Со мною Небо и младший брат

Летиция Павлова

Со мною Небо и младший брат

1. Послы

Так как мой младший брат Кюль-тегин отдавал мне свои труды и силы, то я, тюркский Бильге-каган, жил на земле, охраняя моего младшего брата Кюль-тегина1.

Из надписи на памятнике Кюль-тегина

Уже смеркалось, когда вдали наконец показались тукюеские шатры. Люй Сяну следовало бы обрадоваться, но он только задернул шторку и откинулся на подушки, чувствуя себя совершенно разбитым: долгая езда в тряской повозке вконец его вымотала, и даже мысль о том, что скоро эта пытка закончится, не приносила облегчения – ведь впереди его ждал такой же долгий путь домой. Домой… если он вообще туда вернется. Он слышал что-то о том, что у варваров принято приносить в жертву умершим живых людей, чужеземцев, и хотя они с Чжан Цюйи были императорскими послами и везли императорский манифест, Чанъань осталась так далеко позади, что варварский правитель может и не обратить на это внимания. Конечно, нынешний тукюеский кэхань совсем не то, что его дядюшка, и последние десять лет на северной границе царил мир; но с варварами ни в чем нельзя быть уверенным.

Он отодвинул шторку.

– Командующий Чжан!

Ему пришлось ждать, пока подпрыгивающая на ухабах повозка не поравняется с всхрапывающим серым конем Чжан Цюйи. На мгновение Люй Сян позавидовал выдержке военачальника: тот держался в седле так невозмутимо и надежно, будто они только что выехали из ворот Чанъани. В самом начале пути его надменная самоуверенность только раздражала Люй Сяна, но сейчас он был как никогда благодарен Чжан Цюйи за то, что тот едет вместе с ним. От одного его вида Люй Сян почувствовал себя спокойнее и увереннее.

– Командующий Чжан… – он прокашлялся, скрывая неловкость: о чем бы таком спросить? – Как вы думаете, что теперь будет с тукюесцами?

– То есть?

– После смерти прежнего кэханя они чуть не лишились всего, что им удалось завоевать. Но тогда у них был Кюэ-тэгинь. А теперь его не стало. Не настало ли время им снова искать защиты у дома Тан?

Чжан Цюйи задумчиво помычал сквозь сжатые губы.

– Кто знает, – сказал он. – Пока-то они держатся. Надо послушать, что говорят в ставке. Вы ведь не знаете тукюеского, сановник Люй?

Люй Сян покачал головой:

– Только хуский2.

– Скверно, – заметил Чжан Цюйи как бы про себя. – Ну ладно. Думаю, многое будет понятно с первого взгляда.

– Кэхань? – понимающе уточнил Люй Сян.

Чжан Цюйи быстро взглянул на него.

– Да, – сказал он. – Может, нам и не придется ничего делать.

Пока Люй Сян выбирался из повозки и распоряжался носильщиками, лошадей уже распрягли и увели. Чжан Цюйи ждал его – неподвижная темная фигура на фоне алеющего неба.

В кочевье было необычно тихо. Не визжали дети, не кричали женщины. Даже собаки, почуяв незваных гостей, не заливались злобным лаем, а отрывисто гавкали несколько раз, будто предупреждая: «Не подходи, а то хуже будет», и смолкали, то ли не смея, то ли не желая нарушить тишину. Люй Сяна от всего этого мороз продрал по коже.

Чжан Цюйи вопросительно оглянулся на него, и он, спохватившись, прибавил шагу.

Сумрачную юрту кэханя освещал только догорающий очаг. В первое мгновение Люй Сяну показалось, что внутри никого нет, и он уже собирался раздраженно обернуться и спросить их провожатого, молодого воина, что все это значит, но тут в тенях у противоположной стены что-то шевельнулось, и оттуда донесся странный, как будто осипший голос. Слов Люй Сян не разобрал, но их провожатый, похоже, все прекрасно понял. Он тоже что-то произнес – несомненно, по-тукюески. Осипший голос ответил – теперь в нем как будто прозвучала повелительная интонация. Их провожатый кивнул, проворно опустился на колени и принялся раздувать огонь.

– Прошу меня простить.

Это было сказано уже по-ханьски – с неизбежным акцентом, но вполне понятно благодаря тому медленному, старательному произношению, которое отличает людей, изучивших чужеземное наречие, но не слишком часто – или не слишком уверенно – говорящих на нем.

