скачать книгу бесплатно
Иле, Ласси, Вильна и Ада наконец перестали плакать, но впали в сонное отупение, и в конце концов мама отправила их спать. Каждая из них по очереди подошла ко мне, обняла дрожащими ручонками, прижалась к щеке мокрым лицом. Каждой я пообещала, что утром мы попрощаемся как следует.
Мы остались на кухне втроём, и только тогда отец повернулся ко мне – тяжело скрипнуло под ним старое кресло. Мы оба знали, что придётся сделать в соответствии с традициями – несмотря на то, что никому из нас это не доставит удовольствия.
– Иди к очагу, жена, – проскрипел Матис, вставая с кресла. – Управимся быстро… И ляжем спать.
Она кивнула – покорная, как всегда.
Он не сказал, что мне делать, но я и так знала. В воображении я проделывала это десятки сотен раз.
Я подошла к очагу, как можно ближе к препарату, охранявшему наш дом, и опустилась на колени на половик, сотканный мамой из красных и синих тряпиц, бывших когда-то платьями и кофтами. Половик был порядком потёрт, и я уставилась на белые разводы на ткани и не отводила от них взгляда, пока у меня над головой что-то гремело и звякало.
В лицо мне пахнуло жаром, и на половик упал изумрудный отблеск позеленевшего пламени. Мама бросила в огонь ещё горсть теркового порошка, и пламя снова изменило цвет – теперь половик стал густо-лиловым.
– Кто эта девушка? – спросил отец не своим, низким и гулким голосом, звучащим теперь почти красиво. – Кто родил её?
– Это Иде из дома Хальсонов, – отвечала мать, и её голос, вопреки правилам ритуала, оставался тихим, слабым. – Её родила я, женщина, отданная Хальсонам, от могучего мужчины, главы дома.
Слова ритуала льстили Матису – что ж, хоть кто-то должен. Возможно, он и был могуч до того, как упал с вышки. Возможно, тогда они с матерью даже любили друг друга – слизывали пот друг у друга с разгорячённой кожи, целовались до умопомрачения.
Ради матери мне хотелось верить в это.
– Где родилась эта девушка?
– В Ильморе. Городе, окружённом Стужей. На окраине Кьертании, страны великого холода и великой силы. Континента изо льда.
– Куда она уйдёт? – он не удержался от удовлетворённого вздоха, и впервые я подумала о том, что, возможно, радость от того, что я больше не буду раздражать его своим присутствием, пересиливает в моём отце недовольство от того, что не на ком будет срываться. Что, если всё это время дело действительно было во мне? И теперь, когда я уеду, сёстры мои заживут счастливо?
– Она уйдет в Химмельборг, куда зовет её путь, данный ей Миром и его Душой.
– Кто зовет её?
– Служение. – Мать немного запнулась на этом слове. Кажется, ей следовало сказать «служба владетелю» или «служба родине». Наверное, она всю жизнь надеялась сказать в этот вечер «жених» – и отправить меня в объятия кого-то, кто позаботится обо мне лучше, чем Матис когда бы то ни было заботился о ней самой.
– Идёт ли она добровольно?
– Да. – За меня снова говорила мать. Мне до конца ритуала полагалось помалкивать, чтобы оставаться невидимой для злых духов Стужи.
– Отдаёт ли её дом?
На этот раз они проговорили своё «да» хором.
Отец сделал шаг вперёд, и тёплое капнуло мне на затылок. Я содрогнулась от отвращения, но не подняла головы.
– Кровь семьи защитит тебя.
Мама встала рядом с ним и щедро осыпала мою голову и плечи горстью песка из горшка, стоявшего у очага.
– Родная земля от порога твоего дома сохранит тебя.
– Да защитит тебя Мир.
– И да сохранит Его Душа.
Ещё одна горсть порошка с шипением упала в огонь, и алые блики заплясали на половике.
– Дело сделано, – сказал отец обычным, не ритуальным голосом. – Теперь – спать. Собери вещи с вечера, Иде.
Других слов для меня у него не нашлось, но я на них и не рассчитывала.
Мне не положено было поднимать взгляд ни на них, ни на родной очаг – так же как не положено было смывать капли отцовской крови с волос до утра. Всё это должно было защитить меня от Стужи.
Мои вещи были собраны заранее – об этом отец не знал. Поля и фигуры для тавлов, подаренные госпожой Торре, несколько книг от учителя Туре, тетради с записями, решениями задач и цитатами из мудрых книг, которые я часами переписывала после уроков. Бельё, несколько рубах, запасной тёплый свитер и шерстяные носки. Деревянный гребешок, вырезанный когда-то Гасси. Я берегла его, как редкое сокровище, и за все эти годы ни один зубчик не сломался. Карта наших будущих путешествий, нарисованная в детстве Ульмом. Когда-то я хотела сжечь её, но не сделала этого.
