скачать книгу бесплатно
Все это, милый мой читатель,
Петлистый коридор Москвы,
В котором я, как вы, петлятель
И наблюдатель, как и вы.
Здесь все всегда на честном слове
И все мучительно всерьез.
У мокрых подворотен, что ли,
Просить подмоги наперед?
Раз все всерьез, так значит крышка.
Москва играет в кошки-мышки
С тем, кто и думает-то слишком,
А после сам себя берет
В охапку и все пишет, пишет.
Чего, никто не разберет.
Кого-то в сон смертельный клонит.
Кому-то очи ест до слез.
Здесь некогда живал писатель,
Он шубы длиной не носил.
Но знал, что надо улыбаться.
Что было сил, что было сил.
И так всю жизнь на этой силе,
По пояс уходя во тьму,
Он выплывал, читатель милый,
И было весело ему!
Дудочка
Продеть бы дудочку
В ушко той улочки
И продудеть на ней всю жизнь,
Обрыскать с нею закоулочки
И тихоходную теплынь.
Сыграть тишком про то, как тризною,
Квартиросъемщики судьбы,
Справляли мы свою непризнанность
И невозбранность, стало быть.
А если нам потом покажется,
Что наша песня невпопад,
Что попадали всюду катыши
Ненужных скомканных бумаг —
Что ж, значит так тому и быть,
Хозяюшка-судьба!
Ведь невозможно песнь сложить,
Не положив себя.
Ты видишь, мама, пальцев пять
И здесь таких же пять:
Они могли б возвесть Гелати,
Кого-нибудь еще обнять бы,
А им одно: пропасть!
Они б могли еще одну
Поэму песен в семь.
Но, впрочем, что это, кому?
И так полно поэм!
И тарабанили в стекло,
и брались за мундштук,
За скрипку брались, за перо
И тыкали в Машук.
Дрожали и сжимали вдруг
Просторный край стола.
А за спиной прохожий друг,
А в голове опять Машук
и звуки без числа.
Душ из черешен и чернил.
Машук чернел, дождь лил весь день.
Лежал убитый Михаил,
Еще молоденький совсем.
Спой, дудочка, о рае нам,
О нашем сердце раненом.
Гейне
Что там за шепот?
За пропасть, за оползень?
Детской простуде скончания нет.
Нет чтобы крикнуть: «немедленно! Воздуху!»
Легких не хватит. Не тот континент.
Что ж ты хотел?
Умирать научись.
В мякише снега
Тонет столица
Это все лица да лица да лица,
Это все Богом прикрытая жизнь.
Нежный болтун, стрекотун и охальник!
Хочешь я сказку тебе расскажу?
Жил-был на свете старик-полумальчик —
Полустарик. Полужизнь-полужуть.
Хочешь другую: там дело в вязаньи,
Из-за вязанья все дело пошло.
Кто-то связал этот дом, где лобзанье
И предсказанье слилися в одно.
Хочешь? Но сказки топорщится негус,
Будто бы страха клеенчатый пол
Стал под ногами ходить. И отведать
Страшно душе кареглазых крамол.
В зубьях застрянет все та же мякина,
Та, из которой и ныне творим.
Тени немножко и фурацелина,
В детстве казавшегося неживым.
Что за борщец нашей осени славной!
С краешку залпом его отхлебни:
Хвойная шуба и город неглавный
Или подобие легкой земли.
Той да не той же, в которую ляжем —
Той, на которой родился вчера.
И продирается в крап экипажей
Воздух, да вот он, скорее, пора!
Четвертый день. Пробуждение. Осень
«Киев-город, кому ты ворог…»
Киев-город, кому ты ворог?
Не кивай ты мне на ходу.
Слишком пепельный ты и сливовый,
От рассказов таешь во рту.
«Оптический обман…»
Оптический обман
И страшный сон душевный,
И правая рука
Соседа на груди
Как будто у меня.
И алый смрад харчевни.
Падучая, стряпня
Да Брейгеля мазня.
Осень
Со всех концов был город подожжен.
Шутила осень. Весен родственница,
Но из очень дальних.
Был ею бурый Кремль учрежден
И желтым подчинен опочивальням.
Я с нею был. Я был в ее рядах!
И, лишь блеснул в ночи форпост печальный,
В моей душе внезапно вырос страх.
И трясся я, как пес на мыловарне.
И понял я, чем нас она взяла:
Огнем горячим труб и губ горячих,
Который лился с веток на ура
И множество нам обещал подачек.
Я не мечтал об этом никогда.
Но я хотел, чтоб были счастливы другие.
И радостно, не ведая стыда,
Я в небо запрокидывал Россию!
Я клал ее к пылающим ногам
Понурой Софьи, злой Екатерины.
А галки в небе затевали гам,
Как будто без особенной причины.
Теперь все кончено. Отцарствовали обе.
Одну громадный братец потеснил,
Вторая – из последних сил —
Мне улыбалась ласково во гробе.
Околыш леса у меня на лбу,
И я не знаю, за кого воюю.
А та, что улыбалася в гробу,
Нам дочку выслала свою родную.
Я на нее гляжу: бела как мать,
Краснеет больше, меньше веселится.
И я готов опять принять обет
И за нее опять до смерти биться.
Осень-Евпраксия
Я не знаю, кому быть горше,
мне ли, осени? Я грешу
На ее даровую гордость.
Слишком корчит она княжну.
