banner banner banner
Из Испании с любовью
Из Испании с любовью
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Из Испании с любовью

скачать книгу бесплатно


«Смотри, здесь все осталось, как и прежде! – восклицала Маша. – Сколько мы тут не были?»

«Да уж наверно год»

«Как быстро пролетело время! Но все равно, – пока мы будем вместе приходить сюда, он будет жив!»

Затем они взмывали к небу птицами; чтоб лучше оглядеться, делали круги, летели над лесами и морями. И он показывал на горизонт с огромным, заходящим в море солнцем, которое когда-то виделось ему.

«Смотри, – ни облачка. Волны, солнце и скалистый берег»

«Жаль, меня не было тогда с тобой!»

«А может, ты была?»

«Какой же я тогда была? ведь ты меня намного старше!»

Нет, нет. Душа все помнит, в мыслях отвечал он Маше. Она не может быть ни младше и не старше. Что было в ней плохого и хорошего, то так и остается точно в парнике под пленкой или в кадке. С возрастом мы хоть и меняемся, но не уходим от себя. Он сердцем слушал то, что говорила Маша, и так же сердцем отвечал ей. И видел он игру теней и света на волнах, движенье милых губ, направленных к нему, и слышал отдаленный суховатый шелест трав и листьев. Ведь если я живу, живет и она, если я старею, стареет и она, если я дышу, дышит и она. Я судья Разъятого... Но кто пошлет ей просветление вместо воды, кто даст человеку спокойствие сердца вместо хлеба и пива? Улицезришь ли ты, желающий свободы смерд, что никогда не будешь страдать от лишений?

В один из вечеров, когда они вот так сидели в полузабытьи, нирвану их нарушил телефонный аппарат, который был, как пустобрех и шалопай, наказан вечным местопребыванием в углу прихожей. Думая, что это кто-то из филологических заказчиков, Статиков зашел туда, снял трубку и от неожиданности сразу не узнал дрожащий голос своей бывшей тещи. По виду – сухопарая, имея вытянутый профиль как у стерляди, она была наделена практичным рассудительным умом, всегда немного ревновала рано вышедшую замуж дочь, давая наставления из своей первой молодости; но не желала их рассорить, и мужа своего держала крепко.

«Прости, Сергей, не знаю, как ты отнесешься к моей просьбе, – произнесла она без перехода, поздоровавшись. – Вы разошлись и у тебя сейчас своя семья. Да, Лена бросила тебя, когда ты был в больнице, и поступила дурно. Но у меня есть внук, твой сын. Мне больше некому звонить: везде уж обращались – все впустую. Я ради внука и звоню. Мы с мужем получили тягостную весть. Коли судить по штемпелю – оттуда. Не знаем, что и думать. Может, у тебя еще остались связи на твоей былой работе, сумеешь что-то разузнать? Пропала наша Лена! Кажется, ее уж больше нет»

Зная нрав Елены, Статиков подумал, что это всё необоснованные страхи ее матери, решившей заодно прощупать его отношение к своей пропавшей дочери, и пообещал зайти, как сможет. Но утром – натощак и по наитию, как у него в последний год случалось, он понял, что надо поторапливаться. К тому же Маша позвонила, сказала, что у нее недоброе предчувствие. Поэтому, позавтракав, он сел в машину и по незабытому еще за давностью своих свиданий с тещей адресу поехал в отдаленную часть города, минутах в сорока от центра. Так он получил открытку с видом виноградного холма у Каталонских гор и ту скупую информацию, которой поделились с ним убитые безвестностью родители Елены.

Изображенный на открытке или же похожий вид, с конической колонной маяка на каменистом берегу среди олив, но без холма в перспективе, он живо разыскал по Интернету. Сделав ксерокопию и пробуя сличить одно с другим, вертел, вертел в руках и то и это, не зная верить ли проставленному штемпелю. И, наконец, надумал показать Максиму.

На лекцию, которая для всех, кто жаждал пробудиться и спастись, была по-прежнему по пятницам, он опоздал. Увидев его через дверь, Максим сию минуту понял, что случилось что-то экстраординарное, прервал занятие и вышел. Они расположились в арке, у полуоткрытой двери.

