скачать книгу бесплатно
– Пап, мам! Я на каникулах еду с концертами по Белоруссии и Прибалтике! Домой не получится в этом году… Да как всегда – с агитбригадой. Как там вы? Как брат? Были в Чите? А, только собираетесь? Ну, привет там от меня всем!
После получения диплома мне предлагают остаться в Москве, в аспирантуре. (В реальной жизни я оставила Москву…) Учитывая психофизические особенности меня как индивидуума, немудрено предположить, что я с радостью соглашаюсь.
– Что-что, папочка? Я тебя не слышу! Как умерла? Когда? Па-а-апа! Ма-а-амочка!
Маму похоронили без меня, в далёком Забайкалье. (И я не стояла на холодном ветру над могилой, куда опускали мамочкин гроб, и не бросала мокрую украинскую землю в глубокую яму мамочкиной могилы…)
Случилась у меня и большая любовь, и, как бывает у большинства людей, несчастная.
И, как повествуют нам многочисленные телевизионные сериалы, я вдруг поняла, что беременна, и решила рожать ребёнка, полагаясь только на свои силы. (Заметьте: не бросилась с головой в другие отношения, чтобы «забыть», не вышла замуж скоропостижно, чтобы «назло», как в реальной жизни, а мужественно пошла своей дорогой навстречу такой далёкой, но «своей», вымоленной любви…)
– Мамочка! Ребёнок у тебя родился с особенностями. Сейчас его оперируют: огромная гематома в мозгу. Понимаешь, деточка, могут быть последствия… – мой гинеколог, пожилой добрейший дядька, принимавший тяжёлые роды, ласково говорит со мной, поглаживая руку.
Это – приговор.
Пока мой сын-аутист рос и развивался своим особенным, одному Господу ведомым путём, я дала себе обещание-обет: если не смогу развить его способности до такого уровня, чтобы мой ребёнок смог пойти в обычную школу, то грош мне цена – тогда и жить не стоит…
Работая в научно-исследовательских институтах, я вышла на уровень «свободного художника» (это когда работаешь над статьями в толстые научные журналы: написал статью, оформил патент – свободен на определённый период времени). В свободное от статей время я изучала систему развития детей по школе Марии Монтессори.
– Мамочка, вы можете научить вашего ребёнка ходить и говорить, но уж петь, читать, писать – никогда!
Мой ребёнок смог пойти не только в обычную школу, но и в английскую гимназию с конкурсным отбором, и в музыкальную школу, и в художественную студию… Наработанные навыки я стала применять на других детях, брать учеников, писать книги по педагогике. Экономика страны трещала по швам, начинались девяностые годы…
НИИ оставлен навсегда, я – на вольных хлебах.
– Куда тебя несёт? Какие вольные хлеба: одна, с ребёнком, в Москве… Пропадёшь!
Пропадала я «под фанфары»: запись в школу-студию по дошкольному воспитанию по системе Монтессори проводилась под милицейским контролем: люди ломились в помещение клуба, где проходила запись, тысячами. («Иди, спасай жену! – кричал друг моему мужу на Украине в тот день, когда шла запись в мою школу-студию. – Раздавят! Там толпа напирает – несколько тысяч ломятся на запись!»)
Обещание не выходить замуж, данное себе когда-то давно, после смерча несчастной любви, пронёсшегося надо мной в молодости, давало свои плоды: я была свободна, деятельна, успешна. Бизнес процветал, хорошие деньги зарабатывались репетиторством. Дом, машина, положение в обществе. Папа умер, оставив мне небольшое наследство (В реальной жизни родители мои золотые были хлебосолами-бессребрениками, иногда не имевшими ни гроша за душой…)
– Послушай, английский у меня неплохой, у сына – тоже. А если мне попробовать в Америку? Ну, будет трудно поначалу: посудомойкой там, попы подтирать… Но я же всё-таки – научный сотрудник! Прорвусь! Как это всё делается? – Я сижу в кабинете моей подруги, связанной по роду своей деятельности с загранпаспортами и визами.
