Год Дракона

скачать книгу бесплатно

Год Дракона
Ли Леви

Раз в двенадцать лет – в год Дракона – он выходит из вод озера, чтобы быть с ней. Двенадцать лет она ждет на берегу, чтобы быть с ним.Целая вечность, заключенная в сто земных дней – все, что им позволено.Он бессмертен. Она лишь песчинка во времени.Что общего у шаманки с острова Ольхон и древнего божества, обитающего в водах Байкала?История страны длиною в век. Мистика, граничащая с безумием. Любовь, неподвластная времени. Крах этнических устоев. Падение нравов и Возрождение. И снова Любовь. И все это на просторах России. Много снега. Много льда. Много чувств.

Ли Леви

Год Дракона

Озеро Байкал. 2000 год

Маленькая Саран бежала против ветра, кутаясь в огромный пушистый платок, который закрывал ей половину лица. Рукой она придерживала капюшон с меховой оторочкой, так и норовивший упасть с ее головы. Снег мелкими колкими брызгами летел ей в лицо и таял на ресницах. Ее ноги проваливались в еще неглубокие сугробы, и это замедляло бег. «Не припомню такого ветра в январе, – думала Саран. – Будто сарма[1 - Сарма – сильный, шквальный ветер, дующий в средней части Байкала.] пришла! Да и снег валит, не прекращается». Девочка посмотрела на небо: серая мгла скрывала звезды и месяц. «Темная ночь будет, – заключила Саран. – Хорошо, дядька Степан на остров успел вернуться».

Она остановилась на секунду, увидев наконец перед собой сэргэ[2 - Сэргэ – (бур. Сэргэ – «коновязь») – ритуальные коновязные столбы у бурят, якутов, алтайцев и других родственных народов.], а далее – неподвижно застывший темный силуэт на берегу озера. Ободрившись, девочка побежала еще быстрее, пока, наконец, не поравнялась со старухой в дэли[3 - Дэли – верхняя одежда бурят халатообразного покроя, без плечевого шва с запахом на правую сторону.], отороченном белым мехом и синим бархатом. Та сидела прямо на снегу, уставившись куда-то вдаль, в снежный туман, поднимавшийся теперь над озером.

– Бабушка! Вот ты где! Идем домой! Ветер-то какой, замерзнешь ведь!

– Замерзну? Вот еще, насмешила, – негромко отозвалась старуха. – Этот ветер ничего не знает о холоде.

– Да ладно, бабуль, смотри, темнеет, метель того и гляди начнется. Как до дома дойдешь?

– Дождусь его, вместе и придем.

– Сказки это все твои, – сказала девочка, натягивая платок на лицо. – Идем. Замело все. Тяжело будет через снег до дому добираться. – Не получив ответа, она вздохнула: спорить с прабабкой – дело неблагодарное, все равно на своем настоит. – Как знаешь, бабуль. Через час не придешь, дядю Степана за тобой отправлю.

– Не нужен Степан. И сама ступай, Саран, обо мне не тревожься.

– А коли не придет?

– Придет. Ведь год его близко. – Шаманка обернулась и посмотрела на правнучку, сощурив левый глаз. – Или ты не веришь, что прадед твой Дракон?

«Совсем бабка-то из ума выжила, – думала восьмилетняя Саран, глядя на Оюну. – Да и не мудрено, давно за сто лет ей перевалило. Уж и счет годам потеряла. Хорошо хоть имя свое помнит да дорогу домой знает. Да ходить сама может. Ох, замерзнет. Люто сегодня. Ветер так и обжигает».

– Бабуль, коли до ночи не придет, домой возвращайся. Да не заплутай в темноте. Побегу чай с травами заварю, ждать тебя буду.

– Иди, иди… – небрежно махнула рукой Оюна и снова погрузилась в созерцание замерзшей водной глади древнего озера.

Что она видела в этом тумане, стоявшем над запорошенным льдом Байкала? На ее губах, некогда свежих, влажных, нежно-розовых, словно лепестки роз, а нынче более напоминавших увядшие цветы, играла легкая улыбка. Она ждала его.

Начиналась вьюга, и сумерки спустились на остров Ольхон, но она продолжала сидеть на берегу озера, прямо на снегу и, не отрываясь, смотрела уже почти невидящими от таявшего на ресницах снега полупрозрачными глазами – на морозное ледяное безмолвие.

