скачать книгу бесплатно
Лали подошла к нему сзади и обняла.
– Дыхание молодости пойдет нам на пользу.
– И когда должен появиться этот твой племянник? – спросил Дипак.
Не успел он договорить, как зазвонил домофон.
Дожидаясь гостя на лестничной площадке, Лали поправляла свое сари и высокий пучок, закрепленный светлым роговым гребнем.
Санджай вышел из лифта. На нем были джинсы, белая рубашка, элегантный пиджак и изящные спортивные туфли.
– Я представляла тебя не таким, – призналась смущенная тетушка. – Располагайся, чувствуй себя как дома.
– Это ни к чему, – раздался у нее за спиной ворчливый голос мужа. – Я пока угощу чаем нашего гостя, а ты ступай переоденься.
– Не слушай этого старого брюзгу, – отмахнулась Лали. – Дипак издевается над моим нарядом, но ведь я не знала, что за человек постучится в нашу дверь. Наша семья была такой консервативной!
– Индия сильно изменилась. Вы меня ждали?
– Конечно, еще как! Ты очень на него похож! – сказала Лали со вздохом, вглядываясь в его лицо. – Так и вижу брата, с которым в последний раз говорила сорок лет назад!
– Не мучай его своими допотопными историями, он, наверное, сильно устал, – вмешался Дипак, подталкивая гостя в сторону столовой.
Вернувшись уже не в сари, а в блузке и брюках, Лали застала мужчин за столом. Они перебрасывались редкими фразами, разговор явно не клеился. Она подала печенье, спросила племянника, хорошо ли он долетел, и стала перечислять достопримечательности, которые мечтает ему показать. Говорить приходилось за двоих: муж не блистал красноречием. Санджай не мог дождаться, когда сможет уйти, не показавшись невежливым. Увидев, как он борется с зевотой, Дипак ввернул, что всем уже пора отдыхать.
– Твоя комната готова, – сообщила Лали.
– Моя комната? – удивился Санджай.
Взяв племянника за руку, она повела его в голубую спальню. Санджай осторожно заглянул в дверь.
Раскладной диван с бархатной обивкой и грубыми спинками Лали застелила оранжевыми простынями, подушек было две, в наволочках в цветочек, одеяло она сама сшила из разноцветных лоскутов. Перенесенный из прихожей столик был превращен в прикроватный, на нем красовался глиняный горшок с бумажными цветами.
– Надеюсь, тебе здесь понравится. Я так счастлива принимать тебя у нас в гостях!
Санджай покосился на часы: стрелки показывали 19:15. Мысль о том, что придется отказаться от апартаментов в «Плазе» с видом на Центральный парк ради комнатушки площадью шесть квадратных метров в Испанском Гарлеме, приводила его в ужас, и он лихорадочно придумывал отговорку, чтобы вырваться из западни, не обидев тетушку. Ничего не придумав, этот раб благопристойности позвонил водителю и хрипло сообщил, что больше не нуждается в его услугах. И всю ночь ворочался и слушал надсадный скрип пружин раскладного дивана, с тоской представляя себе широкую гостиничную кровать.
В доме № 12 по Пятой авеню Хлоя отперла дверь своей просторной квартиры. Положив ключи на столик у двери, двинулась по коридору – настоящей галерее своей жизни: все стены в нем были увешаны фотографиями. Некоторые из них ей нравились, например та, где был запечатлен ее отец в тридцать лет: густая шевелюра, лицо волевое, как у Индианы Джонса. Ее лицейские подружки обмирали от одного его вида. Кое-какие снимки она люто ненавидела: на одном из них ей вручали медаль после забега в Сан-Франциско, а мать стояла рядом с совершенно счастливым видом, хотя уже назавтра она собрала вещички и упорхнула. Некоторые фотографии вызывали ностальгические чувства, к примеру снимок собаки, члена семьи, – тогда ее родители еще были семьей…
Из-под двери библиотеки пробивался свет. Молча войдя туда, она уставилась на отца. Его шевелюра была по-прежнему густой, но из рыжеватой стала пепельной. Профессор Бронштейн увлеченно проверял студенческие работы.
– Как прошел день? – осведомилась она.
– Преподавать кейнсианство стаду прыщавых студентов не так тоскливо, как может показаться. Как там твой кастинг? – поинтересовался он, не поднимая глаз. – Все позади?
– Все будет ясно через несколько дней: либо меня вызовут на вторую пробу, либо я получу сотое письмо с объяснениями, почему им не подхожу.
– Ты не ужинаешь с Шопенгауэром?
Хлоя взглянула на отца и быстро попятилась к двери.