– Капкан, – разглядывая фото, проронил Максим в своей безукоризненно сухой манере. – Какой-то тут подвох. Пока не вижу больше ничего. Но если чувствуешь, что должен, поезжай. Своей архангельской опекой не оставим. Сын нужен тебе, может, больше, чем ты сам ему, за ним присматривают там. Да, и к этому, с которым, говоришь, вы в теплых отношениях расстались…

– К Варыгину?

– Вот-вот. Зайди к нему, он ждет тебя. Потом, тебе ведь заграничный паспорт нужен? Подозреваю, что с шенгенской визой. А заодно уж разузнаешь все, что может пригодиться.

Без веской надобности Статикову не хотелось обращаться к человеку, в бытность их знакомства, бывало, проявлявшему себя по слабости характера не самым лучшим образом, да и притом еще по прежней службе отлично знавшим все его чувствительные стороны. Но это был тот самый случай. Когда он позвонил, Варыгин вроде бы и впрямь не удивился его просьбе, но изъявил желание поговорить о деле – в стороне и безсвидетелей. Они договорились встретиться недалеко от Управления, в украшенном фонтаном сквере.

Статиков пришел за полчаса до 18.00 и сел на лавочку перед фонтаном с фигурной плоской чашей наверху, куда от бортика упруго били под наклоном струи. В сквере было людно. Круглую площадку около фонтана облюбовали, одетые как сборные команды на зачетном матче в сине-красные футболки, неугомонные подростки. Они гонялись друг за другом и прыскали в своих противников набранной в бассейне у фонтана пенистой водой в бутылках. При них была матрона в газовом нашейном шарфике, которая внушала шалунам, чтоб они держались поровней, не брызгали в кого попало, и щелкала своих воспитанников фотоаппаратом.

Варыгин оказался пунктуален. Он был в пастельно-голубой рубашке с темно-синим галстуком, делавшим дугу на выступавшем животе, и в серых брюках. На вид он постарел, в лысеющих висках устойчиво блистала седина, но на лице, между подвижных пухлых губ и толстым носом, когда он подходил, вмиг промелькнула та же, что и раньше, бесовщинка.

– Приветствую, голубчик! Очень рад вас видеть, – сказал он, как из-под полы совком протягивая руку. – Так что? Не лучше ль нам в тенек пойти, подалее от этой мелюзги, пока нас с головой ни окатили?

Под извиняющимся взглядом воспитательницы, покручивавшей свой «Зенит», они ушли с площадки у фонтана и сели на диван на боковой аллее. Варыгин вопросительно молчал, пошмыгивая носом и жуя губами, как это бывало у него при напряжении. Думая о том, с чего начать, чтобы не выкладывать всего, Статиков расположил все главные вопросы по их значимости. Помня проницательный и хитрый ум главы профкома, в своем рассказе он ограничился лишь информацией о том, что уж давно не видел сына, хочет разыскать того и нужно в краткий срок оформить визу.

– Так получилось, что Еленины родители доподлинно не знают, где она. Но я предполагаю, она может находиться там же, где обосновался Кручнев. Может, вы смогли бы заодно уж выяснить его координаты?

Выслушав, Варыгин перестал жевать губами и опустил взгляд себе под ноги.

– Ну да, ну да. Я понимаю, – сказал он, как бы размышляя вслух. – Известно: кровь родная, сын. А что там может делать этот Кручнев, знаете? К законным действиям не склонен, здесь наворочал дел, туда подался. За этим сорванцом такие, милый мой, долги, что и сам черт не разберет! Ему не то что малое дитя, а так и бывшую жену, простите, поручить опасно. Да, я вас охотно понимаю. По делу же, не знаю, право, что сказать, даже и не знаю.

Он был далеко не так наивен, как могло бы показаться. Если его меньше знать, то можно было бы так и уйти, не получив в ответ ни «да», ни «нет». А он потом сказал бы, что уж позабыл, в чем был вопрос. Он мешкал, ибо ему надо было выяснить, чего еще известно Статикову, и нет ли в его просьбе скрытых червячков. Но, как и все чиновники, он был чувствителен на лесть; стоило попробовать сыграть на этом.

– Помню, вы раз помогли мне в трудном деле. У вас большой банк данных и знакомств. Может, не откажетесь помочь и тут? У вас еще остались связи в этом ведомстве?

Варыгин сбоку многосложно посмотрел и осенил лицо улыбкой.

