скачать книгу бесплатно
Сама не заметив как, я добралась до опушки – дальше я никогда прежде не заходила. Мои ноги промокли, в волосы набились веточки и жуки, пробудившиеся после зимы.
Перед тем как продолжить путь, я тщательно извлекла все это и заплела волосы в косу. Хорошо, что по случаю праздника весны я надела все лучшее – те самые штаны и рубаху, которые были на мне, когда Никто нашел меня на берегу. Обвязки поверх старых сандалий смотрелись, может, и не слишком хорошо, зато я перевила их зелеными лентами с глиняными бусинками. На шее у меня болтались бусы, которые Никто смастерил для меня из полых разноцветных камешков и сушеных ягод, мух в янтаре и ярких птичьих перьев.
Сделав глубокий вдох, я двинулась вперед. Судя по солнцу, перевалило за полдень, и пригревать стало сильнее.
– Здравствуйте, – прошептала я себе под нос, – меня зовут… Меня зовут Ленна. Я очнулась недалеко отсюда, на побережье… – Тут я осеклась, решив, что Никто бы это точно не одобрил, и поправилась: – Очнулась недалеко отсюда. Это было чуть больше полугода назад… – Я помедлила, считая на пальцах, но после решила, что это не слишком важно. – Я знаю, что таких, как я, здесь не любят, но, поверьте, я не желаю вам зла, я только хочу узнать, не могли бы вы мне помочь…
Я шепотом повторяла свою речь, раз за разом, на все лады, ища те самые, правильные слова.
Лес светлел. Мне начали попадаться чистые, приятно пахнущие срубы пней, поваленные стволы, очищенные от коры и веток. Здесь прошли лесорубы. Чуть дальше я наткнулась на хижину – куда более чистую и красивую, чем домишко Никто. Судя по запаху, внутри никого не было, но я все равно не решилась зайти внутрь.
Лес поредел, и мне стало не по себе, хотя небо было ярко-синим, а солнце светило вовсю. До сих пор я не видела поле, но сразу узнала его. Возможно, в прежней жизни я любила поля?
Мне захотелось представить это место летом: яркие цветы, запахи разнотравья, и всюду жизнь – жужжат пчелы, деловито бегают туда-сюда хомяки и мыши…
Я моргнула. Не время было мечтать о настоящем лете, которое я толком не застала – когда Никто нашел меня, оно было уже на излете.
Поле оказалось шире, чем я думала, – мне здорово напекло голову, пока я пересекала его, и открытая кожа противно зудела. Я старалась не смотреть вверх – солнце полосовало глаза, как ножом.
И вот наконец я увидела настоящие дома – высокие, с двумя, а то и тремя этажами, с покатыми крышами и высокими изгородями, с разноцветными стеклами в окнах. Мне стало не по себе. Людей видно не было. Дома были до странности молчаливы – не так я представляла себе городскую суету. Ни детей на дорожках, ни стариков во дворах, никого. Кое-где на веревках сушилось влажное белье – если бы не оно да поднимавшийся кое-где из труб дым, я бы подумала, что город вымер.
Я ступила на узкую улочку, и изгороди сдавили меня с двух сторон, как тиски. Даже дышать было трудно – так не похоже на лес, где всегда дышалось легко. Из-за одного из заборов раздалось вдруг глухое рычание – я рефлекторно отпрыгнула в сторону и замерла, переводя дух… Но это была собака, только собака – я вспомнила о том, какими они бывают, еще до того, как увидеть ее в щели между досок – грязную, кудлатую, в кожаном ошейнике на тощей шее.
– Ну-ну, – прошептала я, – я не враг, собака. Вовсе не враг…
Но она продолжала рычать на меня, пока я не миновала ее владения.
Запах людей возник неожиданно – и, едва появившись, заполнил ноздри.
Людей было много, очень много. Еще пахло луком, чем-то сладким – кажется, яблоками в сахаре – и железом, лошадиным потом, машинным маслом, воздушной кукурузой, тканями, специями, орехами, возбуждением, весельем, жадностью… Там, куда я шла, в центре городка, варилось пестрое ярмарочное варево.