Она не чувствовала холод с того далекого дня, когда впервые ощутила лед его дыхания внутри себя. Здоровье у нее было отменное. Никто не замечал, чтобы ее донимала старческая немощь, и никто не мог припомнить, чтобы она хоть раз за свою долгую жизнь обратилась к врачам. Она словно была создана из особой материи, не знавшей течения времени. Она не склонилась под тяжестью прожитых лет, и ее легко было узнать издали по горделивой осанке и неспешной походке. В таком почтенном возрасте Оюна умудрилась сохранить почти все зубы. Глаза ее не тронула слепота, напротив, с возрастом она стала видеть намного дальше, а порой даже видела то, чего не видели другие: духов, приходивших к ней. Да и слух ее пока что не подводил. Про нее говорили, что это духи питают ее тело своими силами. Так оно, наверное, и было. Она стала шаманкой, когда ей исполнилось уж полсотни, но поговаривали, что еще в молодости, отдав свои тело, душу и сердце во власть Хозяина Вод, она стала посредником между миром духов и миром людей.

Саран добралась до небольшой бревенчатой юрты, отворила тяжелую дверь и вошла. Лицо обдало приятным теплом.

– Дядя Степан, ты дома? – позвала девочка.

– Я-то дома. – Крепкий коренастый мужчина лет пятидесяти вышел встречать ее, вытирая руки о холщовое полотенце. – Прабабка твоя где? У озера осталась?

– Упрямится. Дракона ждет. – Саран стянула с ног угги. – Чай заварю. Может, одумается да придет. На улице морозно. Не простыла бы.

– На моей памяти ни разу такого не было, чтобы Оюна от холода слегла. Авось и теперь минует.

– У бабки Оюны с головой беда, – посетовала девочка. – Придумывает разное. – Саран наполнила большой чайник водой и потащила его на огонь.

– Что теперь вздумала?

– Говорит, прадед мой – Дракон. Вот уж придумает… Верно говорят, что млад, что стар. Одни фантазии на уме.

– Прабабка твоя Оюна – мудрая женщина, много видела, много ведает.

– Неужто веришь в это? – Девочка присела поближе к гуламте[4 - Гуламта – очаг в центре традиционного бурятского жилища.], приготовившись слушать. Дядька Степан уж больно искусный рассказчик был. Много знал, говорил складно.

– Отчего не верить? Сотню лет Оюна с духами говорит. Родила двоих детей, а мужа так и не было никогда. Да и дети какие – оба белые, словно молоко, глаза голубые, что лед Байкала. Где таких среди бурятов видала? Да и тебе белые косы достались да глаза голубые. Откуда, думаешь? Сама же бабка Оюна всегда черноволоса была да черноглаза. Сказывают, как дохнул на нее Снежный Дракон, так прядь белоснежную с тех пор в волосах и носит. А теперь и вся голова уж ее белой стала.

– Хочешь сказать, и вправду прадед мой Снежный Дракон?

– Вот во что хочешь, в то и верь. Да только раз в двенадцать лет приходит к ней мужчина вроде как из ниоткуда и живет с ней сто дней, а потом уходит – туда, откуда пришел. А еще говорят, с молодости он ее навещает и за это время не изменился ничуть. Высокий, метра два ростом. Лицом вроде на местных не похож. Кожа белая, словно у альбиноса, волосы, тоже белые, по плечи, в косы заплетены; глаза яркие, голубые, да как будто прозрачные, а взгляд холодный, пристальный. И молчит. Только с ней беседу ведет. Последний раз еще до твоего рождения его видали. Этой зимой двенадцать лет как раз будет, как он не появлялся.

Саран слушала его, широко открыв глаза.

– А что же, ты сам его видел?

– Видал. – Он задумался, как будто вспоминая его. – Да только избегает он людей. На глаза никому не кажется. Только с ней и бывает. Мельком его люди замечали. Зайдет в юрту Оюны – только тени видны, да голоса в ее юрте слышатся: один – ее, да еще один – мужской. А слов не разобрать.

– Так что же, не выдумки все это?

– За выдумки держать или же за правду – твое дело. Расскажу тебе все, что знаю, а ты уж сама решай.

