скачать книгу бесплатно
– На выход, – гаркает хрипло.
Откинув на сиденье голову, Глеб закрывает глаза.
Кусаю губу и говорю:
– Собаки на людей не нападают по расписанию.
– А мне пофигу, – втягивает в себя воздух. – Мне тебя может продуть еще надо?
– Только попробуй! – взвиваюсь, толкая руками дверь. – Обезьянник свой продувай!
– Ты меня услышала.
– Мне не десять лет, – говорю ему членораздельно, обернувшись через плечо. – И даже не одиннадцать.
Эти слова сжимают сердце.
Когда мне было десять, ему было столько же, сколько мне сейчас, и он был далеко. Служил на своей Камчатке, там где в туалет ходят по веревочке, а письма… идут месяцами…
Я думала, он вернется. Ко мне. К нам с бабулей. А он… Вернулся, когда мне было пятнадцать. И принялся командовать, будто я без него до этого в жизни разобраться не могла. Я о ней все знаю. Сначала родился, потом пригодился. А в промежутках хотелось бы быть самой собой!
Повернув голову, выгибает бровь:
– А сколько тебе? Напомни, е-мое?
Этот сарказм давно не бесит.
Судя по всему, для него я навсегда останусь ребенком. Даже когда морщины на его упрямом лбу станут глубже, и борода поседеет. Я останусь ребенком, потому что у нас есть только “мы”, и больше никого на всем этом чертовом свете.
Плюс ко всему, для него я ребенок, потому что у него нет собственных. Вот в чем все дело.
Он достоин! Достоин своих детей. И семьи. Но с таким дураком кто будет связываться?! И кобелем. Думает, я не знаю? Он пол моего универа пере… имел!
– Посчитай, – советую ему. – Вроде ты умный. Был. Вчера.
– Сгинь, – рычит. – Пока в обезьянник не затолкал.
– Спасибо, – бросаю в сердцах. – За сочувствие. Чтоб тебе так дети твои сочувствовали…
– И тебе спасибо, – выговаривает он. – За то, что у меня на пузе еще один седой волос!
На пузе! На “пузе” у него бельё стирать можно!
Ступив на подножку, выпрыгиваю из машины.
Мышцу на ноге сводит от боли, но не настолько, чтобы об этом плакать.
“В рубашке родилась”, – мне так с пяти лет талдычат.
С того дня, когда выжила. Мы выжили. Я и Глеб.
Хлопнув дверью, иду к своему подъезду.
– Люба, – слышу за спиной.
Остановившись, закатываю глаза.
– Приеду. Проверю. Спать топай.
Сделав глубокий вдох, советую:
– Валидол захвати.
Дернув подъездную дверь, захожу внутрь и обессиленно тащусь к лифту.
На подкорке… яркие зеленые глаза мужчины, о котором… уже полгода мечтаю перед сном. И во время. И который… для меня слишком взрослый, чтобы я вообще хоть как-то могла его потянуть. Я даже не знаю, о чем с ним можно говорить. Дольше семи секунд.
Войдя в квартиру, плюхаюсь на пол.
Я и о себе-то ничерта не знаю. Кто я? Где я? Зачем?
– Чтобы было, – мертвым голосом цитирую своего придурошного брата.
Глава 7
Люба
– Ты куда в субботу делась-то? Касьянов рвал и метал.
– Голова заболела, – вру, увеличивая резкость на своем микроскопе.
Моя субботняя попытка расстаться с девственностью была очень неудачной. Сдаваться я не планирую, но… это будет не Касьянов. И… это будет не в квартире, где за стеной толпа народу бочками пьет пиво и гогочет так, что с потолка сыпется штукатурка.
Вспоминать все это не хочется.
Его руки у себя на груди и под юбкой. Его поцелуи.
Пипетка валится из рук, когда вспоминаю его тяжелое тело на своем.
Он сказал, что я… деревянная. И безынициативная.
Придурок.
Мы месяц встречались, как я могла этого не заметить?
Это все моя дурацкая потребность в ком-то. Я настоящая дремучая дура, но больше всего в жизни мечтаю влюбиться, и желательно взаимно. Эта придурь особенно прогрессирует с тех пор, как бабуля умерла, и теперь мы с Глебом круглые сироты. И хотя он сует свой нос в мою жизнь постоянно, это не изменит того, что однажды он… женится, детей заведет.
И тогда я останусь одна.
Я останусь одна до старости, потому что все мои парни сбегают от меня через месяц без объяснения причин. Их было три. Четыре, если учитывать Касьянова, но от него я сбежала сама, так что не считается.
– Пф-ф-ф… – выдыхаю обреченно.
В моих пробирках такой бардак, что хочется биться головой о стену.
– Дай глянуть, – склоняется над микроскопом Лена, одногруппница. – Н-да, подруга, – тянет она, отстраняясь. – У меня дела получше будут.
Срываю с ладоней лабораторные перчатки и бросаю их в корзину.
На этой неделе мне как будто трепанировали мозг, иначе я не могу объяснить его стойкое нежелание работать. В нем слишком тесно, потому что там уже два дня… все мысли только о том, что я, кажется, влюбилась, как и планировала, но только это… вообще не взаимно.
Человек, в которого я влюбилась, старше меня на восемь лет, он мой преподаватель и он не помнит ни меня саму, ни моего имени, ни даже того, что уже две недели является моим дипломным руководителем! Нужно отдать должное тому, что мы с ним по этому поводу еще не встречались, но это ведь не мудрено, его же целый месяц где-то носило.
Наверное, занимался своей женой – ослепительной блондинкой, которая болталась у него на шее на фоне мальдивского песка и шести кубиков его пресса, белозубой улыбки и его развеселых зеленых глаз. Судя по тому фото, медовый месяц удался.