Теперь я поняла, почему на окраине было так пустынно.
Голос тревоги стал громче, и в нем явно звучали нотки речитатива Никто.
«Это плохая идея, как ты не понимаешь? Подойти к кому-то одному, кому-то неопасному, с тем чтобы, чуть что, снова скрыться в лесу, – еще куда ни шло, но… Они все увидят тебя разом, все, разозленные, страшные, и тебе некуда будет деться… Поверни назад, пока не поздно, маленькая пустая, и возвращайся домой».
Впервые, пусть в собственных мыслях, я назвала мрачную хижину Никто домом, и на душе стало смутно. Неужели мне так и придется всю жизнь провести в лесу, вдали от всего и всех? Если так, однажды я буду такой же, как Никто. Полубезумной. Мнительной. Странной.
Может, я уже такая и есть?
Эти мысли заставили меня против воли прибавить шагу. Запахи становились резче, а мерный гул – громче. А потом… Музыка!
Инструменты звенели и тонко плакали, гудели и гремели, и ноги сами собой пошли быстрее. Улица, по которой я шла, становилась все уже, а потом вдруг сделала крутой поворот и вывела меня на площадь – резко, как будто макнула в холодный прибой.
Лошади, оседланные и запряженные в повозки, пронзительно ржали, пара старых машин плевались паром и гудели, взволнованно кудахтали в своих клетушках куры…
Люди были повсюду. Я и подумать не могла, что их может собраться столько в одном месте. Они смеялись, галдели, покупали, продавали, говорили… А потом увидели меня.
Мне показалось, что тишина опустилась на площадь сразу – резко, как после дождя ложится на землю туман. Они будто одновременно умолкли, оставили свои дела и вытаращились на меня, разинув рот, – все как один.
Конечно, они бросились в мою сторону не все разом – мне так только показалось с испугу… От толпы отделилось, должно быть, человек двадцать. Но из-за того, что они окружили меня плотным кольцом, и из-за того, что все они были выше меня – взрослые, крепкие мужчины и женщины, – меня словно взяла в кольцо вся толпа. Целый город.
– Это пустышка!
– Пустая!
– Без тебя вижу.
– Откуда она взялась?
– Надо ее прогнать.
– В Борре пустым не место!
– Ты! Ты слышишь меня? Откуда ты взялась?
– Иди отсюда!
Впоследствии, думая о том дне, я вспоминала и другие голоса, звучавшие из-за сомкнувшихся вокруг меня спин. Они звучали гораздо тише, и их было меньше – два или, может, три.
– Да оставьте вы ее…
– Совсем ведь девчонка.
– Глай говорил, если что, вести к нему. Что вы тут устраиваете?
Но в тот миг мое чутье – чутье окруженного зверя – подсказывало: эти голоса мне не помощники. Слишком тихие, слишком разрозненные. Громкую толпу, напиравшую со всех сторон, им было не перекричать.
– Я – Ленна, – прошептала я. – Я только хотела…
Конечно, меня никто не услышал. Глупо было думать, что имя защитит меня, сделает одной из них. Глупо было приходить сюда – теперь я поняла, что Никто был прав, прав все это время.
– Уберите ее отсюда!
– Она накличет беду!
– Пустышка!
– Пустышка!
Я зажала уши, но кто-то с силой схватил меня за руки.
– Она что, проклятие наводит?
– Пустышка, надмаг – все одно.
– Держи ее!
– Мы сейчас…
Я завизжала – так громко, что на миг даже самые высокие отпрянули.
– Довольно!
Человек, шедший сквозь толпу, был невысоким и полным, невзрачным с виду, но все расступались перед ним, как перед великаном. Одет он был в темно-синюю форму.
– Блюститель Глай… Тут, глядите…
– Я и сам вижу. – Теперь он стоял прямо передо мной. Я не решилась поднять на него взгляд – и смотрела только на черные сапоги. К правому прилип ком грязи.
– Иди за мной. А вы продолжайте… веселиться. Не на что здесь смотреть. И думать не о чем.
