера – это начало!
– Девушка, а как вас зовут?
– Иа.
– Какое красивое и редкое имя.
– Пьявда?
Цезарь – великий воитель, и не менее великий интриган; человек, способный заниматься сразу несколькими важными делами, и при этом не ошибаться, сейчас был в состоянии делать лишь одно. А именно – беззвучно открывать рот в изумлении и восторге. Потому что царственное имя Клеопатра, которым представили ему царицу Египта, он желал произносить – и на весь величественный зал, где стояли троны фараонов, и на весь мир – по своему, как привык за тысячелетия сидения на Олимпе. И его губы прошептали – так, чтобы услышали лишь два нежных ушка, которым они и предназначались:
– Гера! Это ты, Гера?!! Как долго я искал тебя!!!
– И я тебя, мой бог! – отвечали ему смеющееся глаза богини, – я, конечно, не заливалась горючими слезами все те бесчисленные жизни, что прожила без тебя, но… готова отдать их все за одну ночь с тобой!
– За ночи! За бесчисленные ночи, повелительница Египта и всего мира! – так же безмолвно восклицал римлянин, готовый бросить к ногам царицы все золото и все свободы Вечного города.
Увы, Клеопатре не нужно было так много.
– Мне бы, – смиренно склонила она голову, а потом, чуть помедлив, и колени, – дождаться справедливого суда, который позволит мне воссоединиться с братом и мужем нашим фараоном Птолемеем, и отправить на плаху его советников, в первую очередь скопца Потина.
Ее лицо исказилось в отвращении, и Цезарь-Зевс охотно присоединился к ней в этом весьма неблаговидном занятии. Не потому, что его брала оторопь от вынужденного уродства человека, собравшего в своих руках всю исполнительную власть некогда великого Египта, а от того коварства и той подлости, которыми был «славен» Потин. Справедливости надо сказать, что коварен и подл он был по отношению к Клеопатре; своего господина, Птолемея, он не предавал. И Зевс вспомнил очередной анекдот, который позволял ему перейти к гораздо более «важным» занятиям.
Иногда в ней было столько страсти, азарта, желания и фантазии, а иногда она была тихой, молчаливой и неподвижной. Угадайте, когда она просила денег, а когда мы занимались сексом?
Клеопатра негромко рассмеялась:
– Это не про меня, мой господин. И ты сейчас в этом убедишься!
Государственные дела заняли совсем немного времени; царица видела, что римлянина, в котором она, несмотря на все тщание, не смогла распознать ни одной черты громовержца, буквально распирает от желания поделиться с ней какой-то тайной. Тайной настолько интимной и великой, что никому другому во всем мире, кроме нее, человека и богини, ближе которой просто не могло быть, он открыть не мог. А Клеопатра, как и всякая земная женщина, да и как богиня в прошлом, знала, как трудно удержать в себе подобное чувство.
Наконец, настало мгновение, когда никто не смог помешать им шагнуть в объятия. И был этот волшебный миг настолько горячим и бурным, что Клеопатра в изумлении отстранилась от своего тысячелетнего супруга, чтобы повнимательнее разглядеть его усталое, достаточно помятое бурной жизнью лицо римского патриция. Для Зевса с его бессмертием и божественной сутью тысячи лет на Олимпе были сродни одному мгновенью. Здесь же и сейчас Цезарь, проживший долгую (пятьдесят два года!) и трудную жизнь, вел себя как пылкий юноша… что и доказал, буквально замучив молодую женщину на ложе за бесконечную бессонную ночь.
Клеопатра тяжело дышала, разметав по мягкому ложу и длинные волосы, и соблазнительно белевшие в свете луны руки и ноги; она не успела отреагировать на слова Цезаря: «Подожди, моя царица, я сейчас!». Римлянин исчез за дверью, а египетская царица заполнилась ожиданием чуда. И дождалась! Громовержец вернулся вприпрыжку, как совсем уже расшалившийся юнец, неся в руках своей избраннице… нет, не цветок, подобной узбекской розе, связавшей их нерушимыми узами благодаря острым шипам. Зевс нес в руках обычный на первый взгляд каменный сосуд – похожий на те, что Геракл-Алексей называл гранеными стаканами. Гера-Клеопатра даже на мгновение отвлеклась и от суженого, и от его подарка – она вспомнила чудаковатого человека, любителя анекдотов, благодаря которому боги вырвались из тысячелетнего олимпийского заточения. Здесь ей уместно было бы покраснеть, вспомнив еще и его жаркие объятия, но… женские руки уже жадно вцепились в граненый камень, полный волшебного напитка.