– Ты не прочь посидеть в ресторане с дочерью? Я буду готова через полчаса.
– Двадцать минут! – крикнул он ей вслед.
– За это время только наполнится ванна! Когда удосужишься починить сантехнику, я смогу собираться гораздо быстрее, – донеслось до него из коридора.
Профессор Бронштейн выдвинул ящик письменного стола, порылся в нем, нашел старую смету и при виде запрошенной суммы в который раз загрустил. Вернув смету на место, он вернулся к своему неблагодарному труду и не поднимал головы, пока Хлоя снова не постучала в дверь спустя довольно долгое время.
– Я вызвала мистера Риверу, пойдем скорее.
Профессор Бронштейн натянул пиджак и нагнал дочь на лестничной площадке. Решетка лифта уже была открыта. Хлоя оказалась в кабине первой, отец протиснулся следом.
– А Дипак говорил, что вы проведете вечер дома, – протянул ночной лифтер виноватым тоном.
– Планы изменились, – радостно откликнулась Хлоя.
Ривера взялся за свою рукоятку, и кабина поехала вниз.
На первом этаже он отодвинул решетку и посторонился, пропуская Хлою.
Снаружи их встретили синее ночное небо и приятная прохлада.
– Куда пойдем? Напротив, в «Клодетт»? – предложил профессор.
– Нельзя бесконечно злоупотреблять их щедростью, рано или поздно долг придется вернуть.
– Бесконечно нельзя, но еще немножко можно. И потом, у меня есть для тебя радостное известие: сегодня я расплатился с бакалейщиком.
– Лучше поужинаем у Мими, я приглашаю.
– Ты ездила просить денег к своей мамаше? – спросил Бронштейн, хмурясь.
– Не совсем. Я действительно нанесла ей визит, была у нас такая договоренность, но она была занята, собирала чемоданы. Жиголо везет ее в Мексику – вернее, это она его туда везет. Желая загладить вину, она достала из сумочки несколько бумажек и велела мне купить на них наряды.
– Почему бы тебе и вправду так не поступить?
– Что бы я ни надела, ей все не по вкусу. Зато у нас с тобой одинаковый вкус: мы оба обожаем французскую кухню! – И она помчалась вперед по тротуару.
– Полегче, я всего лишь пешеход! – взмолился Бронштейн. – И перестань называть Родриго жиголо, они живут вместе уже пятнадцать лет.
– Он моложе ее на двадцать лет, и она его содержит.
Миновав Вашингтон-сквер-парк, они заторопились по Салливан-стрит. Бронштейн первым вошел в заведение Мими, где радушная хозяйка громко сообщила, что их столик готов – притом что дюжина посетителей ждала своей очереди у барной стойки… Завсегдатаи имели право на особое обращение. Профессор опустился на банкетку, а Хлоя, улучив момент – официант убирал стул, освобождая место для ее инвалидного кресла, – обратилась к паре, пялившейся на нее:
– Модель «Karman S115», ограниченный выпуск. Настоятельно рекомендую! Чрезвычайно удобно, легко собирается. – И она повернулась к отцу.
– Я возьму ньокки по-парижски, – сообщил тот с вымученной улыбкой. – А ты?
Она заказала луковый суп и два бокала бордо.
– И кто же из вас отменил свидание – ты или он? – спросил Бронштейн.
– Ты это о чем?
– Сегодня утром ты меня предупредила, что вернешься поздно. Я слышал, как ты долго рылась в своем платяном шкафу.
– Намечался девичник, но прослушивание так меня утомило, что…
– Хлоя, я тебя умоляю!
– У Джулиуса работы выше крыши, я попросту опередила события.
– Когда преподаватель философии носит фамилию Шопенгауэр, он обязан быть особенно суровым, – съязвил отец.
– Давай сменим тему, папа.
– Что с той женщиной, которой ты занималась? Если я не ошибаюсь, сожитель относился к ней как неодушевленному предмету? Ты мне недавно объясняла, что поведение этого субъекта причиняет ей боль, но, как ни парадоксально, оно делает ее счастливой.
– Я объясняла не так, во всяком случае не совсем так. У нее что-то вроде стокгольмского синдрома: так мало самоуважения, что она чувствует себя обязанной ему даже за ту кроху любви, которую от него получает.
– Ты посоветовала ей уйти от него к другому, более достойному ее человеку?
– Моя роль сводится к тому, чтобы выслушать пациента и помочь ему осознать его собственные переживания.
– Но ты нашла выход из ее проблемы?
– Я над этим работаю. Я учу ее требовательности, и она делает немалые успехи. Если ты на что-то намекаешь, то лучше не виляй, говори прямо.
