скачать книгу бесплатно
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?
Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал?
Цели нет передо мною,
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум.
В другом варианте сказано ещё резче:
Растерзал мне душу страстью
И сомненьем всколебал.
Чувствуете здесь перекличку с горькими восклицаниями из «Книги Иова»? «На что мне страдальцу свет, и жизнь огорчённым душою, которые ждут смерти, и нет её…» Или «нет мне мира, нет покоя, нет отрады: постигло несчастие». Это всё из 3-й главы. Стихотворение Пушкина было опубликовано в альманахе «Северные цветы» за 1830 год. Прочитав его, митрополит Московский Филарет, используя рифмы и поэтические тропы Пушкина, спорит с ним, находя поддержку в духовной силе 50-го Псалма Давида: «Сердце чистое сотвори во мне, Боже, и дух правый обнови внутри меня».
Не напрасно, не случайно
Жизнь от Бога мне дана,
Не без воли Бога тайной
И на казнь осуждена…
Сам я своенравной властью
Зло из тёмных бездн воззвал,
Сам наполнил душу страстью,
Ум сомненьем взволновал.
Вспомнись мне, забвенный мною!
Просияй сквозь сумрак дум –
И созиждется Тобою
Сердце чисто, светел ум!
По мнению Филарета, Пушкин сам во всём виноват: для влияния среды, общества, истории, случайных обстоятельств ничего не оставлено.
Духовная убеждённость Филарета помогла Пушкину многое осознать, покаяться. Поэт признаёт, что речи митрополита поражают его не впервые. С 1826 года Пушкин был свидетелем владыки в Москве, а кроме того, читал его духовные произведения, на одно из них он даже ссылается в примечании к поэме «Полтава». А ещё известно, что Филарет был одним из переводчиков Нового Завета на современный русский язык. В своём ответном стихотворении Пушкин перекликается со 143 Псалмом: «Господи!.. простри с высоты руку Твою, избавь меня и спаси меня…» Вслушайтесь в пушкинские строки!
Стансы
В часы забав иль праздной скуки,
Бывало, лире я моей
Вверял изнеженные звуки
Безумства, лени и страстей.
Но и тогда струны лукавой
Невольно звон я прерывал,
Когда твой голос величавый
Меня внезапно поражал.
Я лил потоки слёз нежданных,
И ранам совести моей
Твоих речей благоуханных
Отраден чистый был елей.
И ныне с высоты духовной
Мне руку простираешь ты
И силой кроткой и любовной
Смиряешь буйные мечты.
Твоим огнём душа палима
Отвергла мрак земных сует.
И внемлет арфе Серафима
В священном ужасе поэт.
Есть ещё один вариант концовки этого стихотворения:
Твоим огнём душа согрета,
Отвергла мрак земных сует, –
И внемлет арфе Филарета
В священном ужасе поэт.
Правда, трудно представить себе митрополита с арфой…
Грустные мысли и прежде не раз посещали поэта. И так трудно было их преодолеть, ещё не придя к Богу… Только разумом зная Книгу, но сердцем не приняв её.
Я пережил свои желанья,
Я разлюбил свои мечты;
Остались мне одни страданья,
Плоды сердечной пустоты…
И дальше:
Живу печальный, одинокий,
И жду, придет ли мне конец?
И это пишет 22-летний юноша. Как сказал бы Маяковский: «Иду красивый, 22-летний!»
Битва, которая идёт за сердце человеческое, никогда не кончается. Это мировая война, в которой нет передышки, нет перемирия ни на день, ни на час. И нет ничейной полосы. С одной стороны дьявол, коварство, соблазн, страхи, разочарование, грех, а с другой – Господь и спасение. В стихотворении «Воспоминание» Пушкин близок к раскаянию:
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слёзы лью,
Но строк печальных не смываю.
Труд души продолжается. Победа над собой сменяется поражением, и наоборот. Воля Божья и воля человеческая нередко не гармонируют. Тоска внезапно переплавляется в светлую устремлённость. Помогает природа. Возвращаясь из Закавказья, Пушкин записал: «Утром, проезжая мимо Казбека, увидел я чудное зрелище: белые, оборванные тучи перетягивались через вершину горы, и уединенный монастырь, озарённый лучами солнца, казалось, плавал в воздухе, несомый облаками». Так родилось прекрасное стихотворение:
Высоко над семьёю гор
Казбек, твой царственный шатёр
Сияет вечными лучами.
Твой монастырь за облаками,
Как в небе реющий ковчег,
Парит чуть видный над горами.
Далёкий, вожделенный брег!
Туда б, сказав прости ущелью,
Подняться к вольной вышине;
Туда б, в заоблачную келью;
В соседство Бога скрыться мне…
Это уже 1829 год. Поэту 30 лет. Но ещё раньше родилась в его душе строка, ставшая знаменитой: «Духовной жаждою томим». Перед ней вариантом звучало: «Великой скорбию томим». Нам внятна эта скорбь, эта духовная жажда человека, ищущего Бога. Я помню, в школе учительница объясняла нам, семиклассникам, что здесь говорится о роли поэта и поэзии, что поэт должен быть трибуном, борцом с несправедливостью, с угнетением. Но – ни слова о духовной жажде, о желании человека слить свою волю с волей Божьей и об провозглашении этой Воли! Потом со временем, я нашел первоисточник – 6-ю главу в книге Исайи. Но в не меньшей степени Пушкинский «Пророк» соотносится и с книгой Иеремии («Я сделаю слова Мои в устах твоих огнём, а этот народ – дровами, и этот огонь пожрёт их» – Иер.5:14) Интересно, что под стихотворением стоит дата 8 сентября 1826 год – это день судьбоносной для поэта встречи с царём, когда Пушкин был призван к новой жизни, а его мысль и поэзия, казалось, стали свободными. А ещё, видно, Пушкин отталкивается и от книги Иезекииля. По словам А. Смирновой, поэт рассказывал ей о том, как в Святогорском монастыре увидел на столе раскрытую Библию. Взглянул на страницу – это был Иезекииль. Он прочёл отрывок, который перефразировал в «Пророке».
«Он меня внезапно поразил, – признавался Пушкин, – он меня преследовал несколько дней и раз ночью я встал и написал стихотворение». Обратите внимание, книге Иезекииля близок ритмический строй «Пророка», стиль, опирающийся на повтор союза «и», впрочем, характерный для многих стихов Библии.
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился,
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился.
Перстами лёгкими, как сон
Моих зениц коснулся он.
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он,
И их наполнил шум и звон.
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полёт,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный, и лукавый,