– Я слышала, это стоит больших денег…
– Давай документы! Будут тебе визы. Сделаю для тебя, чего бы мне это ни стоило!
А стоило это моей подруге свидания с одним мерзопакостным чиновником паспортного стола, который давно добивался её и только и ждал удобного случая… (Всё правда, так и было в реальности – изменены только города и страны.)
В Америке поначалу было беспросветно трудно: посудомойка, курсы английского, первые работы по специальности, плохие квартиры – и вот наконец успех и чудо! Я принята в лабораторию НАСА!
Лаборатория располагается в Коста-Рике, почти что в джунглях. Живу я в аккуратненьком бунгало на берегу Тихого океана. Работа моя – в часе езды по хорошей дороге в северной части страны. Во дворе – конюшня для нескольких чудесных коста-риканских лошадок…
Я на связи с братом по скайпу. Скайп барахлит: провайдер Интернета в Чите – не бог весть что.
– Да, я прилетаю! Рейс из Амстердама. Номер рейса и время прибытия – электронкой! Я прилетаю одна. У сына свои дела, да и Байкал ни о чём ему не говорит… А мне нужно! Я же обещала: и Байкалу, и папе…
…Закрываю скайп и виртуальную русскую клавиатуру. Договорилась с братом вылететь на Байкал из Амстердама. Он прилетит в Амстердам с Украины, я – из Израиля. И он, и я чувствуем, что нам необходимо побывать на Байкале и в Забайкалье – У-ку-рее!
У кого покруче ствол
Ненаучная фантастика
Дед любит рассказывать мне о своей молодости. А что ещё делать длинными тёмными вечерами при свете самодельной свечи? Когда спальный район нашего пригорода погружается в темень, а сторожевые башни обнесённого колючей проволокой промышленного центра освещаются единственной в городе автономной электростанцией, самое время предаться воспоминаниям о весёлом прошлом деда.
Я не всегда понимаю, о чём он говорит.
– Дед, расскажи мне ещё раз, что такое Всемирная сеть. Это что, такая сеть, которая висит в нашем сарае, но по которой течёт ток, как на башнях охранников? И почему она всемирная – она покрывает все посёлки и деревни?
Дед задумчиво смотрит на меня и тихо говорит:
– Мне сложно объяснить тебе это, внучок. Твоё поколение не знает, что такое электричество в доме, не то что Всемирная сеть.
Он тяжело вздыхает и бредёт на улицу, осматривать, целы ли амбарные замки на сарае, где хранится «наше всё».
«Наше всё» – это аккуратно расставленные и тщательно смазанные оружейной смазкой стволы, висящие на стене нашего сарая, и стенд с пистолетами и револьверами. Мы считаемся зажиточной семьёй, у нас много оружия.
Ради этих самых стволов родители мои вкалывают день и ночь за колючей проволокой.
Дед говорил, что, когда в домах было электричество, жизнь была совсем другой. В домах посёлка горел свет, работали какие-то умные машины: стирали, собирали пыль, готовили.
Мне трудно поверить, что правительство могло разрешить такую бездумную трату энергии. И откуда же тогда брать эту самую энергию, если вся она должна идти на вооружение?
– Когда я был молодым, – дед вернулся с обхода, – наша страна вооружалась против других стран, чтобы быть готовой к любой военной провокации. Было много оружия: наземного, подземного, надводного и подводного. Большая часть финансов государства уходила на это.
Я не совсем понимал, что такое государственные финансы и финансы вообще.
– А что такое финансы?
– Ну как тебе объяснить? Финансы – это денежные запасы, которыми можно покрывать затраты производства, платить зарплаты. Ах, боже ж ты мой, ты же не знаешь, что такое зарплаты! – Дед плюнул с досадой на грязный пол нашего жилища.
