скачать книгу бесплатно
– Сейчас эта твоя война против мужчин выглядит смешно. Фыр-фыр-фыр. А уж рот бы тебе вообще с мылом помыть, я тебя старше раза в три.
Лана сжала челюсти. Медленно выдохнула.
– Феминизм борется не с мужчинами, а с патриархальным строем. Сто лет назад такие, как вы, думали: нет никакой проблемы с правами женщин. Этим избирательным правом для баб нас отвлекают от действительно гораздо более важных проблем. Думали об этом? Сегодня вам кажутся неважными и ненужными проблемы гендерной дискриминации, а что завтра?
Даже не понимает, о чем говорит…
– А что завтра?
– Завтра гендерные стереотипы будут полностью разрушены, мы на пути к этому, вы знаете, если читаете новости, и вы окажетесь в непростой ситуации, Цезарь Геннадьевич. Не думали об этом? Многие мужчины искренне уверены, что феминистки просто обязаны каждому встречному-поперечному проводить ликбез, что-то доказывать, пояснять. Но никто ничем никому не обязан. Мой опыт говорит, что с мизогинами, гомофобами и прочими… такого плана… – немного осеклась, но тут же опомнилась, – такого плана людьми, высказывающимися о том, чего просто не понимают, спорить бесполезно. Их не интересуют аргументы. У меня просьба, нет, у меня требование. Не нужно при мне говорить подобных вещей, пожалуйста. Старый…
Цезарь усмехнулся.
– То есть ты мне можешь диктовать, что говорить, а что нет, но не я тебе, верно я понимаю? Я гомофоб, прости господи, и – как там? – старый мизогин, и разговаривать со мной дело бесполезное, можно только лаять на меня, как Моська, приказывая, чтобы я затыкался в моем доме. Все ли я правильно понял, Лана?
– Я не это хотела… Хотя, какая разница, вы все равно, скорее всего, уже меня не слышите. А опыт истории показывает, что гендерные конструкты разбиваются не дискуссиями, а в первую очередь законодательно и, как следствие, экономически. Как только быть таким, как вы, станет невыгодно, мир поменяется автоматом. На самом деле, Цезарь Геннадьевич, как только это произойдет вы увидите, где и как жили. Вы не глупый человек, и я надеюсь…
– Пошли вон, – спокойно сказал Ларин. – Оба.
– Дядя Цезарь, я…
– Вон, оба. Затыкать меня в моем же доме не нужно, ясно? Если я такой ужасный, то рядом со мной вам делать нечего.
Не сорвался в итоге. Хорошо. Могло быть гораздо хуже.
– У-би-рай-тесь.
И тишина. До города пятьдесят километров, воскресенье, чахлый рейсовый автобус появляется на пыльной дороге в девяти километрах от дачи раз в два или три часа. Приехали они все на «Тундре» Цезаря. Сестра, видно по лицу, хочет просить за молодежь, но понимает, что если откроет рот, все может кончиться плохо. (Или, если быть честным, просить-то хочет и имеет право, но делает вид, что боится, чтобы поддержать брата). С женщинами, кроме дочки, пожалуй, и, собственно, сестры, у Ларина никогда не получалось ничего путного.
– Чего стоим?
Лана махнула гривой и пошла в дом, Димка какое-то время переступал с ноги на ногу, как бы не решаясь кого-то выбрать, но все же кинулся за своей зазнобой. Галя молчала. Правда, недолго.
– И чего ты добился?
У нее был рычаг давления – Маруся. Если раньше Ларин жену мог заткнуть, когда она хватала лишнего, то теперь чуть что и «не увидишь дочь».
– Ничего.
– Никуда они не поедут. Хочешь – ты сам и езжай.
И тоже ушла. Сестра не уходила, молчала. Они многое прошли вместе. Некрасивая, порядочно за пятьдесят, Алина доживала третий неудачный брак. Димка был от второго мужа. Первого, тоже редкого говнюка, но хоть с характером, поэтому тоже жалко, разорвало на мине в Чечне.
– Дети же, Барсик, сам понимаешь.
– Я таких детей, знаешь ли…
– Коньяку принести?
– Давай.