Остров Ольхон. 1904 год

Зима тысяча девятьсот четвертого года выдалась на редкость суровой. И причиной тому стали не только лютые морозы, при которых столбик термометра опускался ниже тридцати градусов, но и начавшаяся Русско-японская война. Транссибирская магистраль, призванная соединить всю страну от Санкт-Петербурга до Порт-Артура и Владивостока, на тот момент еще не была завершена – не доставало связующего звена между двумя частями Великого Сибирского Пути, разделенного водами Байкала. Это звено будет добавлено годом позже. А пока, чтобы обеспечить бесперебойное снабжение российской армии, по льду озера от станции Байкал до станции Танхой была организована переправа, ставшая тонкой, но прочной связующей нитью длиною в сорок четыре версты[5 - Верста – русская мера длины, равная 1,06 км.].

Лед гудел от переправы. Помимо гужевой[6 - Гужевой транспорт – вид упряжного транспорта, как грузового, так и пассажирского, в котором транспортные средства приводятся в движение животными (например, лошадьми).] переправы по льду Байкала были проложены рельсы. Днем и ночью через озеро неслись лошади, тянувшие за собой вагоны и сани с людьми. На полпути находилась станция, где пассажиры, следовавшие в обе стороны через озеро, могли остановиться, чтобы немного согреться и дать отдохнуть лошадям. Весь путь в ночное время освещался фонарями, размещенными на верстовых столбах, а на случай буранов и метелей, столь частых для этих мест, вдоль дороги устанавливали колокола, звон которых указывал направление едущим.

Смекалка и упорство инженеров обеспечили эффективное и бесперебойное снабжение войск. Казалось, природная стихия была покорена в угоду и на благо людей. Но озеро, пережившее не одну войну, не одну эпоху, не одну империю, было растревожено. Земля живет по своим законам, и когда люди, копошащиеся на ее поверхности, слишком сильно шумят и причиняют ей боль, она просыпается и пробуждает Природу, и напоминает о том, что она – живое существо, а люди – лишь досадное недоразумение на ее коже.

Так, желая покорить стихию, люди лишь потревожили ее. Покуда они делили поверхность Земли, создавая новые и разрушая старые империи и устои и отстаивая свои интересы, в глубине вод пробудилось нечто еще более древнее, чем само озеро. Разбуженное скрежетом и гулом, взрывами снарядов и мин, оно открыло глаза и медленно повело носом, раздувая огромные ноздри. Когда-то прежде, очень давно, из этих ноздрей вырывалось настоящее пламя, а из пасти валил дым, и люди в ужасе разбегались, принимая его гнев за извержение вулкана. Но теперь никто не верил в Дракона, а сам он был холоден, как воды Байкала, и даже чешуя его побелела, словно покрылась инеем и снегом, и он уже и сам не помнил, когда и при каких обстоятельствах это произошло. Он помнил лишь то, как опустился на дно озера, холодная вода остудила его пыл, и огонь угас в нем.

Зверь приподнял голову и прислушался, поведя ушами. Гул, взрывы, детский плач, стенание Земли – все это отлично улавливал его слух, но он искал другие звуки – звуки шаманского бубна – и не слышал их. Он пошевелился, разминая спину и лапы, и вдруг ощутил жуткий голод. Обида на неблагодарность людей породила ярость, а ярость усилила чувство голода, и, не обнаружив никакого подношения, он взмыл вверх, сквозь плотные слои воды, к поверхности замерзшего озера, разбил толстый лед, взмыл в запудренное снегом небо и обрушился на лед всем телом, ломая его и снова погружаясь в воду.

Осознав, что его внезапное и фееричное появление не возымело должного эффекта и, более того, осталось незамеченным, он сам вышел на берег, дабы получить то, что причиталось ему. Во время своего прошлого визита он напомнил людишкам об их долге перед ним сильнейшим землетрясением, в результате которого несколько деревень навсегда скрылись под толщей воды. Тогда он насытился вдоволь полученной жертвой, но вернувшись теперь, спустя какие-то четыре десятилетия, в очередной раз убедился, что у людей слишком короткая память. Подтверждение их никчемности и беззащитности перед лицом стихии ничему не научило их, а значит, стоило преподнести им новый урок и воскресить в их умах память предков.

Уже смеркалось. Буран сделал этот день еще короче, скрыв за снежными порывами тусклый солнечный свет. В небольшом трактире обедали постояльцы заезжего дома. Здесь было мало местных, все больше приезжие, по воле судьбы, долга или корысти попавшие на новые для европейцев земли, суровые и малоизученные. Они тихо переговаривались. В помещении было непривычно тихо и приятно тепло.