– Я не должен был так встречать посланцев моего отца-императора. Но уже вечер, и мы не ждали, что вы прибудете сегодня. Прошу простить меня за непочтительность.

– Какая непочтительность, о чем вы! – почти машинально воскликнул Люй Сян. – Это мы должны извиняться за то, что не предупредили вас заранее о нашем приближении. Вы теперь кочуете так далеко от нас, что трудно рассчитать, сколько времени уйдет на дорогу.

– Но вы все же приехали. И за это я вам благодарен.

Огонь между тем разгорелся, а человек, сидевший у дальней стены юрты, поднялся и прошел вперед, так что Люй Сян и Чжан Цюйи наконец смогли рассмотреть нынешнего повелителя тукюесцев – Бигя-кэханя, как его титул произносится по-ханьски, а на его родном наречии – Бильге-кагана.

Он был невысок и крепко сложен, как и все кочевники, но двигался тяжело, а отсветы, пляшущие на лице, и вовсе превращали его в глубокого старика. Между тем ему еще не исполнилось пятидесяти. Вглядевшись, Люй Сян невольно вздрогнул, когда понял, что глубокие продольные морщины, прорезавшие щеки кагана – вовсе не морщины, а едва затянувшиеся рубцы. Он слышал об обычае тукюесцев резать себе лицо кинжалом в знак скорби, но никогда еще не видел, как это выглядит.

Бильге-каган, похоже, не заметил его взгляда. Он смотрел куда-то мимо Люй Сяна, мимо Чжан Цюйи – куда-то за входной полог и дальше, словно пытался отыскать что-то взглядом и никак не мог найти. Люй Сян невольно оглянулся на Чжан Цюйи. Тот, как всегда, оставался невозмутимым. Его как будто не затронуло чувство, нахлынувшее сейчас на Люй Сяна – четкое ощущение, что им здесь не место, им и тем словам, которые они с такой трепетной гордостью везли из Чанъани, потому что любые слова бессильны перед лицом такого всепоглощающего горя.

«Возьми себя в руки, – мысленно велел себе Люй Сян. – Ты – посланник государя. Ты представляешь здесь его особу. У тебя важная миссия, от исхода которой зависят дальнейшие отношения тукюесцев с домом Тан, и, если ты ее провалишь, история тебе этого не простит».

Он облизал губы и вытащил из-за пазухи футляр с драгоценным свитком.

– Великий кэхань, – сказал он. – Сын Неба великого дома Тан выражает тебе глубокое соболезнование в связи со смертью твоего младшего брата, славного полководца Кюэ-тэгиня, и шлет тебе собственноручно написанное письмо…

Он развернул свиток и принялся читать вслух, но не мог полностью отдаться этому приятному и возвышающему занятию – какая-то часть его тоскливо осознавала, что все должно было быть не так. Юрта должна была быть ярко освещена и жарко натоплена, вдоль стен должны были толпиться виднейшие тукюеские вельможи, сам каган должен был сидеть на своем месте, склонив голову, и с почтением и благодарностью принимать оказанную ему честь. А то, что происходило сейчас, никак не напоминало торжественную церемонию, устроенную со всем уважением к ритуалу и сообразно ему. Все тут не как у людей…

Дважды Люй Сян хотел прерваться на полуслове и попросить перенести их прием на завтра, чтобы обставить его как следует, и дважды у него не хватало духу так безобразно потерять лицо – причем не только свое, но, что гораздо хуже, еще и императорское. Оставалось только читать, читать и надеяться, что конец близок. Как он мечтал об этом моменте, когда будет зачитывать вслух собственноручно написанное государем письмо перед толпой благоговейно внимающих слушателей! И чем обернулась его наивная, пустая, тщеславная мечта!

– «Вспоминая, сильно сожалею; как еще можно выразить свое сокрушение? Ныне, в знак соболезнования, приношу подарок и отправляю для жертвоприношения…3»

Дочитав, он свернул бесценный свиток, аккуратно вложил его в футляр и почтительно подал Бильге-кагану. Тот молча протянул руку.

– Эту грамоту шлет тебе Сын Неба, твой отец, – неожиданно сказал из-за спины Люй Сяна Чжан Цюйи. – Тебе надлежит принять ее, стоя на коленях.