– Ну да, я тоже, мой голубчик, помню. Да только связи в наше время стопорятся, коль шестеренки не подмажешь. Все поменялось: звонишь кому-нибудь, а он тебя уж как не узнает. Ладно, обещать не буду, но чем сумею, памятуя нашу дружбу, помогу.

Оба посидели еще для приличия, обмениваясь ничего не значащими фразами, разом посмотрели на свои часы и встали. Варыгин был сама любезность и, пожимая руку, снова удостоил бесовщинкой на лице.

– А что, голубчик? Ведь вы за это время всё обдумали, я полагаю, и, смею допустить, что успокоились? Уж не взыщите за такую прямоту! Так наново в нашу достославную обитель, не хотите ли? Могу заверить, что вашу эрудицию и опыт руководство ценит. Тогда бы, знаете ли, все упростилось.

Статиков определенно не хотел, чтоб все упростилось; он был уверен, что этот оборотистый и хорошо осведомленный человек и так все сделает по старой дружбе. Он промолчал, давая знать, что принял сказанное к сведению, еще разок пожал ладонь главы профкома. И попрощавшись, зашагал в другой конец аллеи.

Насчет недюжинных возможностей Варыгина он не ошибся: какую ни на есть скупую информацию, тот раздобыл уже через неделю, помог и с паспортом и с визой.

Дома они с Машей в тот же вечер рассудили, что он должен ехать.

Глава 3

В то время, когда Статиков умчался на автомобиле к центру поселения, в покинутом им красочном местечке возле маяка, представленном как с ностальгическим оттенком на открытке, происходила следующая сцена. Едва «Сеат» исчез за поворотом, на бывшую в ста метрах перед берегом стоянку у рекламного щита с пенистой бутылкой пепси-колы вызревшей маслиной выкатил из-под олив, скрывавших въезд на старую дорогу, блестящий под лучами солнца черный «Форд». При появлении его, открытый красный «Кадиллак» с туристской парой, имевшей разногласия из-за того, где лучше отдыхать, под привередливую реплику сидевшей за рулем девицы, стремительно сорвался с места.