Здесь мой мозг отрывается по полной. Лепит картинки, одна другой краше.
Вздохнув, грустно улыбаюсь.
Разумеется я не рассчитывала на то, что он женится на мне, но я надеялась, что с фантазией у него будет получше.
И, судя по всему, я абсолютно точно не в его вкусе, зато он… Господи. Он в моем. У меня даже от голоса его мурашки. Он ужасно умный и он защитил диссертацию, хотя ему даже тридцати еще нет. И то, как он посмотрел на меня там, в травмотологичке… это было так очевидно, хотя Романову Александру Андреевичу даже говорить ничего не пришлось.
Я не в его вкусе.
Прямо здесь и сейчас решаю его забыть.
Его голос, улыбку, широкие плечи и спокойный взгляд, дурацкий хвост на макушке, в который он собрал свои немного вьющиеся волосы и чуть не лишил меня этим чувств. Потому что ему чертовски идет. Как и темная щетина на идеальном подбородке. И прежде всего я забуду его тренированное идеальное тело. Все его мышцы, которые отлично видно даже когда он в пиджаке и рубашке, не говоря уже о тренировочных термолосинах.
Он развелся. Кажется с месяц назад, об этом уже весь факультет знает. Лично я планирую выйти замуж раз и навсегда. Кто угодно может считать это максимализмом, но я свою семью именно так и вижу. Один раз и… на всю жизнь.
Пихнув ногой корзину, задвигаю ее под стол и, крутанувшись на стуле, отупело смотрю в окно.
За ним темно и омерзительно холодно, я даже подумываю о том, чтобы не идти сегодня в бассейн. Плаваю я все равно, как курица, но Глеб откуда-то притащил абонемент в элитный спортзал, который отсеивает клиентуру ненормальными ценами на услуги, поэтому клиентура у них – мажоры, мажорки и прочий народ, который готов в два раза переплачивать, лишь бы на соседней беговой дорожке с тобой бежал не какой-то там слесарь, а генеральный директор фирмы, в которой этот слесарь работает.
– Закроешь сама? – идет Лена к своему столу, скрипя кедами по линолеуму.
В лаборатории универа нас осталось двое, потому что ни у нее, ни у меня, белки так и не приобрели те свойства, которые позволили бы нам обеим получить через две недели зачет.
– Угу… – отвечаю, продолжая бессмысленно пялиться в окно.
– Люба!
Подскакиваю на стуле, обернувшись.
– Я говорю «ушла», – закатывает Лена глаза.
– Пока, – вздыхаю, вытягивая перед собой ногу и поправляя черные толстые колготки.
Возвращаться сейчас домой нет никакого желания, поэтому достаю из под стола свою спортивную сумку и тащусь к вешалке, распуская по дороге волосы.
Глава 8
Люба
– Из-вини-те… – вваливается в автобус пожилой мужчина с елкой и маленьким мальчиком в зеленом комбинезоне.
Жмусь к поручню, закрываясь рукой от колючих веток, которые лезут прямо в лицо. Моя спортивная сумка съезжает с плеча.
– Алеша, – выдыхает мужчина. – Проходи, давай-давай…
Карапуз карабкается на верхнюю ступеньку и, плюнув на елку, хватаю его за капюшон до того, как он, не дай Бог, оттуда упадет!
Иголки царапают щеку.
Жмурюсь, пища:
– О-о-й…
– Да что ж такое! – восклицает мужчина.
– Да помогите ему, молодежь! – женский голос за спиной. – Чего смотрите!
Через секунду мне становится легче дышать, и я кажется сохранила свои глаза целыми и невредимыми. Два промоутера-снеговика в белых ватных костюмах пристраивают елку у противоположной стены, и двери с шипением закрываются.
Отряхиваю грудь и поправляю шапку, глядя вниз на маленького Алешу. Он хлопает глазами, осматривая мою белую лохматую шубу из искусственного меха, и спрашивает:
– Снегуочка?
– Угу… – рассматриваю его румяные детские щеки.
Я мечтаю о своем Алеше. В последнее время это стало какой-то навязчивой идеей. Так хочется прижать к себе что-то вот такое же – маленькое и родное. Но эти мысли постоянно омрачает другая – я и о себе-то толком позаботиться не могу. Я бы никогда не призналась, но если бы не Глеб, я бы наверное пропала. У меня нет “зубов”. Так мой брат говорит. Почему-то он предпочитает вытаскивать наружу только мои отрицательные качества, вроде “ты наивная, капец” или “просто научись прогибать людей. Пока не попробуешь один раз, не поймешь, как это работает”.
Я не знаю, откуда у людей берутся те самые “зубы”. В детстве мне никто не посчитал нужным о них рассказать, а без них, судя по всему, в этой жизни далеко не уедешь, и если бы я хоть одному своему знакомому рассказала о своих “материнских” фантазиях, они бы покрутили пальцем у виска. При чем не у своего, а прямо у моего.
Просто в моей голове фантики и бантики. Так мой брат считает, и здесь я с ним согласна.
– Спасибо… – отодвигает мужчина норковую шапку и промакивает лоб квадратиком носового платка. – Поблагодари девушку, – обращается он к мальчику.
– Спасибо, – звонко объявляет тот.
Дотянувшись до кнопки, щелкаю по ней пальцами, требуя себе остановку. Сойдя с автобуса, чертыхаюсь, забрасывая на плечо сумку и пытаясь отрыть в кармане шубы телефон.
– Да? – отвечаю, стянув с руки розовую варежку.
– Я не понял, – с претензией заявляет Глеб. – Почему подробности твоих субботних похождений я узнаю из телека?
– Это была не я, – закатываю глаза.