Заведение это принадлежало семейной паре. Глава семейства был выходцем из Центральной России. Приехав на остров еще в молодости, он обосновался здесь, очарованный теплом черных, как ночь, глаз его будущей супруги, ее мелодичным говором да покладистым нравом, а еще каким-то романтическим настроением, наполнившим его душу в ожидании встречи с неизведанным.

Обсуждали непогоду и неожиданную атаку японского флота на русскую эскадру в Порт-Артуре. Здесь, вдалеке от сражений и значительно севернее переправы, все еще сохранялись некоторые умиротворенность и спокойствие.

Внезапный грохот разбил тишину: треснул лед на озере, и этот звук в одно мгновение привлек внимание присутствующих. Посетители разом вздрогнули и напряженно переглянулись: не началось ли поблизости сражение?

– Что это? – задал резонный вопрос кто-то из постояльцев.

– Скрежет ломающегося льда, – последовал угрюмый ответ из-за соседнего столика. Мужчины обменялись продолжительными взглядами, прислушиваясь к звукам, доносившимся с озера.

Это действительно был оглушающий скрежет льда, как будто ломавшегося под натиском огромного тяжелого металлического каркаса ледокола.

Хозяин тоже напряженно прислушался.

– Да-с, это лед трещит, – произнес он. – Неужто теперь совсем рядом?

– Далеко отсюда до Танхоя, – ответил мужчина средних лет, прислушиваясь к скрежету льда. – Вряд ли это связано с переправой.

– А коли японцы?

– Как бы могли так быстро, да в такой буран? Да и далече все же…

***

Он выбрался на берег и стряхнул с себя воду – так, как это делают животные. Он ненавидел находиться в маленьком хилом человеческом теле, но только так ему было дозволено передвигаться по суше. Он закрыл глаза и стиснул зубы от боли: оказаться так быстро в теле, в несколько раз меньшем, чем его истинное – ощущение не из приятных. Идти на двух ногах тоже было непривычно и не очень удобно, но, поскольку это была единственная возможность выйти на сушу, он смирился. Только так он мог покинуть озеро.

Он проспал несколько десятилетий, сытый дарами землетрясения тысяча восемьсот шестьдесят второго года, которое сам же и породил. В январе того печального года под воду ушло несколько деревень, и ему, несомненно, было, чем поживиться. Когда люди перестают почитать своих богов и решаются возомнить себя равными им, боги просыпаются и приходят за своим, за тем, что им причитается. Так он думал. И так всегда поступал.

В целом он не был притязателен: свежая плоть – потому что надо питать свои силы, золото – потому что на нем приятно спать, и звуки бубна – выбиваемые шаманом сладкие, любимые звуки единения со стихией и знак почитания духов и древних божеств – вот все, что ему было нужно.

***

Дверь трактира распахнулась, пустив в тепло помещения ветер и снег. На пороге появился примечательной внешности человек. Это был мужчина средних лет, судя по внешности, явно не из местных: высокий, около двух метров ростом, с очень бледной кожей и длинными белыми волосами, собранными на затылке в тугой хвост. Он остановился на пороге и медленно обвел взглядом всех присутствующих, словно искал кого-то между ними. Все невольно обернулись и также задержали на вошедшем свое внимание: помимо того, что одет он был необычно – хотя к этому местные уже успели привыкнуть, слишком много выходцев из Центральной России и Западной Европы в последние годы посещали эти места – одежда его никак не соответствовала погоде. Он был одет слишком легко, и при этом нельзя было утверждать, что холод доставлял ему неудобства. Необычным казалось и то, что его дыхание рассеивалось вокруг его лица легким полупрозрачным облаком. Так бывает на морозе, когда мельчайшие капельки выдыхаемого человеком пара замерзают при низкой температуре. Вот только в трактире было тепло, а воздух вокруг посетителя словно замерзал от его же дыхания.

В воцарившейся тишине мужчина сделал несколько шагов в сторону барной стойки и, одарив хозяина заведения продолжительным надменным взглядом, тихо и глухо произнес на чистейшем местном наречии:

– Где шаман?

– Шаман? – удивленно переспросил хозяин и затем продолжил на русском: – Какой шаман, милостивый государь? До шаманов ли теперь? Такие времена грядут. – Он сокрушенно покачал головой.

– Зови шамана, – сухо произнес гость, пронзая его холодным безжизненным взглядом.

– Да где ж теперь шамана найти? Ушли-с все шаманы. Война-с, о шаманах ли теперь думать?