***
Согласившись на повышение, Цезарь обрек себя на часы бесполезного и муторного ковыряния в бумагах, которое по договору называлось «административной работой». Это у них там, в башнях, будущее, дополненная реальность и контроль над разумом, а здесь четыре допотопных компьютера и старая база данных.
Будущее, оно, конечно, наступает, но наступает неравномерно. Кусками. Да и так ли уж нужно оно кому-то, это будущее? Ведь кроме борьбы у них и нет ничего. Сражаются, сражаются, а когда победят, наконец (а они победят), сядут у разбитого корыта так, будто только что вышли из тюрьмы, где провели последние пятьдесят пять лет.
Нет, Цезарь и сам когда-то хотел свободы: настоящей, как в книгах про французскую революцию. Он даже в органы пришел для того, чтобы победить административно-командную систему, но быстро понял, что кабы она не работала, то издохла бы сама… Хотя, ничего не поделаешь. Герои мертвы.
Именно в такие моменты Цезарю больше всего хотелось в поле, хотелось почувствовать в руке тяжесть пистолета, хотелось, чтобы адреналин в кровь и так далее, но теперь не по чину, отступать некуда, позади… Ничего позади и нет. Брак, развалившийся на самом интересном месте и ревматизм. Но все равно каждый нервный стук в дверь подсознание Ларина расценивало как призыв к действию. Без вас никак, товарищ подполковник! Вы нужны!
Однако прежде, чем в дверь в тот день действительно постучали, прошло часа четыре, если не больше.
– Входите!
Появился Климов. Высокий, плотный, черноволосый, без лишних движений.
– Цезарь Геннадьевич, там…
Быстро оглянулся, и показалось, будто говорить дальше ему не особенно удобно. Но надо.
– Там вас опять требуют, в общем. Истерика.
– Чего?
– По пятничному дураку ситуация. Пришла девушка, сотрудник психологической поддержки из церебрального. Документы в порядке, а дурака требует отпустить под подписку.
– И?
– Просит начальство. Машет корочкой своей зеленой. Говорит, права нарушаем и все такое. Ну вы же их знаете.
Утром в пятницу наряд выехал по доносу в рамках СЦ. Прибыли на место: за столом в квартире гражданки лет шестидесяти, которая с этим проклятыми доносами поперек горла в трех районах, сидит ее сосед из квартиры тол ли снизу, то ли напротив. Сидит себе и пьет чай с ромашкой. Хлопает глазами, не понимает, что происходит и почему здесь полиция. Смотрит то на патрульных, то на гражданку. Гражданка говорит, что парень сошел с ума, что его необходимо перепрошить, а иначе он продолжит представлять опасность для общества. Пришел, говорит, и заявляет, что он это и не он вовсе, а свой собственный брат-близнец, тогда как настоящий он, мол, потерялся. Только никакого брата у него нет, у него никого нет, сидел сычом дни напролет в своей берлоге, дымил, как паровоз, да иногда куда-то уходил с огромными клетчатыми баулами. Сбой программы у него, винтики за ролики.
Ребята – что поделать? – упаковывают. Парень сопротивления не оказывает, только бормочет что-то себе под нос, будто читая какие-то заклинания. Уже в отделении заявляет, что никаких сбоев в сети у него нет. Лучше бы вы, говорит, эту старуху проверили. А то, что бесследно исчез-де его брат-близнец – чистая правда. Несколько раз повторил, глядя патрульному в глаза так, будто хотел загипнотизировать. Брата, говорит, немедленно нужно искать.
Однако в базе никаких близнецов у гражданина действительно не оказалось, как и прописки в городе. Как и временной регистрации по месту жительства и, мало того, даже лицензии на подключение, документов или ключей от квартиры, с хозяевами которой связаться не удалось. Оставили на выходные в камере, но на понедельник, как и положено по протоколу, вызвали специалистов из церебрального. И история была бы смешная, наверное, кабы идиотов таких с каждым днем не становилось все больше…
– Пригласи, – хмыкнул Ларин, и голова у него заболела еще до того, как «специалист» оказался в кабинете.
– Я буду жаловаться на вас в комиссию по правам человека! – пропищал до боли знакомый звонкий девичий голос, который Цезарь еще не успел толком забыть. Оказавшись лицом к лицу с требуемым начальством, Лана опешила.