Собираясь ко мне в гости, не забудьте прихватить цветы, ведь я же девочка! И бутылку водки, потому что я та еще девочка…
– Мальвазия, – в экстазе прошептала она, лихорадочно перебирая те волшебные напитки, что прежде нравились ей, а теперь были недоступными.
– Лучше! – гордо возвестил Цезарь, заставляя легким касанием пальца о дно сосуда глотнуть египтянку нектара, какого она никогда не пробовала – ни на Олимпе, ни в тварном мире.
Жидкость разлилась по жилам огнем, погасить который смог только Зевс – собственным телом, а особенно той ее частью, которая (который!) уже была готова к действию.
– Что это было?! – Клеопатра, наконец, выплыла из безумного провала, заполненного бешеной страстью, – что за нектар?
Громовержец чуть поморщился: «Это не нектар, это я!», – а потом не выдержал, и негромко засмеялся, нависая массивным телом над царицей, сейчас освещенной уже полуденным солнцем. Ручки Клеопатра тем временем ласково гладили «достоинство», отмечая и его заслуги, и готовность к новым подвигам. Увы – дела ждали и Цезаря, и Клеопатру. Утешало лишь то, что впереди была новая ночь, а потом еще, и еще…
В одну из таких божественных игр Зевс, с трудом оторвавшийся от Геры в ее земном обличье, проговорился:
– Это та самая ипостась Грааля, которую когда-нибудь в будущем ты, царица, своими руками отдашь Лешке-Гераклу.
– НИ ЗА ЧТО! – Клеопатра вцепилась обеими руками в волшебный сосуд, – никогда и ни за что!
Цезарь лишь грустно усмехнулся:
– Во всем нужно искать крупицу позитива, милая. Я завтра уезжаю. Грааль, конечно же, увезу с собой. Не спорь, царица. Рим ждет меня. А здесь… Скопец обезглавлен; Птолемей не смеет поднимать взора от пола. Легионы, что я оставляю здесь, будут верны тебе, союзнице Вечного города и будущей матери моего наследника, как самому Цезарю. А потом… потом ты приедешь ко мне, в Рим, чтобы не уезжать уже никогда…
– И где здесь позитив? – приподнялась на локте Клеопатра, – расставание? Долгие ночи без тебя? Ночи, отравленные мыслями о Граале; божественном и недоступном?
– Позитив в том, царица, – теперь и римлянин был грустен, – что встреча с Лешкой произойдет еще не скоро; как бы не деликатен был Геракл, когда пересказывал мне подсмотренную картину встречи Алексея с тобой, он не мог скрыть того факта, что лет тебе уже было… в общем, моя старушка, давай-ка глотнем еще по разу из сосуда греха и…
– Почему по разу? – рассмеялась серебряным колокольчикам Клеопатра, вспомнившая как раз одну из присказок Сизоворонкина, – «…эх, раз, да еще раз, да еще много-много раз…». Уж если ты не можешь взять меня с собой в Рим…
– Привет, как сам?
– Да вроде по чуть-чуть, только жена грызет.
– По какому поводу?
– Да никак не можем с ней договориться, где провести отпуск.
– А в чем сложность?
– Ты представляешь, я собираюсь в Таиланд, а она, видите ли, хочет со мной поехать…
Цезарь уехал, оставив Александрию, а с ней и весь Египет Клеопатре. Договор двух великих держав не был взаимовыгодным; римлянин, несмотря на многовековуюю любовь, оставался прагматичным политиком и патриотом своей новой родины. А еще он был человеком с огромным тщеславием и талантом свершать во славу этого порока великие дела; как и Александр Македонский, или другие его ипостаси, которым не посчастливилось встретить на своем пути земную аватару Геры. Те жизни римлянин не забывал; однако задвинул в самый уголок собственной памяти.
А Клеопатра… Царица правила, казнила и миловала, и ждала… до умопомрачения ждала вызова в Рим. А еще – боролась с собой. Сладкий дурман Грааля сжигал ее изнутри, заставлял бессознательно бродить взглядам по самцам, что окружали ее – днем. А ночью изливать этот дурман горючими слезами в подушку, да скрипеть зубами от неутоленной страсти. Она сама удивлялась себе. Ну что ей стоило кивнуть… да хотя бы вон тому застывшему, словно каменное изваяние, стражу, что с напарником берегли ее покой у дверей опочивальни. И ведь стражник бросился бы к ней с радостью, готовый отдать не только страсть, но и всю жизнь, за одну ночь с несравненной Клеопатрой. Могучая мышца стража, скрытая сейчас шароварами, и неподвластная его воле (как и у его напарника, кстати), показывала на это. Царица едва сдержала страстный стон и шагнула мимо, еще раз удивившись собственному капризу. Ведь Зевс-громовержец ничем – ни словом, ни жестом, ни возмущением в душе – не проявил бы своей ревности. Для богов такого слова попросту не существовало. Для Геры в том числе. А для Клеопатры?
