скачать книгу бесплатно
Ах, птицы, ваша песня спета,
и я помочь вам не могу…
Таков пейзаж. И если даже
его озвучить вы могли б —
чего-то главного в пейзаже
недостает, и он погиб.
И все не то, все не годится —
и эта синь, и эта даль, и даже птица,
ибо птица —
второстепенная деталь.
Но, как бы радуясь заминке,
пока я с вами говорю,
проходит женщина в косынке
по золотому сентябрю.
Она высматривает грузди,
она выслушивает тишь,
и отраженья этой грусти
в ее глазах не разглядишь.
Она в бору – как в заселенном
во всю длину и глубину
огромном озере зеленом,
где тропка стелется по дну,
где, издалёка залетая,
лучи скользят наискосок
и, словно рыбка золотая,
летит березовый листок.
То простодушно-величава,
то целомудренно-тиха,
она идет,
и здесь начало
картины, музыки, стиха.
А предыдущая страница,
где разноцветье по лесам, —
затем, чтоб было с чем сравниться
ее губам, ее глазам.
Мальчики
Из старой тетради
Мальчики как мальчики —
дерутся,
меняются марками,
а едва городские сумерки
за окном растают,
занавесив лампы
газетами или майками,
мальчики читают,
мальчики читают.
Взмыленные лошади
мчатся по полям и по рощам.
Бородатые всадники
пьют воду из медных фляг.
Летит бригантина,
и ветер над ней полощет
с белым черепом
черный пиратский флаг.
А они упрямо отсчитывают
версты и мили.
А они до рассвета не гасят огонь.
Мальчики живут еще
в придуманном мире
скальпов,
томагавков
и дерзких погонь.
Еще к ним придет
та нелегкая доблесть,
тот ответ за обещанное
«всегда готов!».
На них уже бросили
грозный отблеск
малые войны тридцатых годов.
По ночам через город
войска идут на ученье.
Тишина над городом как часовой стоит.
Тишина эта тоже подчеркивает
значенье
того, что завтра
мальчикам предстоит.
Еще их фамилий
не знают военкоматы.
Еще невелик
их начальный житейский опыт.
Но время,
неумолимое,
как слова команды,
уже их зовет,
и требует,
и торопит.
Весь день сегодня в городе
мимозой торговали,
и на карнизах голуби
влюбленно ворковали.
А я припомнил белую
сирень, ее метели, —
над нею, над победною,
колокола гудели.
И я припомнил черные
от копоти соборы —
там дымом прокопченные
работали саперы.
Сапер с миноискателем
в своей работе точен.
Он, как хирург со скальпелем,
на ней сосредоточен.
И я припомнил добрую
саперную работу.
Я сам веду подобную
саперную работу.
Сквозь перекрытья грузные
и сросшиеся камни
глаза я вижу грустные,
как дождевые капли.
За той стеной парадною,
где вывеска прибита,
сейчас, как мина, спрятана
вчерашняя обида.
О, только бы не смели вы
обиде поддаваться!
О, только б не успели вы
на мине подорваться!
Сквозь шторы невесомые,
сквозь плотные ворота
веди меня, бессонная
саперная работа!
«За стеною – голоса и звон посуды…»
За стеною – голоса и звон посуды.
Доводящие до умопомраченья
разговоры за стеною, пересуды
и дебаты философского значенья.
Видно, за полночь. Разбужен поневоле,
я выскакиваю из-под одеяла.
Что мне снилось?
Мне приснилось чисто поле,
где-то во поле березонька стояла.
Я кричу за эту стену: – Погодите!
Ветер во поле березу пригибает.
Одевайтесь, – говорю, – и выходите,
где-то во поле береза погибает!
Пять минут, – кричу, – достаточно на сборы.
Мы спасем ее от ветра и мороза!.. —
Пересуды за стеною, разговоры.
Замерзает где-то во поле береза.
«То снега да снега…»
То снега да снега,
то трава эта вешняя.
А тайга – все тайга.
А тайга – она вечная.
От ее пространств,
от ее безбрежности —
этот дух спокойствия
и безгрешности.
Топором рубили,
и огнем губили —
а ее не кончили,
а ее не убили.
Где-то рухнула лиственница,
и упала, и смолкла.
Где-то смолка закапала,
обгоревшая смолка.
Повалилась береза,
топором изувеченная.
А она – все такая же.
А она – извечная.
Неприметны рубцы ее,
не видны переломы
за ее буревалами,
сквозь ее буреломы.
Только волны зеленые
ветер гонит по склонам.
Что – отдельное дерево
в этом мире зеленом?
Просто рухнула лиственница,
и упала, и смолкла,
Просто смолка закапала,
обгоревшая смолка,
как росинка незрячая,
как слезинка невинная,
вся почти что прозрачная
и почти что не видная.
В оружейной палате
He березы, не рябины и не черная изба —
всё топазы, всё рубины, всё узорная резьба.
В размышленья погруженный средь музейного добра,
вдруг я замер, отраженный в личном зеркале Петра.
Это вправду поражало: сколько лет ни утекло,
все исправно отражало беспристрастное стекло —
серебро щитов и сабель, и чугунное литье,
и моей рубахи штапель, и обличие мое.
…Шел я улицей ночною, раздавался гул шагов,
и мерцало надо мною небо тысячи веков.
И под этим вечным кровом думал я, спеша домой,
не о зеркале Петровом – об истории самой,
о путях ее негладких, о суде ее крутом