Девчонки посапывали и всхлипывали у себя на койках – наверняка поклялись друг другу не спать, пока я не вернусь, но всё равно уснули. Я тихо поцеловала каждую в лоб, пригладила влажные золотистые прядки. За стеной глухо кудахтали курицы – вот по кому я точно не буду скучать.
– Учитесь хорошо, – прошептала я спящим девочкам. – Берегите себя. Я заберу вас, заберу вас всех. Дождитесь.
Мне нечего было делать – оставалось только лечь к себе и уснуть, но сон не шёл, и собственные кости казались жёсткими, а тело – чужим.
Чтобы уснуть, я пыталась думать о последней задаче, которой поделился со мной учитель Туре. Мы с ним продолжали дружить, хотя школу я уже закончила, и иногда я забегала к нему после работы или отцовских поручений, чтобы быстро сыграть партию в тавлы или поболтать.
Задача, по словам Туре, не имела решения. В ней хитрая ревка подходила к мосту, охраняемому бьераном. Бьеран говорил, что если в первой же фразе, произнесённой ревкой, будет содержаться правда, он пропустит её, но если там будет ложь – бросит в воду.
Ревка сказала: «Ты бросишь меня в воду».
Мне всё казалось, что Туре не прав, хотя он и учитель.
Любая задача имела решение, нужно было только подумать подольше. Вот я и думала, чтобы легче скользнуть в сон, как в тёмную тёплую воду.
Но в этот раз не помогало. То, о чём я старалась не думать весь этот напряжённый вечер, атаковало меня теперь… Не скрыться.
Я не ястреб. Не стану ястребом – мне нужно было пройти все четыре Арки, а я этого не смогла. То, о чём я мечтала с детства, не сбудется. Смогу ли я вытащить мать и сестёр из нищеты, не став им?
Смогу, если буду упорна. Смогу – потому что не бывает задачи без решения.
Я вспоминала Миссе – не думать о ней тоже не выходило.
Ей повезло получить то, что было моей единственной верой все эти годы, просто так – а она-то явно не была этому рада.
Что я знала о Миссе? Она жила в маленьком, опрятном домике на окраине Ильмора. Её мать была ростом с двенадцатилетнюю девочку, а отец погиб, когда однажды, лет десять назад, Стужа начала наступать на их городок.
Старших классов у нас в школе было три, и мы с Миссе попали в разные. От учителя Туре и общих знакомых я знала, что училась она из рук вон плохо, зато была искусной мастерицей: на пару со своей крохотной матерью пекла на ярмарки и для лавки пироги, украшенные веточками и снежинками из теста, шила платья и рубашки не хуже тех, что привозили из центра, вышивала вороты и рукава такими узорами, даже на ладонь которых у меня бы никогда не хватило терпения. Я как-то долго разглядывала одно из таких платьев на Хельне, сидевшей неподалёку от меня в школе. Бледно-голубые нити складывались в изморозь на воротнике, и птицы с глазами-бусинками поглядывали с подола, как живые. К нарядам я всегда была в целом равнодушна, но это платье даже меня заставило ощутить острый укол желания обладать им.
Что ещё? Миссе не была признанной красавицей, как Хельна, но что-то в ней всегда привлекало взгляды. Не такая крохотная, как мать, но очень невысокая, она вся казалась сотканной из солнечных лучей. Кожа у неё была не такой бледной, как положено по кьертанским стандартам красоты, – слегка золотилась, темнея к линии роста волос цвета молодого мёда. Даже в глубине голубых глаз горели золотистые искорки.
Она была очень женственной уже в детстве – и, кажется, получала от этого удовольствие – всегда плела себе замысловатые венцы из кос, носила множество гнутых браслетов от запястья до локтя, серьги с пятнистыми пёрышками. Ей нравилось наряжаться – на мой взгляд, она с этим слегка перебарщивала, но почему-то то, что на ком угодно другом смотрелось нелепо, Миссе оказывалось к лицу.
Её никогда не было среди тех, кто планировал набег на теплицы или переправу через Ильморку на самодельном плоту, или тех, кто проводил целую ночь в заброшенных домах у самой Стужи, надеясь на встречу с призраками. Однажды я заметила, как она рыдает за школой из-за того, что учитель упрекнул её за недостаток старания.
Девчонка до мозга костей – но я никогда не видела её в компании Хельны и других девиц, чьи интересы ограничивались нарядами, сплетнями, танцами и парнями.
Миссе жила как будто особняком – но не выглядела изгоем. Хорошенькая и приветливая, всегда готовая помочь, если кто попросит, она ни в ком не встречала враждебности – ни в ровесниках, ни во взрослых.