Царица, не решаясь, а главное – не желая переступить черту, которую провела сама – буквально корчилась по ночам от ревности. Ведь Цезарь увез с собой сосуд вселенского греха, и Грааль, совсем не святой, вряд ли простаивал в Риме. Кто-то тем временем усердно распускал слухи, что распутная царица не брезгует никем – ни стражами, ни темнокожими невольниками, ни…
– Нет! – содрогнулась Клеопатра, – до такого я никогда не опущусь.
Слухи эти, несомненно, достигали ушей великого римлянина; но для египтянки самым важным было оставаться честной перед собой; чтобы в миг встречи с любимым человеком она могла открыто глянуть в глаза Цезаря.
– Тебя что, жена в сексуальном плане не устраивает?
– Устраивает.
– Почему тогда разводитесь?
– Так она не только меня в этом плане устраивает…
– Жизнь, как зебра, – царица опять вспомнила Сизоворонкина, – полоса черная, полоса белая.
Она вспомнила полубога в тот день, когда такая длинная черная (длиннее и чернее не бывает) полоса, наконец, закончилась. Пришел вызов из Рима…
Клеопатра стояла перед статуей, в которой мало что было от нее, царицы Египта. А вот Геру, верховную богиню Олимпа, мог бы узнать в этом мраморном творении безвестного для нее скульптора каждый, кто имел счастье побывать во Дворце Зевса-громовержца. В том дворце, который остался лишь в памяти богов.
– Ну, и одного человека, – Клеопатра совсем не к месту вспомнила Сизоворонкина.
Она повернулась к Цезарю, который лучился рядом горделивой улыбкой; гордость его была вполне понятной и оправданной. Потому что мало кто смог бы передать мастеру словами своеобразную красоту богини семейного очага. А Цезарю-Зевсу это удалось. Теплая волна благодарности заполнила душу египтянки. Но она не была бы женщиной, если бы не уронила в эту «бочку меда», которым кормил ее громовержец с первого дня ее пребывания в Вечном городе, крошечную капельку дегтя (знать бы еще, что это такое?).
– Почему эта статуя стоит в храме Венеры Прародительницы? – немного капризным голосом спросила египтянка у Цезаря, – это ведь местная ипостась Афродиты? Рядом святилище Юноны, хранительницы очага и семьи, моей аватары в этом мире.
– Потому, – открыто улыбнулся ей римлянин, – что для меня богиней любви и красоты была именно ты – и на Олимпе, и особенно здесь.
Клеопатра теперь улыбнулась так же широко и счастливо. «Здесь», – поняла она, во многом благодаря волшебному кубку. Каждая ночь двух царственных любовников была заполнена страстью и негой; египтянка даже задумывалась иногда – откуда берутся слухи о том, что она и здесь, в Риме, наставляет ветвистые рога римскому властителю?
– Скорее всего, – опять нахмурилась она, – слухи эти приплыли вместе со мной из Александрии. А кто-то здесь их искусно подогревает.
Цезарь словно угадал, почему ее лицо на минутку омрачилось; воскликнул с жаром, будто рядом с молодой египтянкой стоял не муж на шестом десятке годов, умудренный опытом и битвами, а пылкий юноша.
– У меня еще один подарок – возвестил он, – поворачиваясь от золотой богини к живой – из плоти и крови, – я хочу жениться на тебе; признать своим нашего сына. Который, я надеюсь, будет править одной страной, в которую объединятся великий Рим и не менее великая Александрия.
– Не боишься? – прищурилась Клеопатра не столько от режущего глаз сияния новенькой статуи, сколько от иронии, которой она заполнилась, и – совсем немного – от смутной тревоги, – не боишься, что граждане Рима назовут тебя предателем их интересов, а еще… правителем с самыми большими рогами на свете. Знаешь, какие истории про меня ходят в городе?
– Знаю, – расхохотался Цезарь, – одну похожую я когда-то в Книге прочел:
Разъяренная женщина врывается к гинекологу и с порога «наезжает»:
– Доктор, зачем вы в справке написали: «Здоровая»?!
– А что я, по-вашему, должен был написать? – возмущается доктор.
– Ну,… например: «маленькая» или «как у всех»…
Клеопатра не все поняла в этом анекдоте, но главное уловила. Потому и сама сейчас превратилась в девчонку, заполнившуюся (притворно, конечно) гневом и возмущением. Маленькими, но крепкими кулачками она погнала хохочущего Цезаря из храма – навстречу действительно возмущенным взглядам римской общественности.