Люй Сян подавил желание обернуться – его вмешательство молчаливого военачальника поразило едва ли не больше, чем самого Бильге-кагана. Тот моргнул, как человек, только что разбуженный и спросонья не вполне понимающий, чего от него хотят; потом, дернув плечом, тяжело опустился на одно колено, встал на оба, вытянул руки вверх над головой, и Люй Сян осторожно вложил в его раскрытые ладони футляр. При этом он случайно задел пальцы кагана – жесткие и холодные. Все это тоже больше походило на насмешку над ритуалом, чем на сам ритуал. Бильге-каган медленно поднялся. Футляр он держал так, будто не знал, что с ним делать.

Люй Сян сцепил зубы. Его миссия была еще не закончена.

– Великий кэхань, – начал он, снова кланяясь. – Подарок, о котором пишет государь…

Тусклые глаза Бильге-кагана неожиданно блеснули.

– Подарок? – спросил он. – Какой?

Люй Сян невольно сжался. Ему вспомнились глупые мысли, посетившие его, когда они подъезжали к кочевью – о том, что варвары чествуют мертвых человеческими жертвами.

– Шелк, – торопливо ответил он, – золотые и серебряные сосуды, украшения…

Взгляд Бильге-кагана вновь остекленел, и Люй Сян растерянно спросил себя: он что, и правда ждал, что мы привезем ему пленных на заклание?

– Это правильно, – сказал каган и что-то резко крикнул по-тукюески. Снаружи послышались торопливые шаги. Через некоторое время полог юрты откинулся, и внутрь, пригнувшись, вошел богато одетый человек – несомненно, вельможа высокого ранга.

– Мэйлучжо, – сказал ему Бильге-каган, – прими.

– Господа, – Мэйлучжо вежливо поклонился Люй Сяну и Чжан Цюйи, и те ответили тем же. – Насколько я понимаю, вы прибыли от Сына Неба великого дома Тан? И вы привезли дары для похорон нашего безвременно почившего героя?

Люй Сян чуть не ахнул от удивления: этот человек, по виду – совершенный тукюесец, говорил по-ханьски так чисто, будто родился и всю свою жизнь провел на землях империи Тан.

– Вы совершенно правы, – сказал он. – Носильщики остались в той юрте, которую нам выделили. Вот опись всего, что мы привезли. Если пожелаете, я сам пойду с вами и все проверю.

– Благодарю, но в этом нет нужды. Мы вам полностью доверяем.

– Вы очень чисто говорите по-ханьски, – заметил Чжан Цюйи.

– Вы мне льстите, – улыбнулся Мэйлучжо. – Я учился в императорской школе, когда мы… – быстрый косой взгляд в сторону Бильге-кагана, – когда мы еще жили по ту сторону Великих песков.

«Когда вы еще жили под властью дома Тан», – понимающе заключил про себя Люй Сян. Действительно, когда-то тукюесцы были вольным кочевым народом, но потом, раздираемые внутренними противоречиями, не могли долее существовать самостоятельно и передались под руку дома Тан. Всего полстолетия прошло с тех пор, как отец Бильге-кагана поднял мятеж и увел за собою своих соплеменников на север; укрепившись там и подчинив себе окрестные племена, они сделались страшным врагом Танской империи, пока наконец при Бильге-кагане не примирились с нею, причем каган обещался почитать императора как сын отца. Последние десять лет на северной границе царил мир и покой, в чем была немалая заслуга главнокомандующего войсками Бильге-кагана – его младшего брата, талантливого полководца, чье имя на ханьском звучит как Кюэ-тэгинь, а на языке его соплеменников – как Кюль-тегин. Однако теперь, с его смертью, равновесие грозило нарушиться.

«Во всяком случае, недовольные тут точно есть», – отметил про себя Люй Сян. Он попытался поймать взгляд Мэйлучжо, когда передавал ему опись, но тот смотрел в землю – слишком упрямо, слишком подчеркнуто. Это не могло не настораживать. Неплохо бы потом поговорить с этим Мэйлучжо, раз уж он так хорошо знает ханьский – понять, о чем он думает и много ли здесь тех, кто думает так, как он.

Мэйлучжо вышел. Выдержав паузу, Люй Сян обратился к Бильге-кагану:

– На этом наша миссия заканчивается, великий кэхань. Мы передали тебе все, что поручил нам император. Хочешь ли ты передать что-нибудь в ответ?

Бильге-каган провел рукой по лицу.