Я повиновалась – потому что ничего другого мне не оставалось, – но, следуя за блюстителем, слышала, как за моей спиной они продолжают говорить:
– Откуда эта пакость пришла?
– Со стороны леса.
– Сколько она там пряталась?
– Подумать только, значит, в любой момент могла…
– …чтобы неповадно было…
У меня не было времени по-настоящему испугаться за Никто или за себя – потому что вскоре Глай привел меня к невысокому каменному дому с красной дверью. Внутри оказалось чисто и светло, но я почти ничего не запомнила из обстановки – только большой стол и стопки бумаг на нем.
Глай не предложил мне сесть. Устроившись в кресле, принялся расспрашивать меня – сухо, деловито. «Ты помнишь свое настоящее имя?» «Где именно ты пришла в себя?» «Когда это случилось?» «Где надмаг, который это сделал?»
Я не могла ответить ни на один из его вопросов – чего-то не знала, чем-то боялась навредить нам с Никто, – и Глай начал злиться. Я поняла это по запаху – внешне он ничем себя не выдал.
– Очень хорошо, – сказал он, наклоняясь над бумагами. – Раз не желаешь сотрудничать, будь по-твоему. Адрик!
В комнату зашел еще один человек в темно-синей форме – молодой, высокий. Увидев меня, он замер.
– Ну, что встал? – ворчливо спросил Глай. – Пустая не желает говорить по-хорошему. Придется пробовать по-плохому.
Адрик подошел ко мне – я успела заметить, что глаза у него светлые, не чета моим, – а потом пощечина оглушила меня, и я уже ничего больше не видела.
Он ударил меня еще несколько раз – не слишком больно, скорее унизительно. Почему-то мне казалось очень важным не расплакаться. Я держалась за мысль об этом изо всех сил – и не вымолвила ни слова уже не потому, что мне так хотелось что-то скрыть, а потому, что пощечины меня ошеломили.
– Ладно, брось это, – брезгливо сказал Глай, и все прекратилось так же внезапно, как и началось. – Она то ли дурочка, то ли и вправду совсем ничего не помнит.
Он что-то начеркал на листке, а потом кивнул Адрику:
– Уведи ее подальше из города… К тракту, например, отведи, к двум столбам. Нам здесь пустых не надо.
Адрик о чем-то спросил его – так тихо, что даже я не услышала, и Глай с досадой замотал головой:
– Ты в своем уме, парень? Просто оставь там, и все. Делай, как я сказал. Тот приказ, который Судья спустил… Если узнают про самосуд, будет плохо, а ее весь город видел.
Адрик снова заговорил, и на этот раз я расслышала: «Сразу к нему».
– Делать мне больше нечего – за свой счет ехать в Уондерсмин, – фыркнул старший блюститель. – Где столица и где мы? Недели пути ради пустой дурочки? Не смеши меня, парень. Я уже написал «убежала». Давай, живее.
Адрик схватил меня за локоть и выволок из дома.
– Идем. – Больше он ни слова мне не сказал – ни пока тащил меня через толпу, закрывая собой от взглядов любопытствующих, ни после, когда мы вышли за черту города. Мы шли, наверное, час, и пот стал заливать мне лицо, а Адрик даже не запыхался.
Наконец мы остановились – город остался далеко позади, а передо мной расстилалась широкая дорога, у которой высились два каменных столба, испещренных надписями на незнакомом языке.
Только тогда Адрик наконец открыл рот:
– В Борр не возвращайся. А не то… – Не договорив, он развернулся и пошел в сторону домов, оставив меня одну.
У меня подкосились ноги. Я осела на землю у одного из столбов и некоторое время сидела, привалившись к нему, бездумно ощущая, как солнце обжигает кожу. Мыслей не было. Над головой, по синему-синему небу, проплывали длинные белые облака. Травинка щекотала локоть, но я не пошевелилась, чтобы ее убрать.
В себя я пришла, только когда большое темное облако закрыло солнце и стало холоднее. Тогда в моей голове впервые с момента, как блюститель оставил меня у столба одну, вспыхнула мысль, яркая, невыносимая.