Из «Форда» вышел молодой мужчина в роговых очках, уверенно сидевших на его чуть розоватом от загара и ничем не примечательном лице со скромным римским носом, тонкими губами и слегка рыжевшим, будто он забыл побриться утром, подбородком. Он был в хлопчатых белых брюках и с бумажным свертком, придерживая тот у туловища локтем. Захлопнув дверцу и на ходу обдумывая предстоящий разговор, он медленно направился к колонне маяка, перед которой взад-вперед сновала смуглая фигура. О людях этой нестареющей профессии известно было ровно столько, чего тем надо было, чтобы это знали, иначе говоря, негусто. Для ограниченного круга лиц его оперативным псевдонимом было имя Феликс. Данное ему пять лет назад как бы авансом в память о сподвижнике революционного вождя, чего являлось просто совпадением, оно, естественно, не делало погоды в сфере его деятельности, и все-таки он этим именем гордился. В смежных областях Испании его все знали как предпринимателя – Марко (или, если на испанский лад, то Маркоса) Джеронимо, который пару лет назад приехал из Флоренции, где его бизнес прогорел, не выдержав высокой конкуренции. И он благодаря открывшимся возможностям ЕС решил испробовать себя на новом месте, – подался в Каталонию и с этих пор вполне легально проживал тут с общеевропейским итальянским паспортом. Фирма его занималась мелкооптовой продажей электрической коммуникации, что позволяло разъезжать по всей стране, осуществлять контроль заказов, а также видеться с людьми необходимыми для сбора информации. Как Феликс он имел уже немалый опыт теневой работы, и с самого начала его чего-то настораживало в этом деле. Сценарий предстоящей операции был выношен и разработан наверху, в убийственной тиши отлакированных рабочих кабинетов, глядевших окнами за мглистый горизонт, и потому, как иногда случалось, на строевой форшлаг в отрыве от реальной обстановки. Во всей многоступенчатой логической цепочке проводимой акции, так скрупулезно проработанной, что не оставалось места для импровизации, было стилевое упущение: она казалась слишком уж громоздкой. Так что если что-нибудь сорвется на очередном ее этапе, то отвечать за все, как мелкому шурупу в ведомственном шифоньере, предстоит ему. Возможно, его отзовут в Москву для нахлобучки. Тогда придется отказаться ото всех удобств, которые давало назначение сюда, от встреч с Амандой, прелестной и смышленой каталонкой, отец которой был одним из лидеров сепаратисткой партии, сменившей лозунг полной автономии на отделение и из-за кризиса особенно нуждающейся в средствах. В Москве считали, что Феликс должен разрабатывать намеченную связь через Аманду дальше. Осуществив задание, то есть, оказав посильное влияние на ситуацию, он смог бы получить приличную надбавку в послужной бэкграунд. Но если в управлении чего-то переменится, придет другое руководство, чего уже имело место, пока он был в Италии, и временно план операции по Каталонии положат под сукно, тогда, пока все устаканится, он смог бы тут еще пожить, не выставляя себя напоказ, залечь и окопаться. Тогда он смог бы сделать предложение Аманде, которая, как виделось, уже созрела для такого шага, была, похоже, безотчетно влюблена в него, – и с несомненным преимуществом для собственного бизнеса и для своих первостепенных дел на ней жениться. Вступивши в этот мезальянс, и обзаведясь при помощи ее отца влиятельными связями, он мог бы стать в пока что не своем открытом предприятии одним из пайщиков, насчет чего уже была договоренность. Служа все тем же идеалам, он мог тогда зараз убить двух зайцев: остаться в поле досягаемости и пустить здесь корни. Да, и чтобы более его по всяким пустякам уже не дергали! Пусть даже в некоторых задачах, что возлагались на него, ему и приходилось сомневаться, в свое предназначение и избранность пути он верил искренне. К тому же, если не вдаваться в изложение идеологии, так выбранное поприще нравилось ему как таковое, интеллектуально. Его считали мастером по многоходовым и нестандартным комбинациям и, если от него чего-нибудь зависело, он как гроссмейстер, видящий на несколько ходов вперед, мог наслаждаться уж самим процессом каждой партии. Его союз с Амандой, которая была для Центра гражданским непроверенным лицом, при этом подданной другого государства, и в силу одного того могла бы представлять опасность, был против жестких правил, запрещавших долговременные связи, и с точки зрения Москвы мог выглядеть двусмысленно. Но он считал, что с перспективой на отрывавшиеся преимущества такого брака, начальство эту его вольность оценило бы. Тогда он смог бы приступить к осуществлению возложенной на его миссию большой задачи. Таков был видимый расклад при всех разумных допущениях, – и междустрочный и собственно его, житейский, если это слово тут уместно. Но если что-нибудь сорвется в этой несуразной операции, то его планам будет амба; пойдет ползком слушок между его коллег, разбросанных по европейским городам и весям: известно будет, что он в чем-то прокололся. Поэтому, идя на встречу с завербованным им парнем, он думал убедиться, что первый ход в намеченном дебюте – верен. А если так, тогда он сможет контролировать всю партию, не дать ей произвольно отклоняться в сторону или нарастать как снежный ком.

Марио стоял у люка с кабелем и электрической разводкой. Он еще издали заметил Маркоса, что было ощутимо по движениям его сухой и жилистой фигуры, ставшей сразу мешковатой, скованной. При первой их приватной встрече, которая была у скверика перед часовней, Маркос минут двадцать наблюдал за ним из своего автомобиля и сделал вывод: для более серьезных поручений этот прыткий итальянец не годится.

– Привет! – сказал он по-испански. – Чего, смотрю, опять авральные работы?

От вразумлявшего фаянсового тона Марио немного растерялся, собрался вроде что-то брякнуть, огрызнуться, но тут же осознал свою оплошность. (Считалось, что накоротке они знакомы не были, до этого беседовали раз и то при посторонних).

– Привет! Да нет, дневной регламент, как обычно. Шеф подойдет к обеду, начальство тоже хочет погулять. Я вижу, ваша фирма бойко управляется с заказами. Он говорил, что ты приедешь позже.

«Я этого не обещал», – оглядывая двор, отметил Маркос. Паренек юлил, чтоб скрыть свою растерянность.

– Мы думаем о нуждах наших постоянных покупателей. Сам понимаешь: польза для клиентов – выгода для нас. Твой босс заказывал предохранители. Жаль, я не застал его. Вот, получи и сосчитай, всё как договаривались.

Свидетелей их разговора не было; о том, что они коротко знакомы, никто не знал, и конспиративность не была такой уж обязательной. Но парня надо было приучать к порядку.