Дед был неправ: про финансы, деньги и зарплаты я читал в одной из немногих книг, сохранившихся на нашем чердаке со времён молодости деда. По этим книгам я и учился читать. Немногие в наше время умеют читать.
Зато считать стволы умеют все.
– У нас триста двадцать стволов! – гордо кричит пацан с нашей улицы, когда ребятня выбегает на улицу в летний день.
– Ствол стволу рознь, – солидно заявляет крепыш, сын мастера оружейного завода. – У нас дома есть пушка с ручным управлением: отцу выдали за многолетнюю безупречную службу.
Все смущённо замолкают. Пушки у нас нет. Мои родители вкалывают день и ночь, но в конце месяца приносят в дом только по одной единице огнестрельного оружия и немного съестного, что им выдают за колючей проволокой: крупу, макароны, сгущёнку. Это всё из бессрочных военных запасов, которые были «расконсервированы» пару лет назад.
Ещё у нас есть небольшой огород, где мы с дедом выращиваем картошку и лук. Вот эти съестные запасы да оружейный сарай – это и есть «наше всё». А как же иначе? Все так живут.
– Когда страна вооружилась до зубов, – продолжает свой рассказ дед, – она стала вооружать другие дружественные ей страны.
– Как это – дружественные? – Я рад, что поймал деда на несуразице. – Ты же сам говорил: нет никаких дружественных стран! Все воюют со всеми. Это закон жизни.
– Ох и умный же ты у меня! – Дед ласково гладит меня по голове грязной, заскорузлой рукой с обломанными ногтями. – Ну да, ну да, просто мы стали продавать своё оружие по всему миру. Мир стал похож на пороховой склад: чиркни спичку – и он взорвётся! Армии многих стран были вооружены до зубов нашим оружием и своим – тоже. В подземных бункерах хранилось его несметное множество! Это называлось тогда «гонкой вооружений».
– Это ты мне уже рассказывал. – Я с досадой дёрнул плечом. – Ты каждый раз доходишь только до «гонки вооружений». А про свою жизнь в доме с электричеством и бежавшей из кранов горячей водой никогда не рассказываешь.
– Это потому, что ты не поймёшь. – Он вздыхает и ложится на топчан лицом к стене.
Я иду на крыльцо, посчитать звёзды и помечтать о том времени, когда электричеством освещались дома и улицы, как говорил дед.
Утро следующего дня выдалось весёлым и солнечным. Я вышел на улицу поиграть с соседскими ребятами в мяч. Невесёлые, покосившиеся домишки скрывались за пышной зеленью полудиких садов.
– Дашь поиграть? – Из-за забора на меня смотрели с опаской глаза соседа-сверстника.
Родители и дед говорили мне часто, что лучше мне сидеть дома. А то мало ли что…
Однажды мой мяч, кое-как собранный моим дедом из тряпок и обрезков кожи, тяжёлый, неповоротливый, грязный, серьёзно повредил губу этого самого соседского мальчишки. Из губы хлынула кровь. А в конце недели родители пацана, вернувшись на выходные домой, открыли стрельбу по нашему дому. Они не жалели патронов и палили куда ни попадя, выкрикивая:
– Попридержи своего ублюдка, ты, «осколок Интернета»!
Другие соседи утихомирили их, потому что был праздник и никому не хотелось лишней пальбы и ранений. Сегодня тоже был праздник – День личного оружия. Это самый большой праздник в году.
Как говорили лекторы в воскресной школе, жизнь страны круто изменилась с того дня, когда был принят закон о личном оружии. Отныне никто никому не указ. Защищай свои права, живи во благо государства и завода, производи оружие! Рынок сбыта неограничен. Деньги не нужны. Машины и оборудование – только для заводов, все – на оружейные заводы. Выход из тупиковой экономической ситуации найден раз и навсегда! Хороший закон.