Такие подарки для любимой женщины вечно загруженный делами римлянин не забывал преподносить практически каждый день. А ночи безраздельно принадлежали им. Грааль Цезарь теперь оставлял в покоях Клеопатры, охраняемых его личной гвардией…
Старший из них и принес ужасную весть о кончине Цезаря. Египтянка, принявшая сурового воина на ложе, в практически прозрачном одеянии (надо же соответствовать слухам!), застыла лицом, не слыша, как теплый воздух, напоенный благовониями, заполняют страшные слова. Имена, которые прежде в этом доме произносились очень часто, и всегда с теплым чувством, теперь били по голове огромными безжалостными кувалдами.
– Брут, Кассий, – прошептала она, когда центурион уже вышел, – пусть на ваши головы падет проклятье всех богов… Одно уже пало, негодяи.
Стражник, затворивший за собой двери, поразился бы, увидев, с какой быстротой исчезло с лица египетской царицы выражение безмерной горечи и отчаяния. Клеопатра – сейчас больше Гера – отринула в эти мгновения все привычки; сомнения и предрассудки земной женщины. Это снова была бессмертная богиня, а Цезарь… Его хладный труп был бесконечно чуждым для нее; лишь временным вместилищем ее возлюбленного мужа. Гера мыслями была в будущем – там, где она надеялась… нет, она была уверена! Там она снова воссоединится со своей божественной половиной.
Клеопатра негромко засмеялась, обращаясь к Зевсу через время и расстояния; обращаясь, как часто в последнее время, анекдотом:
– У меня муж на вахту уехал и мою фотографию с собой взял… Говорит, у них там всегда грязь, дождь, холод собачий… А как на мою фотку посмотрит – сразу мысль в голову: «Господи! Хорошо-то здесь как!!!».
– Я тебе покажу, «хорошо»! – хищно улыбнулась египтянка.
Они не раз обсуждали с Зевсом промашку, которую допустили еще дома, на Олимпе. Ну что стоило им порасспросить Сизоворонкина; хотя бы о самых знаменательных событиях истории человечества. Тогда бы они…
– Впрочем, нет! – остановила она собственные терзания, – это страшно – знать, что ждет тебя впереди; какую ужасную смерть приготовило нам провидение… или одна из трех богинь судьбы. Так что о будущем ни слова… А вот о прошлом!… Кем бы ни возродился Зевс-громовержец в следующий раз, о своей «бывшей», о Клеопатре, он обязательно услышит! Ну, муженек, держись крепче за рога!
Из опочивальни вышла царица, в которой убитую горем женщину можно было узнать разве что только по наряду из черной ткани. Ткани этой, кстати, на роскошном теле Клеопатры был самый минимум; так что притихший Рим, ожидавший кровавой борьбы за наследство Цезаря, заполнили совсем уже грязные измышления о распутной египтянке. А последняя, проводив в последний путь римского владыку, опять терзала по ночам подушку, но не более того. Что-то все-таки сдерживало Клеопатру; она даже ни разу не прикоснулась к Граалю. Его – этот грубый сосуд из осколка Предвечного камня – она считала самых ценным сокровищем, что увезла на родину. А уж там, в Александрии…
Царица едва вытерпела до окончания праздничных церемоний, которыми встретил ее город, основанный, кстати, тоже Зевсом – в теле и разуме Александра Великого. Народ радовался не столько возвращению повелительницы, которая несколько лет провела вдали от подданных, сколько жареным тушам быков и баранов, которые бесконечной чередой выносили из ворот царского дворцового ансамбля. На улице это скворчащее жиром мясо соединялось с другими яствами, а главное – с потоками вина, которое не пожалела Клеопатра. Она тоже праздновала; праздновала завершение собственного воздержания, эпитимьи, наложенной на себя самой.
Ни яств, ни густого вина ей не было нужно. Праздник для нее начался глотком амброзии из Грааля, и… Она остановилась перед дверьми собственной опочивальни, и безмерно удивилась – по обе стороны тяжелых, покрытых золотым орнаментом створок стояли те самые стражи, которых она отметила еще до отъезда в Рим.
– Ну что ж, – облизала она мгновенно пересохшие губы, выбирая из двух здоровяков того, чьи узкие шаровары сильнее трещали от напряжения; выражение их лиц и наличие интеллекта в глазах ее совершенно не интересовали – надеюсь, я не ошиблась…
– У тебя совсем нет мозгов!
– Пусть у меня нет мозгов, зато есть либидо!
– А это что?
– А вот что!
– Ого!!!