Марио взял сверток, наполовину развернул, взглянул на фирменную надпись на коробке и показал на дверь внизу колонны маяка:

– Шеф любит аккуратность, я положу на полку, чтобы на виду уж было. Подождешь?

Он был сообразителен. Между предохранителями была пачка денег, некрупная, но и недурственная для проведения вечернего досуга на ближайший месяц. Когда он вышел, то по его лицу и правому карману удлиненных шортов заметно было, что он проверил содержимое – и положительно доволен.

– Как раз что надо! – деловито произнес он. – Шеф за такую расторопность будет благодарен.

Маркос усмехнулся.

– Что надо, говоришь? Ну, я ведь – коммерсант, и для себя старался.

Он оглянулся на свой припаркованный автомобиль, который был по-прежнему один перед кольцом дороги, и посмотрел на ограждение за маяком, на самой оконечности вытянувшейся к морю кромки суши.

– Вы ведь не пускаете сюда туристов? Давно хотел взглянуть: наверное, оттуда отрывается шикарный вид. Мне кажется, твой босс излишне щепетилен: сделали бы ограждение получше и брали бы со всех, кому охота, деньги.

Смышленый Марио кивнул. Сделав вразнобой десятка три шагов, они остановились у перевитых поржавевшей проволокой хлипких столбиков перед обрывом. При разговоре с этим парнем особой осторожности не требовалось, но Маркос был привычно бдителен: внизу, на каменистом ложе волны с ревом пенились, и шум их приглушал слова. Марио смотрел на остроклювых птиц, круживших над волнами, и с недоумением поглядывал на своего наставника. При всей своей неискушенности он был ответственен и ожидал расспросов. Маркосу немножко стало жаль его.

– Ты сделал все, как я просил?

– Да. Он был взволнован. Как ты и говорил, он стал рассказывать мне про свою пропавшую жену, которую он хочет разыскать.

– А о ребенке, своем сыне, ничего ни спрашивал?

– Нет, только о жене.

– И ты направил его прямиком в полицию?

– Ну да, как ты просил. Мне показалось, что он отнесся к этому с иронией. А что я поспешил? Думаешь, он больше не появится?

– Может и появится. Но больше не вступай с ним в разговор, сошлись на то, что дел по горло. Я думаю, что он уже и так заинтригован. В полицию он не пойдет, уж точно. Открытку он показывал?

– Показывал. Я рассказал ему, о чем мы договаривались, к тому же это – так и есть. Когда я показал ему в пятно на фотографии, где эта недостроенная башня, и объяснил, что она появилась тут недавно, его это как будто заинтересовало. Послушай, Марко… – Парень неуверенно повел на Маркоса своей, должно быть, сильно возбуждавших девушек бородкой. – Послушай. Я знаю, что не вправе спрашивать, и все же, что там, на холме? какой-нибудь тайник? Ты говорил, что он – член русской мафии, приехал для того, чтобы свести тут с кем-то счеты. Хотя, ты знаешь… Да, я понимаю, у меня нет опыта. Но коли судить по разговору, он на громилу не похож и выглядел прилично.

Маркосу вновь стало жаль его.

– Ты сделал свое дело, Марио, и вправе задавать вопросы. Не то чтобы тайник, а так, условный знак, в котором он хотел удостовериться, чтоб подтвердилось то, что он не опоздал и фотография, которую он получил, – не липа. Все дело в подлинности этой фотографии и соответствии ее тому, чего он тут увидел. Ты ведь объяснил ему, что эта башня там недавно? Нам было надо, чтобы у него закралось подозрение, чтоб он засуетился и наделал глупостей. Не переживай, меры уже приняты, так что никто не пострадает. Если он надумает осуществить свой тайный план, с ним встретятся, поговорят и все. Такая карусель. Уж извини, но больше я тебе сказать пока что не могу.

Чтобы успокоить парня, Маркосу пришлось солгать, сказать, чего тот сам хотел услышать. Без меры насмотревшись мыльных телесериалов, тот делал заключение о скрытой сущности людей по одному шаблону. «Спросить бы у него, а кого я ему напоминаю!» Он отодвинулся на пол-локтя, чтоб лучше было видно профиль парня. По впечатлению его несведущий подельник был удовлетворен ответом: от погружения в детали операции, как и любой профан, был рад и преисполнен осознанием своей немаловажной роли.