Возможно, дело было в ещё одном её свойстве. Что-то в её взгляде вызывало необъяснимое желание позаботиться о ней, взять её под защиту. Даже я смутно ощущала пару раз что-то подобное, а мальчишки и подавно. Я знала по меньшей мере три дерева в лесу, на коре которых было безжалостно вырезано её имя.
Если и был в Ильморе человек, меньше неё подходящий на роль будущего препаратора, я такого не знала. Неудивительно, что она заливалась слезами, проходя Арки одну за другой.
Мне было стыдно, но я чувствовала раздражение при мысли о том, что она так легко и просто обошла меня. Три Арки делали меня сильным рекрутом и открывали большую часть дорог – но Миссе была открыта любая. Я почти дошла до последней, почти получила свой шанс стать ястребом – но тело подвело меня, и с этим ничего нельзя было поделать обыкновенным усилием воли.
А вот Миссе, робкая и маленькая Миссе, хранила, оказывается, в себе стержень твёрже любого камня. Я видела, что успела заинтересовать ястреба, но Миссе, сама того не желая, разбила меня в пух и прах.
Не стоило падать духом. Впереди было обучение, за время которого многое могло измениться – ведь делали они, должно быть, хоть иногда исключения, и я собиралась выяснить это как можно скорее – но я всё равно продолжала думать о том, что случилось на Шествии.
Был ли Унельм расстроен тем, что ему далась всего одна Арка, или, наоборот, радовался, что ему-то точно не придётся выходить в Стужу? Никакому обучению не изменить свойств его тела. Оно было достаточно прочным, чтобы работать с препаратами – но недостаточно для того, чтобы делать их частью себя.
Сама я не знала, что ждёт меня теперь, раз я не стану ястребом. Оставалась ещё судьба охотника – многие считали её куда более тяжёлой и опасной. Могла я стать и кропарём – тогда придётся много работать головой, а это я умела и любила. Менее почётно, чем ходить в Стужу – имена легендарных ястребов и охотников знали все, а вот чтобы припомнить великих кропарей, пришлось бы поднапрячься – но уж точно лучше, чем всю жизнь в безвестности просидеть в мастерских.
Дверь тихонько скрипнула – я услышала сразу, но продолжала лежать, уткнувшись носом в стену. Это наверняка был Седки, исчезнувший куда-то сразу после того, как ястреб отпустил нас с семьёй домой. Я не таила на него зла: мой брат был не из тех, кто умеет поддерживать или прощаться. Сейчас, нагоревавшись с дружками, он наверняка решил исправиться, но у меня не было настроения выслушивать его пьяные излияния.
Человек, вошедший в комнату, тихо подошёл к моей кровати и опустился на колени рядом с ней, а потом я почувствовала, как мамины пальцы перебирают мои волосы – и что-то тёплое капает и капает на макушку.
Я старалась дышать ровно, хотя всё на свете отдала бы, чтобы сжать её руку в своих, сказать «мама», зарыться лицом в её колени.
Но мне не хотелось, чтобы она думала, что я напугана, что нуждаюсь в её утешениях или защите. Мне хотелось, чтобы мама решила, что я мирно сплю – а не терзаюсь страхами и сомнениями.
– Сохрани, – прошептала она тихо, и тёплое снова капнуло мне на затылок. – Сохрани её. Сохрани.
А потом она ушла – так же тихо, как появилась. Ни одна доска пола не скрипнула, и курицы всё так же мерно бормотали у себя за стеной.
Мне хотелось плакать, но вместо этого я прошептала: «Если не я, то другой. Если не я, то другой». Это правило, самое воодушевляющее из придуманных мной, всегда придавало мне сил.
Потом я помолилась Миру и Душе – обычно я забывала делать это каждый день, но сегодня, в последнюю ночь под родным кровом, это показалось правильным.
Я наконец начала засыпать, когда одна из сестрёнкиных кроватей ожила – и сонная Ада скользнула мне под бок, обвила меня ручонками.
– Мы увидимся снова, Сорта? – прошептала она, хлюпая носом. – Увидимся же?
– Да, – прошептала я, утыкаясь ей в макушку, вдыхая травяной запах и тут же забывая о своём решении не давать обещаний. – В столице. Обязательно. Там парители летают над домами… И большие ровные дороги. И вкусная еда, какой здесь не бывает. Мы пойдём в театр… И я куплю вам… Всё, чего захотите.
– Как хорошо, – счастливо вздохнула Ада. – Только бы поскорее, Сорта. Ладно? Поскорей…
Я крепче прижала её к себе, и мы обе уснули.