– Цезарь… Геннадьевич…
– Ну привет. Садись, рассказывай. Климов, свободен.
– Так точно, Цезарь Геннадьевич.
Лана сжалась, побледнела даже. Эх, все-таки редкой красоты создание. Замуж ей нужно, подумал Цезарь, за нормального мужика пойдет и перестанет дурью маяться.
– Кого куда и почему нужно выпустить?
Лана помолчала, собираясь с мыслями, выбирая слова.
– Мой подопечный, – голос не дрогнул, хотя слышно, что была на грани. – Я психолог, гештальт-терапевт, веду собрания психологической помощи для больных раком, Цезарь Геннадьевич. Во-первых, мой подопечный оказался в вашем отделении и незаконно находится здесь уже больше семидесяти часов. Я прошу немедленно отпустить его под подписку. Под мое поручительство. У него действительно… некоторые психологические проблемы. Так как он неизлечимо болен, вы понимаете, и это тяжело принять, его сознание теперь реагирует определенным… таким вот странным образом. Происходит психологическое замещение. Брат-близнец болен раком, а он – нет. Вы же понимаете, это тяжело. Ему нужна помощь специалиста.
– Ничего я не понимаю.
Ларин и действительно ничего не понял. Только почувствовал раздражение, которое очень быстро могло превратиться в ярость. Взрослый мужик «мучается душевными травмами» и ходит к психологу, потому что «страдает депрессией». Он же болен.
Будущее, ага. Полное интерактивное погружение, мать вашу.
Больной раком кишок отец Цезаря работал на кране, жрал водку и лупил мать до самой своей смерти. И не жаловался.
– Цезарь Геннадьевич, дело моего подопечного должен рассматривать церебральный суд, что, позволю себе напомнить, вне компетенции полиции. Спасибо вам за содействие, но ваши подчиненные перегнули палку. Как вы знаете, задержанные в рамках программы содействия должны…
Цезарь выставил руку, заставляя ее замолчать. Представил себе лицо племянника. Парень был страшно влюблен, и обижать его не больно-то и хотелось…
– Не кипятись. Прошло сколько, семьдесят часов, говоришь? Замечательно, у меня есть еще ровно сутки до того, как в силу вступит церебральное законодательство, и основу для смены юрисдикции нам с тобой нужно еще обосновать. Верно? Потому что пока я имею дело не с тонкой душевной организацией, а с административными правонарушениями.
Цезарю не хотелось маяться с церебралами, никому не хотелось. Обычно полиция скидывала все дела в рамках содействия церебральной юстиции чем быстрее, тем лучше, но кислую мину Ланы видеть было приятно. Цезарь придумал, что сказать дальше, но прежде решил ее еще немного помучить.
– Как его зовут, говоришь, этого твоего чокнутого?
– Антон Фридман, – ответила Лана.
Забытая было мерзкая полудохлая рыба опять трепыхнулась в груди Ларина. Вернулись обрывки снов, а где-то на границе сознания раздался несчастный собачий вой. Цезарь замер.
– Как?
Из голоса следователя мигом исчезла насмешка, Лана даже растерялась. Собиралась сказать что-то, но замерла с открытым ртом и только через полминуты сказала:
– Фридман. Антон Фридман.
Глава 5
План был простой, но… браво, Антон! Так облажаться – чистое искусство. В более идиотском положении оказаться просто-напросто невозможно. Вместо того чтобы спасать жену, я сижу в приемнике-распределителе – две жесткие койки за толстыми железными прутьями – и знать не знаю, что делать дальше.
Первый вопрос: как отсюда все-таки выбраться, учитывая, что до запуска первого роя, а значит, до начала существования нейрорегулировки – девять лет, а во-вторых, что еще более интересно (дерьмо!) – что я буду делать в этом времени… столько… Дьявол!
В «обезьяннике» холодно и воняет мочой. В горле першит, руки трясутся. Ночью привозили двух проституток, а с самого утра увели напуганного парня в порванном костюме – будто со свадьбы. У него на рубашке были красные пятна, похожие на кляксы Роршаха. Бабочка, слон и что-то типа вагины. Парень несколько часов сидел на краю койки и смотрел в одну точку, неразборчиво бормоча себе под нос. Проститутки, все еще пьяные, веселые, пытались с ним заговорить, не вышло. Одна была одета в маленькое красное платье, готовое лопнуть на мясистой заднице, а на плечах второй лежал писец.