Парень помолчал и нерешительно взглянул на Маркоса:

– Ну да. Я понимаю…

Нетрудно было угадать, какой вопрос так и просился с его языка, но вместо этого он показал на чернокрылых птиц, летавших над волнами:

– Ни разу их тут не было еще, по крайней мере, я не помню. Я говорю – фрегаты.

Он мог себе позволить расточать слова и быть сентиментальным. Думая, как можно это обстоятельство использовать, Маркос тоже поглядел на экзотических пернатых, которых, может, с Кабо-Верде занесло сюда. Ему подумалось, что этот малый не по норме уж смышлен для человека, которому по ходу операции следовало знать о ней как можно меньше, и в случае малейшего прокола он должен будет тут же сообщить об этом нанятом им персонаже Центру. Марио был тоже итальянцем, – правда, настоящим. На родине он примыкал к одной из правых молодежных группировок, участвовал в ее крикливых сходках и манифестациях, хотя по наведенным справкам ни в чем порочащем замешан не был. В оперативном плане это было минусом; и все же некоторый крючок был в его личном прошлом, в одном подвохе на любовном фронте, также как и в продолжавшейся разгульной жизни здесь. Любитель приключений и неутомимых похождений с каталонками, по возрасту и темпераменту он был горяч и все еще любил играть в шпионов. Смысл проводимой акции, насколько смог проникнуть в ее дебри Маркос, заключался в том, чтобы направить Странника по следу, при помощи чего найти другого человека, который срочно требовался Центру. Поэтому для всех ее участников, кроме, может, одного, она должна быть ювелирной и бескровной. Но в случае провала с возможностью утечки информации, это не касалось лиц с таким набором сведений, которых было бы достаточно для наблюдательных спецслужб, чтобы за самый кончик нити ухватиться. По своему психологическому складу и агентурной разработке парень этот был – случайное наемное лицо, и Маркос мог лишь посочувствовать тому: сорвись чего-нибудь, пойди не так, он знал, как с ним поступят.

– Фрегаты, говоришь, которых никогда тут не было? Скучаешь по своей Сицилии, я вижу. Ладно, я кое-что скажу тебе, а ты потом уж сам подумай. Знаешь, есть такие люди, которые кочуют тоже как фрегаты. Не все, незримая глазами часть из общего числа, зато такие, кого по праву можно было бы назвать элитой. Служа идее справедливости и движимые чувством долга, они нередко забывают о самих себе и, залетая в дальние края, рискуют. Работа этих смельчаков опасна. Но все их знания и мастерство направлены на то, чтобы спасать других, предупреждать и отводить несчастье. Считай, что…

Он посмотрел на сицилийский профиль парня, чтобы оценить, насколько тот расчувствовался от его патетики.

– Да, ты славно справился с заданием. Считай, это своим посильным вкладом и экзаменом. Встречаться здесь нам больше ни к чему, ну, разве что твой босс мне позвонит, еще чего-нибудь закажет. Следи за предлагаемым ассортиментом нашей фирмы. Придет пора, я сам тебя найду.

Речь вышла зажигательной, хотя и пустоватой, что и требовалось. На этом шустром пареньке свет клином не сошелся, но он достаточно владел английским языком и еще мог понадобиться. Все координаты Маркоса, которые тот знал, – так же, как и сам смотритель, были малозначимыми или вымышленными. Их задушевный разговор мог вообще не состояться: сообразуясь с обстановкой, Маркос сделал тут поблажку парню. Тот был сметлив и понял это. Когда они прощались, его ладонь была податливой и влажной, как из неокрепшего твердеющего воска. Он честолюбиво улыбнулся, переваривая похвалу, и как-то по-собачьи заглянул в глаза.

– Выходит, что теперь одним убийством станет меньше? Как метко ты сказал об этих птицах! А ведь, казалось бы, фрегаты – как фрегаты: как улетят, никто о них уже не вспомнит. Так ты найдешь меня, если я еще понадоблюсь?

В душе он вроде был и не таким уж простачком, каким казался, и червь сомнений все еще глодал его. Маркосу не оставалось больше ничего, как только лишь похлопать парня по плечу.

– Не сомневайся, Марио. Найду.