Рано утром я выскользнула из дома, пока все спали. Молчала родительская постель, забились под одеяла заплаканные сестрёнки. Аду я так и оставила у себя в кровати – во сне она так свирепо прижимала к себе подушку, что трогать её я не решилась.
Вода в бане остыла за ночь, и у меня зуб не попадал на зуб, пока я мыла лицо, шею и руки. Наверное, хорошо было бы снова выкупаться целиком перед поездом, но даже ради того, чтобы впечатлить кого-то, я не была готова к таким жертвам в настолько промозглое утро. Я только осторожно смыла с затылка кровь, склеившую пряди.
Я снова надела всё, что могла, под старую материнскую шубу, и заплела четыре тугие косы на удачу. Четыре, как и два, – счастливое число. В столице волосы наверняка убирали иначе. Все приезжавшие на Шествия препараторы были мужчинами. Женщин из Химмельборга я никогда не видела.
Времени до отъезда оставалось мало, а я хотела успеть зайти к госпоже Торре, как обещала.
Дом, в котором когда-то родился Гасси, покосился, как человек в возрасте, и одно из его окошек, съехавшее вбок, недобро подмигивало мне от самого угла улицы. Больше всего я боялась, что дверь откроет мать Гасси – а через несколько минут напряжённого ожидания на пороге мне начало казаться, что дома никого нет.
Опоздать на поезд было нельзя. Интересно, задержали бы они его из-за моего отсутствия? Скорее всего, да, но мне не хотелось проверять. К тому же становилось холодно. Я переступила с ноги на ногу, тоскливо заглянула в запылённое окно в кухню. Когда мы были детьми, окошки в доме Гасси всегда сверкали.
Я уже собиралась уходить – готовилась с огромным облегчением признать, что госпожа Торре не дома или спит – но именно в этот момент дверь, разумеется, открылась. Она стояла на пороге – причёска волосок к волоску, словно голова и не касалась подушки, прямая спина, взгляд, слишком уж цепкий для слепой.
Ульм как-то в детстве придумал, что бабушка Гасси только притворяется слепой, чтобы сбить всех с толку, и довольно долго мы с ним верили в это. Гасси мы об этом рассказывать не стали – боялись, что он обидится или разозлится.
Последнего, впрочем, можно было не бояться. Гасси не злился. Ни на кого и никогда.
– Вот и ты, Сорта Хальсон. – Я не успела и слова сказать, но она говорила бескомпромиссно. – Я уж думала, струсишь. Проходи. На кухню, девочка.
Я пошла за ней, чувствуя, как горечь внутри разливается, грозя заполнить меня целиком.
Я не была здесь с тех пор, как погиб Гасси. Но казалось, что ещё вчера мы с ним выбегали из этих дверей с резной оскаленной мордой ревки над притолокой, на ходу запихивали куски хлеба, испечённого госпожой Торре, в рот, хлопали по светлой крышке кухонного стола.
Из часов на стене с громким писком выпрыгнула деревянная птичка, и я вздрогнула.
– Чаю?
– Нет, спасибо.
– А я вот выпью. – Госпожа Торре изящно опустилась в кресло, обитое потёртым сатином, бывшим когда-то нежно-голубым, а теперь выцветшем до оттенка старой кости. – Не буду ходить вокруг да около…
Пух на шее под линией роста волос приподнялся, как от ледяного ветерка. На невыносимо долгий миг я была уверена: она заговорит о том, что случилось с Гасси.
Годами мы с Унельмом прятались от неё, его матери, их взглядов, косого взгляда этого дома, и вот теперь я сама, потеряв всякую осторожность, пришла сюда.
Чтобы наконец получить своё наказание.
Вдруг мне стало легко, как никогда, как будто я была приговорённым, которого помиловали за секунды до казни.
Я смотрела госпоже Торре прямо в глаза – белые, равнодушные, как Стужа – и знала, что каким-то образом она чувствует мой взгляд.
– Это по поводу Гасси.
Прыжок с высоты – и свободный полёт в белое, холодное, равнодушное. Возможно, уже через несколько месяцев я окажусь внутри Стужи. Должно быть, это будет похоже на смерть.
– …Я всё боюсь, что она выбросит их. В последнее время она совсем плоха.
Я моргнула.
– Что?
– Ты что, не слушала меня, девочка? – Госпожа Торре нетерпеливо стукнула по столу очень острыми и очень крепкими ногтями на сухой лапке, похожей на куриную. – Я говорю: мать Гасси совсем плоха. Ничего не запоминает. Выбрасывает, что не следует. Недавно избавилась от совершенно новых сапог – а ведь деньги не берутся из воздуха. Бросила их прямо в очаг.
– Мне очень жаль, – сказала я, понятия не имея, что имею в виду.