– Просто ты не должна быть менее требовательной, чем другие.
– Так ты меняешь тему? Ставлю тебе диагноз: синдром ревнивого папаши.
– Возможно, ты права. Если бы я мог посоветоваться с тобой до того, как от нас ушла твоя мать… Но тебе тогда было всего тринадцать лет! – Профессор вздохнул. – Не пойму, зачем тебе носиться по кастингам, раз ты вполне преуспеваешь в деле, которым занимаешься?
– Затем, что моя карьера психотерапевта еще только начинается, у меня всего три пациентки, и в карманах у нас с тобой шаром покати.
– Наполнение наших карманов – не твоя забота. Если все получится, то я скоро подпишу контракт на серию лекций и приведу в порядок наши финансы.
– Но тебе придется уезжать далеко и тратить уйму сил. Пора мне зарабатывать самой.
– Нам придется переехать. Эта квартира нам не по средствам, она требует огромных трат, нам это не по силам.
– В этой квартире я дважды возвращалась к жизни: сначала после нашего отъезда из Коннектикута, потом после случившегося со мной несчастья. А главное, я хочу, чтобы ты в ней состарился.
– Боюсь, я уже в процессе…
– Тебе всего пятьдесят семь. Глядя на нас, люди принимают нас за влюбленную пару.
– Какие еще люди?
– Хотя бы те, что сидят у меня за спиной.
– С чего ты взяла, что они на нас смотрят?
– Чувствую – и все.
Совместные вечера Хлои и ее отца часто завершались простой игрой, доставлявшей им обоим немало удовольствия. Они молча глядели друг на друга, и каждый старался отгадать, о чем думает другой, используя как подсказку мимику или движения головы. Это их занятие почти всегда замечали соседи по ресторану. Редкий случай, когда Хлое нравилось вызывать любопытство: в кои-то веки интерес вызывала она сама, а не ее инвалидное кресло.
3
Шторы из органзы с цветочками почти не защищали от света, и Санджая разбудили первые же проблески утра. Сначала он не сообразил, где находится, но преобладавшие в комнате розовый и голубой цвета быстро развеяли его недоумение. Он накрыл голову подушкой и снова уснул. Спустя несколько часов вскочил с постели, поспешно оделся, схватил свой ноутбук и, не позаботившись причесаться, выскочил из комнаты.
Лали ждала его за кухонным столом.
– Куда хочешь сначала – в Метрополитен-музей или в Музей Гуггенхайма? Может, ты предпочтешь начать с прогулки по Чайна-тауну, Маленькой Италии, Нолите, Сохо? Выбор за тобой.
– Где тут ванная? – выдавил он.
Лали не сумела скрыть разочарование.
– Не забудь про завтрак, – сказала она приказным тоном.
Санджай плюхнулся на табурет, который Лали подвинула ему ногой.
– Хорошо, – уступил он, – только быстро, я очень тороплюсь.
– Можно поинтересоваться, что у тебя за работа? – спросила она, заливая молоком хлопья в его миске.
– Хай-тек.
– Что еще за хай-тек?
– Мы придумываем новые технологии, облегчаем людям жизнь.
– Тогда придумай мне племянника, который хоть немного развеет скуку моей повседневной жизни! С которым можно гулять, который расскажет мне о моей родине, о моей родне, с которой я так давно не разговаривала!
Санджай вскочил и неожиданно для себя самого чмокнул тетку в лоб.
– Обещаю! – заявил он, тронутый этим неожиданным признанием. – Все это будет! А сейчас мне надо бежать, работа не ждет.
– Тогда ноги в руки – и вперед! Я уже привыкла, что ты живешь у нас. И смотри, без глупостей: пока ты в Нью-Йорке, не может быть речи, чтобы ты ночевал где-то еще. Только у меня! Иначе – страшная обида! Ты же не рискнешь обидеть близкую родственницу, правда?
Вскоре Санджай выскочил из теткиной квартиры, оставив там свой чемодан: выбора у него не было.
Он открывал для себя Испанский Гарлем прекрасным весенним днем. Броские витрины, густые толпы людей на тротуарах, улицы, забитые отчаянно гудящими машинами… В этом хаосе не хватало разве что рикш. Провести двадцать часов в воздухе, чтобы угодить в Мумбаи по-пуэрторикански?.. Последней каплей стал звонок в «Плазу», чтобы отменить бронирование. После этого он обреченно нырнул в метро.
С тех пор как его тетушка распрощалась с родиной, в Индии многое изменилось, но некоторые традиции остались незыблемыми, в том числе почитание старших.