– Меня это не касается, – глухо отозвался незнакомец и снова обвел присутствующих взглядом.

В зале повисла тишина. Задняя дверь приоткрылась, и из-за нее выскользнула хозяйка – невысокая полноватая бурятка, добродушная и улыбчивая, в яркой национальной одежде. Посторонив мужа, она встала между ним и гостем и поклонилась.

– Проходите, милостивый государь, – масляным голосом произнесла она и жестом пригласила за свободный стол у окна, но посетитель не сдвинулся с места. – Что изволите? Чем служить могу?

– Где ваш шаман? – холодно произнес незнакомец, медленно переводя взгляд на женщину.

– Не извольте гневаться. Ушли шаманы. Одна Лхама только и осталась на острове, да и то ее давно не встречали.

– Веди ее. – Мужчина не спеша прошел к предложенному ему месту и сел. Хозяйка с хозяином переглянулись. Посетители тихо переговаривались, следя за происходящим.

– Как будет угодно, милостивый государь. Мы сейчас же пошлем разыскать ее. А покуда ожидаете, что могу предложить Вам?

– Я ожидаю уже слишком долго! И я не вижу, чтобы кто-нибудь сдвинулся с места, чтобы идти за шаманкой.

– Уже сынишка мой бежит за ней. Сию же минуту пошлю его. Вам покуда что предложить?

Она склонилась перед ним, ожидая ответа.

– Золото и свежее мясо.

– Золото… Конечно… Оно будет у Вас, милостивый государь. А про мясо – так какое изволите? Как приготовить, как подать?

– Человеческое, – небрежно бросил ей в ответ гость, продолжая осматривать присутствующих каким-то леденящим взглядом, и, чувствуя этот взгляд на себе, посетители опускали глаза, словно пытаясь спрятаться от него в своих тарелках и кружках. – Так неси, – подытожил он, вернувшись взглядом к женщине.

Хозяйка, натянуто улыбнувшись, склонилась еще ниже.

– И поторопите шамана. Я до сих пор не слышу приветственных звуков бубна.

Пятясь, женщина кое-как добралась до двери, из-за которой появилась несколько минут назад.

– Гришка! – громко окликнула она через слегка приоткрытую дверь, все еще не решаясь повернуться к гостю спиной. – Гришка, беги к Оюне. Она наверняка знает, где ее бабка-шаманка прячется. Пусть бежит к ней. Хозяин Вод пожаловал, торопи ее.

Услышав это, ее супруг открыл было рот, дабы пресечь эти языческие предрассудки, но сдержался.

Из-за двери появился мальчишка лет семи, поспешно натягивавший на себя шубу. Кое-как нахлобучив на голову шапку, он вылетел на улицу, в буран, и побежал, проваливаясь в снег. Хозяйка же поспешила на кухню, намереваясь выдать пару кусков конины за человеческое мясо и подать их гостю.

Спустя несколько минут мальчик влетел в юрту Оюны, знатно испугав ее.

– Гришка! Вот напугал, негодный! – вскричала миловидная девочка-подросток лет двенадцати. Она сидела на корточках у очага и мешала что-то в тогооне[7 - Тогоон (бур.) – котёл.] деревянной ложкой с длинной ручкой.

– Оюна, бабка твоя где? Мать говорит, беги к Оюне, пусть бабку разыщет, да в кабак ведет. Хозяин Вод пожаловал, шамана требует.

– Что за вздор? Что за Хозяин Вод такой? Не сам ли Лусуд-хан пожаловал? – Девочка рассмеялась.

– Вот смеешься, а он человеческое мясо, говорит, несите. И золото! И шамана, говорит, ведите, не слышу, говорит, приветственных звуков бубна. Злющий такой! Сам белый, как снег, а глаза синими огнями горят.

– Ох и выдумщик ты! Смотри, коли подшучиваешь надо мной, поколочу, так и знай.

– Некогда говорить, беги за бабкой, коли знаешь, где она.

– У горы Шаманки искать ее следует, коли на острове она еще. Неблизкая дорога, нехорошая. Да в такой буран.

– На Шаманку нельзя тебе. Детей рожать не сможешь.

– А вот ты и пойди туда, – подмигнула Оюна. – Не даром что такой шустрый!

– Мне тоже нельзя, мал я еще.

– Мал, а хитрый какой! Обратно беги. Скажи, передал все Оюне.