У деда моего в посёлке есть прозвище: «осколок Интернета». Прицепилось к нему прочно, навсегда. Никто уже и не помнит, почему, никто уже не знает, что такое Интернет. А дед знает, потому что живёт долго, дольше других.
Ещё он помнит телевизоры и стиральные машины. Ещё он говорит, что у него в молодости были «колёса». Как у директора нашего оружейного завода. Я, конечно, не верю: откуда у него могли быть «колёса», если он не изобретатель нового ствола или улучшенной пули?
Много странного доводится мне слышать в нашем доме. А всё потому, что дед старый, так долго у нас не живут, и у него уже ум за разум заходит.
– А знаешь, есть и другие страны на земле, у которых полезные ископаемые ещё долго не закончатся. И закон у них такой же есть. И друг в друга там не пуляют при каждом удобном случае.
– Вот придумал! А как же тогда узнать, у кого круче ствол, если не отстреливать случайных прохожих в большой праздник? Вот чудило!
В праздники родители вернулись домой с завода хмурыми и неразговорчивыми. В этот раз им выдали за работу какие-то револьверы, уже бывшие в употреблении, и не раз. Это было видно по перебитым номерам и очень грязным стволам, которыми дед будет заниматься теперь целые дни, пока всё это не приобретёт божий вид.
Ещё они принесли кое-что из съестного: несколько герметичных банок с манной крупой. Видимо, разгерметизировали очередные полувековые военные склады.
Я часто думал, что будет, когда откроются последние склады, чтобы прокормить население. И даже спросил об этом деда:
– А что мы будем есть, когда закончатся запасы страны?
Дед тогда посмотрел на меня долгим взглядом и сказал:
– Советую тебе об этом не думать, а ещё лучше – помалкивать. Знаешь, что делают с теми, кто задаёт такие вопросы? Лучше тебе не знать.
А потом криво ухмыльнулся:
– Это всё подрывает демократию в нашей стране.
Итак, шесть банок манки будут составлять рацион нашей семьи до следующих выходных.
– Другим выдали тушёнку, а мы до сих пор в штрафниках из-за твоей драки с сыном соседа. Соседу-то хорошо: в профсоюзе своих не обижают. – Отец зло глянул в сторону забора, разделяющего наши участки.
Мать тут же всплеснула руками:
– Что ты опять замыслил? И не думай даже! А то не пущу к бочке!
Бочкой называли передвижную цистерну со спиртным, которая кружила по разбитым дорогам посёлка в праздничные дни. Мужчины выходили из домиков и чинно направлялись отметить праздник. Некоторые из женщин – тоже.
Моя мама никогда не выходила к бочке: кому-то же надо было следить, чтобы мужчины нашей семьи не ввязались в какую-нибудь пьяную драку и не полезли в сарай за оружием.
Как правило, пока выпивалось содержимое бочки, в посёлке тут и там слышались пальба и пьяная ругань.
Потом бочка уезжала, и вот тут-то и наступала кульминация праздника: невостребованный адреналин мужского населения побуждал его выскакивать во дворы и устраивать пальбу в небо, в сторону соседских палисадников, бродячих собак и кошек и даже нищих, в огромном числе бродивших по улицам в поисках скудной подачки.
В этот раз всё вроде бы обошлось.
Под вечер мама вышла на крыльцо и уселась рядом с подвыпившим отцом. Дед, приняв свою порцию «праздника» на грудь, мирно посапывал тут же, в саду, в старом гамаке, которому было уже сто лет в обед, но который он исправно чинил и вешал в закутке за выступающей стеной, чтобы вздремнуть здесь в относительной безопасности летним вечером.
Называлось это «вздремнуть на свежем воздухе». Хотя, по-моему, свежим назвать его было трудно. Посёлок весь был окутан жирным смогом от плавильного завода, что расположился неподалёку.