– Телефончик тебе оставить?
У меня внутри было пусто, как после бомбардировки. Хотелось винить Лапшу. Просчитался, ошибся, нарочно забросил меня не в ту дверь, предатель… но я быстро понял, что это бесполезно. Случилось как случилось… Опять.
***
…Народу на улицах жуть сколько, здесь дети, в смысле самые настоящие маленькие дети! Удивительно! Здесь яркое желтое бензиновое солнце, чистое синее небо, шум, гам, звон, вонь двигателей… Я и забыл, каково существовать в мире, движущемся с черепашьей скоростью. Это был бессовестно настоящий, живой мир, в котором мне, наверное, и хотелось бы остаться…
А может, я и останусь! Мы вместе останемся, только нужно найти Свету и малышку, спасти их, а потом, потом что-нибудь придумаем.
Но план был простой и именно поэтому все не могло пройти так гладко, как я себе представлял.
Ошибка №1. Я был уверен, что Корректор работает, то есть я действительно так думал. Ну, решил, сбоит немножко, здесь ведь едва ли не диалап против квантового файфая, но работает…
Корректор – одна из корневых программ обновления кружева на сорок пятый год, благодаря которой из лексикона обычного гражданина нашего полио буквально за несколько лет исчезли слова «дискриминация», «домогательства», «национальный конфликт», «церебральное право», «равенство» и многие другие.
Корректор помогает людям делать то, что хотят от них другие, и при этом чувствовать себя комфортно. Ты слышишь то, что хочешь слышать, а говоришь и то, что хочешь сказать, и то, что собеседник хочет услышать, одновременно. У каждого своя правда. (Да и что такое «правда» в самом-то деле? До того, как появился корректор, было сломано немало копий, но ответа так никто и не нашел).
– Брат? Твой… брат?
Махонькая старуха-соседка со сморщенным лицом и крашеными русыми волосами смотрит на меня снизу вверх, прищурившись.
– Да, – говорю, – я его брат-близнец. Договорились, что навещу… там, понимаете ли, долгая история, я несколько лет… а тут все закрыто, на телефон не отвечает. В сети нет. Не знаю, что и думать. Вы его когда видели в последний раз?
Соседка крякнула.
– Что, простите?
Подняла голову:
– Ничего, дорогой, ничего. Видела? Я его давно не видела, дня четыре. Ты проходи, может? Посиди, чаю попьешь? А я номер соседки сверху поищу, э… Антон у нее иногда ключи оставлял. Что думаешь?
– Здорово, спасибо!
Ничего ведь страшного, так?
Попьем чай, найдем ключ и разойдемся. Спасибо соседке.
Ошибка №2. Не стоит доверять милым старушкам во времени, где magical thinking еще не объявлено опасным психологическим заболеванием.
***
– Принцип самосогласованности времени, – говорит Лапша.
Я хорошо помню его лицо, выражавшее в тот момент безумный детский энтузиазм. Давай просто сделаем это, а как пойдет, так пойдет!
– Есть мнение, что изменить ничего нельзя, ты уже был в прошлом и повлиял на время так, чтобы оказаться в таком будущем, из которого захочется отправиться в прошлое.
Лапша толстый и некрасивый, у него второй подбородок, плохая кожа и дурацкие редкие усы. «Аугментированный» он произносит как ругательство. По его мнению, ничего в мозг человека добавлять не нужно, там все есть.
У меня колет в груди.
– Ты окажешься там, где должен оказаться для того, чтобы оказаться здесь. Плюс ко всему, не стоит забывать о кредитах памяти, браток. Сколько у тебя в залоге: пять, шесть, восемь лет? Что ты помнишь и что тебе на самом деле известно о себе? Откуда мы знаем, что конкретно они забрали?
Лапша теряет зрение на правом глазу, а еще иногда заходится в кашле, да так, что харкает кровью.
– Знаешь, что я думаю, Антон? Ты знаешь философа Бибихина? Знаешь? Да неважно.