Когда они прощались, то на другом конце Европы, в одном из кабинетов с видом на тенистый лесопарк, что полегоньку поглощался новостройкой по сторонам от проходившей недалече МКАД, – на пятом этаже высотного прямоугольного строения с чеканным и двойным фасадом, за Т-образным полированным столом, увенчанным графином со стаканами и почти девственной стеклянной пепельницей с вдавленным в нее еще с утра окурком, беседовали трое человек. Для двух из них, что ведали составом европейской агентуры, а также разрабатывали и курировали из столицы ход текущей операции, которая была известна всем троим под кодовым названием – «Икар», планерка у начальства в этот жаркий летний полдень, ни выпади она из графика, могла бы оказаться рядовой и скучной. Перед полковником, одетым в легкий бежевый костюм, лежала папка с фотографиями, очки со сложенными дужками, а также обрамленная пластмассовым каркасом лупа. Не глядя на своих коллег, похмыкивая и хмуря брови с проседью, он перебирал материалы дела пальцами, пока ни просмотрел всю папку.

– Какой-то ералаш! – сказал он, ни к кому не обращаясь.

В его глазах на табельно-морщинистом лице, – для тех, кто помнил его тридцать лет назад, суровом и холодном, но с возрастом помалу поистратившем былую непреклонность, как пообмякшем в этом кресле, – зажегся огонек, не предвещавший младшим офицерам ничего хорошего. Фамилия ему была Астахов. В недрах СВР ему подведомственен был небольшой отдел со штатом грамотных, прошедших полевые испытания сотрудников; причем его пост не был строго засекречен и в аналогичных иностранных службах по разным слухам до третьего колена знали его родословную. Когда-то несший службу в КГБ и перешедший после в ПГУ, сам кадровый разведчик, он поначалу тяготился этой популярностью, которую при прочих обстоятельствах едва ли можно было бы рассматривать как преимущество. Но так распорядилось руководство в свое время, переместив его на эту должность. Оно решило, он исполнил. Таков порядок: понятно, что в итоге кто-то должен отвечать за все.

– Я говорю, какой-то ералаш! – сухо повторил он, на это раз подняв сердитые глаза на подчиненных. – Сидите, точно в рот воды набрав.

По расторопности и интеллекту он выделял двух этих офицеров из более аморфной массы. В условиях работы он помнил их еще юнцами. Некогда перспективные воспитанники в «школе», как еще по старинке тогда назвали институт – КИ КГБ СССР, где он преподавал, оба после славно отслужили за границей. При выполнении задания один был ранен, а всё сумел с кровоточащей раной и раздобытым микрофильмом удачно пересечь границу; другой через посольство переслал материал, который нужен был для разработки нового ракетного оружия. Впоследствии оба офицера были представлены к наградам и по его ходатайству снова оказались под его крылом. Он был доволен тем, что настоял на этом назначении. Так же, как он сам до этого, приятели были поставлены на кропотливую оседлую работу, где уже образовалась брешь: от прокатившей по российскому простору смуты и реорганизации в сердце Управления тогда особенно нужны были способные и знавшие оперативную работу люди. А инициативные – всегда упрямые. У этих двух был дар к теоретической работе, что у практических разведчиков встречается нечасто, к тому же оба знали, что иногда могли с ним и поспорить. Для пользы дела он позволял такую вольность, но, памятуя их изобретательность и биографические данные, старался этих удальцов держать в узде. Прежде, в разведшколе, где имена их ныне обросли легендами, эти двое были ярыми соперниками, все норовили перещеголять друг друга, за что сокурсники, помимо «школьных» азбучных фамилий, втихую наделили их своими прозвищами – Хара и Астерион. (В средневековье, насколько знал он, так назывались группы звезд в созвездье Гончих Псов: южная именовалась Хара, а северная – Астерион). Людская память въедлива. Хотя у каждого из них теперь уж были свои дети, они при нем по-прежнему конфликтовали по привычке. И он, когда бывал не в духе, все так же называл про себя. Ткнув ножкой лупы в фотографию, он посмотрел на ближнего к нему брюнета с точеным узким подбородком и глубоко сидевшими малоподвижными глазами, который в институте был известен как Астерион.

– Я говорю, все слишком просто, прямо как первоапрельский розыгрыш. Вы проверяли, криминалисты в смежной контрразведке не могли напутать?