Я встала на ноги, пошатываясь: все тело затекло. Но время терять было нельзя – и я заковыляла вперед, чувствуя, как по лицу катятся слезы.
Возвращаться через город я не решилась – огибала его по широкой дуге, по обочинам дорог. Теперь Никто не пришлось бы дважды просить меня избегать людей.
Я добралась до хижины, когда стемнело. Еще издалека почувствовала запах. Люди были здесь – много людей. Но теперь они ушли, и я вздохнула с облегчением. Никто – хитрый, умный, даже несмотря на свою голову. Он почувствовал приближение людей заранее и успел спрятаться. Он наверняка дуется и от души помучает меня, чтобы доказать свою правоту, – и уж точно не выйдет из своего укрытия сразу.
Я осторожно обошла хижину, ожидая, что в ноздри ударит волна знакомого запаха и Никто выскочит из-за куста или остатков изгороди, чтобы напугать меня.
Две новые доски выпали из изгороди и лежали втоптанные в грязь – еще пару недель назад мы с Никто с большим трудом вкопали их поглубже после того, как они рухнули под грузом снега зимой.
Помедлив, я вошла в хижину. Все в ней было перевернуто вверх дном. Ящик, на котором Никто любил сидеть по вечерам, был разломан на куски. Склянки и мисочки, сброшенные со стола, превратились в груду осколков. Рядом валялись поникшие сухоцветы и затоптанные тряпки. Наши с Никто постели были опрокинуты, а Крылатая книга с ее чудесными рисунками, как и остальные книги, изорвана в клочки. Машинально я подобрала одну страницу. На ней оказалась изображена Ленна, обнимающая старуху. Поверх обеих отпечатался грязный след сапога. Я как можно бережнее вытерла рисунок, сложила страницу вчетверо и, убрав ее в карман, на негнущихся ногах вышла из хижины. Теперь я уловила запах Никто, до сих пор перебиваемый смрадом ярости, и он повел меня в сторону моря.
Я шла через кусты, не различая дороги, перебиралась через черные валуны, поваленные деревья и горы гниющих водорослей, выброшенных на берег прибоем.
Неподалеку от дерева, рядом с которым я так любила читать, наткнулась на старый револьвер. От него пахло Никто – еще недавно он сжимал его крепко, вспотев от страха. Я понятия не имела, где он прятал его от меня все это время. В хижине я ни разу не видела оружия.
Судя по взрытому песку неподалеку, Никто споткнулся об корень и выронил револьвер из рук – а потом, должно быть, слишком торопился вернуться за ним.
Помедлив, я осторожно подняла револьвер, не зная, куда его лучше засунуть – за пояс или в карман. Мне казалось, он может выстрелить в любой момент. Он сам и мысль о том, чтобы пустить его в ход, пугали меня даже больше, чем подозрение, что преследователи Никто могут быть где-то рядом. И все же разбрасываться оружием не стоило.
След привел меня к кромке воды – и сначала я испугалась, что Никто могли бросить в воду, но от песка не пахло кровью – зато в воздухе я уловила слабый запах мокрой собачьей шерсти.
Вот как все было – во всяком случае, мне хотелось верить, что все случилось именно так: люди пришли с собаками и искали Никто. Он тихонько вышел из избушки, прихватив револьвер – свой самый большой секрет, последний аргумент, который скрывал даже от меня. Он уходил от них так тихо и ловко, что они ни за что не напали бы на его след, – но с ними были собаки. Или собака – может быть, как раз та, лающая за забором.
Никто услышал или учуял собаку и побежал быстрее – так он потерял револьвер. Он ушел по воде, чтобы сбить погоню со следа. Так он сбил со следа и меня – я долго ходила вдоль берега, но не уловила ничего, кроме запаха горькой морской воды, песка и водорослей.
Много часов я плакала на пустынном берегу, где о моем горе не узнал никто, кроме волн и чаек.
Еще несколько дней, вздрагивая от каждого шороха и держа револьвер под боком – я очень боялась, что люди придут снова, – я провела в нашей хижине, надеясь, что Никто вернется искать меня. Но он не вернулся. Потому что не смог, потому что не захотел? Неизвестно.