– Вот и я говорю, – шептал отец матери на крылечке, – нечего нам жаловаться: хорошо живём. Дед наш сарай сторожит, сына учит читать книжки, которые на чердаке остались. Вырастет – в мастера выбьется, не то что я. Я, когда малым был, только-только закон приняли. Что тогда началось! Стрельба, пальба!
Стреляли все во всех, сводили счёты, вымещали на других всё зло, всю досаду, что накопилась от злыдней, вечного недовольства. Не до учёбы тогда было. Школы закрыли в страхе от террористов, которые получили свободу убивать.
– Я тоже, – тихо сказала мама, – попала в такую перестрелку. Кто-то в маске взял в заложники группу школьников и грозился убить всех, если ему не отгрузят все ружья из кабинета военной подготовки. Хитрый какой: хотел обогатиться сразу, одним махом! Мы вот для своих огнестрельных единиц всю жизнь горбатимся! – Она ласково провела по волосам мужа. – Могла погибнуть тогда, да снайпер – один из полицейских – «снял» тогда этого урода с крыши соседнего дома.
– Да, – задумчиво протянул отец, – в те времена ещё была полиция.
Они замолчали надолго. Я слышал о полиции не раз и от своего деда. Дед рассказывал мне, что так называли людей, которые имели оружие, чтобы следить за порядком в обществе и охранять граждан от разбоя. Наивные! Как же можно охранять других, рискуя собой? И, потом, каждый должен иметь оружие, чтобы охранять себя и свою семью. Тупость какая-то, а не полиция! Вообще всё, что касалось периода времени до закона, казалось мне несусветной глупостью!
Тишину позднего вечера разорвал женский крик. В окне дома соседа в тусклом свете свечи в окне можно было различить мечущиеся фигуры и звуки громкой ругани. В том доме не было любви, как у моих родителей.
Сосед по праздникам часто воспитывал и гонял своих домашних за малейшую провинность. Он считал, что все виноваты перед ним. Когда мы шептались с соседским мальчишкой через дырку в заборе, тот рассказывал мне, что отец придирчив и несправедлив к своим домашним. И все-то хотят ему зла, и все-то завидуют его огромному складу оружия, и все хотят испортить его карьеру мастера на заводе.
Особенно он не жаловал нас, своих ближайших соседей. За то, что у нас была дружная семья, а особенно за то, что у нас был свой сторож – дед. Он был просто сокровищем в глазах окружающих! Охранял семейный скарб, мог по возрасту уже не работать, был спокойным, бесконфликтным и относительно непьющим. И правда клад, а не дед!
У других таких пожилых родственников уже давно не осталось в живых: были застрелены шальной пулей или убиты в пьяной драке.
Жена соседа ещё раз взвизгнула, как от сильной боли, и выскочила на улицу в одной рубашке. Мы видели, как она заметалась по двору, белея в темноте рубашкой. Сразу же за криком жены взвизгнул сын. Я не очень любил соседского пацана. Он был запуганным и робким в семье, но наглым и напористым – на улице, с другими детьми.
– Спасите! – закричала женщина. – Он пошёл за своим охотничьим ружьём!
Охотничьи ружья представляли собой большую ценность. Нарядные, с резным прикладом, они считались главной гордостью семьи. Животных в лесах уже давно не осталось, всех отстрелили. Я помню, как убили последнего зайца в нашей лесополосе, рядом с северной оградой завода. Убил тот же сосед из ружья, за которым он и нырнул сейчас в темень своего сарая.
Вскоре он выскочил наружу и принялся носиться за женой по двору. Она металась и прыгала из стороны в сторону, в точности как тот белый заяц, наверное, но ничто не могло помочь ей уйти от пули обезумевшего мужа на этот раз.
Мы услышали выстрел и сразу же, следом за ним, – другой. Женщина повалилась на землю.
– Мама, мамочка-а-а! – крик соседского мальчишки оборвался сразу же за третьим выстрелом.
– Ну, чего уставились? – раздалось совсем рядом с нами.