– Нет, скорее, если уж вы сомневаетесь, так аналитики чего-то намудрили, – не изменяя настороженного выражения лица, ответил офицер, который был в рубашке с засученными рукавами. – Как было установлено, в пятне на фотографии закамуфлирован ряд цифр, невидимых невооруженным глазом. По данным аналитиков семь чисел совпадают с датой дня рождения и номером по избирательному списку публичной политической персоны. Сейчас разгар предвыборной кампании. Открыто он не афиширует свои симпатии, но как сенатор примыкает к праволиберальной партии, ратует за усиление расходов на нужды МВД и оборону.

– Что, Верхняя палата представителей, в которой заседает этот ваш сенатор, так тоже уже делится теперь на фракции?

– Формально вроде нет, – насмешливо сказал Астерион.

– По-моему он просто горлопан, – вставил кареглазый полноватый Хара, он был отходчиво завистлив, в меру скрытен и, как всегда, присаживался через столешницу от своего приятеля. – Они себя сенаторами сами называют. В общем, это даже и не наше дело, если бы оно так точно ни вписалось в наши планы. Семь цифр. Они не могут быть случайным совпадением. Ну, разве только перед выборами тамошние, да и наши аналитики лишнего чуток подстраховались: решили сразу с этого конца копать.

– А я тебя про аналитиков не спрашивал, ты за другие овощи и фрукты отвечаешь, – взглянув в бумаги, урезал его прыть полковник; ему казалось, план операции грозил сорваться, была нужна коррекция. – Ну, хорошо. Представим, что не совпадение. Тогда при чем тут этот Статиков, он же по проводке – Странник?

Из-за допущенной осечки сослуживца Астерион подумал, что вопрос был обращен к нему.

– Открытка была послана родителям его жены, которая по нашим сведениям находится сейчас во Франции. Со Странником она в разводе. Но у него есть сын, которого он хочет разыскать и привезти сюда. О местонахождении ребенка с матерью ее родители не знают. Расчет был сделан этой его бывшей, как я понимаю, именно на то, чтобы разжалобить его, ну, как это умеют женщины, понудить вылететь в Испанию. И нам пришла идея эту ситуацию использовать. Разыскивая сына, он должен вывести нас прямиком к искомому объекту, а также фигуранту затянувшегося дела.

– А дельце-то объемистое! – вставил Хара. – И это даже без того, чем мы располагаем. Недреманным коллегам на Лубянке его давно уж сплавила прокуратура.

Надев очки, полковник посмотрел на фотографию.

– Насколько понимаю, этот фигурант – тот самый, которого вы окрестили Мулом? Да вроде непохож. А что это вы всем тут беговые клички дали?

– Он – темная лошадка, Николай Ильич, – вновь перехватил инициативу Хара. – За ним тут старые долги, но в основном он нужен здесь по делу о Трофимове, которого вы лично знали, если я не ошибаюсь.

Это был долгоиграющий намек на скрытую осведомленность и заинтересованность начальства. Полковник мог бы тут же остудить всезнайство подчиненного, но, руководствуясь своим соображением, сдержался.

– Не ошибаешься. Не раз встречался с уважаемым – и по своим прямым обязанностям и как приятель. Без преувеличения могу сказать: он был исполин и по кругозору и в работе. Как из последних могикан. Таких людей, как говорят, уж не осталось и, может, никогда не будет. Но вот что любопытно. Умер человек. А то, чего нашли в его бумагах, хватит для анализа таким, как вы, еще на десять лет.

Хара понял, что не вовремя упомянул об уважаемом покойнике, квело улыбнулся и с напускной покорностью понурил голову.

– Вы нас недооцениваете, Николай Ильич! Я всего-навсего хотел сказать, что это дело обросло травой. Простите, я не хотел вас чем-нибудь задеть.

– Да ты и не задел. А я кого люблю, того ругаю… Не дергай сразу с места да в карьер! Ну, что у вас там дальше?

– Так вот, – продолжил Хара. – Поскольку в его прежних связях нам не все понятно и у прокуратуры к нему есть вопросы, то лучше, если бы он выехал сюда без всякого нажима, добровольно.

– Кажется, он мнит себя борцом за справедливость. Боец невидимого фронта, – запальчиво сказал Астерион. – В некотором смысле наш коллега. Такая хирургия, Николай Ильич: если это дело просочиться в прессу, тут же раструбят, не пожалеют красок.