– Я благодарен моему отцу-императору за участие, соболезнование и дары, – тихо ответил он. – Но ответить мне нечем – только сообщить дату похорон. Будьте моими гостями до завтра. Я напишу письмо.

Люй Сян поклонился:

– Как пожелает великий кэхань.

– Что это приключилось с вами в кэханьской юрте, сановник Люй? – вполголоса спросил Чжан Цюйи, пока они готовились ко сну. – Когда вы читали письмо императора, у вас даже голос дрожал.

Люй Сян, не оборачиваясь, ответил:

– А вы не заметили? Кэхань… – Он поморщился. – На него было больно смотреть.

– Не спешите расчувствоваться, – сухо отозвался Чжан Цюйи. – Вспомните: это Кюэ-тэгинь возвел его на престол. Без него кэхань не продержался бы и дня. Поэтому вполне понятно, что сейчас он в ужасе. Ему не на кого опереться. Сегодня с ним не было даже его старого советника.

– Значит, вы думаете, он не протянет долго?

– Почти уверен.

– Что он вам сделал? – полушутя спросил Люй Сян.

Он не ждал, что Чжан Цюйи ответит:

– Он – ничего. Но если бы не его дядя, разоривший Динчжоу, мои родные до сих пор были бы живы. Тукюесцы не умеют ничего давать, они только берут, берут, берут. Они – хищники, степные волки, и убивать их надо, как волков, пока они не сожрали всех наших овец.

– Простите мое невежество, – растерялся Люй Сян. – Я не знал…

– Вы и не должны были, – ответил Чжан Цюйи уже спокойнее. – Не бойтесь: я помню, с чем мы приехали, и не поставлю нашу миссию под угрозу. Но жалеть их меня не просите. Если смерть Кюэ-тэгиня означает конец тукюесцев – да будет так.

Люй Сян сконфуженно промолчал, и они легли в тишине.

2. Дети

– Раньше я хотел, чтобы это он был моим отцом, – сказал Ижань-тегин.

Йоллыг-тегин оторвался от текста, который проверял в последний раз, и внимательно взглянул на друга.

– Ты же не серьезно.

– Почему нет? – возразил Ижань-тегин, не глядя на него. – Не я один – многие мечтали об этом.

– Но не я, – заметил Йоллыг-тегин, возвращаясь к тексту.

– Но не ты, – согласился Ижань-тегин и искоса взглянул на него. – Ты вообще странный.

Йоллыг-тегин не обратил на его слова никакого внимания. Он уже привык, что его считают странным. Его дед, младший брат великого Эльтериш-кагана, освободителя тюрков, и неистового Капаган-кагана, умер, так и не дождавшись каганского достоинства, а его сын, отец Йоллыг-тегина, не вернулся из набега на северные окраины табгачей4. После этого война, как и власть, потеряла для Йоллыг-тегина всякую привлекательность, тем более что у правящего кагана был младший брат и двое сыновей. Возможно, он стал бы одним из бедолаг, прозябающих на окраинах кочевий – еще свободные, но уже едва способные прокормить самих себя – но Бильге-каган не забыл о нем. Он привечал его в своей юрте, не сказал и слова против, когда его второй сын, Ижань-тегин, стал проводить все больше времени с молчаливым двоюродным братом, и всегда держался с Йоллыг-тегином просто, не так, как сильные и богатые люди обычно держатся со своими дальними младшими родичами. Поначалу Йоллыг-тегин дичился, не понимая, что кагану от него нужно, но потом увидел, что Бильге-каган так обращается со всеми, будь то знатный бег, рядовой воин или посол от покоренного народа. Тогда он подумал, что подобного правителя у тюрков, должно быть, еще не бывало.

Так он занялся изучением былого – истории тюрков, когда-то правивших степью и диктовавших свои условия государству Табгач, легенд и былей, ставших песнями, сохранившихся в памяти стариков, а порой и записанных согдийскими буквами или собственным письмом тюрков. Мечтой Йоллыг-тегина стало собрать все эти записи воедино, сохранить их для будущих поколений. Как царевич из рода Ашина, он понимал, что важно и о чем не следует забывать ни кагану, ни бегам, ни народу, а как человек, стоящий в стороне от борьбы за власть, мог отличить правду от лжи. Его странное двойственное положение подходило тут как нельзя лучше, и Йоллыг-тегин был вполне счастлив, занимаясь любимым делом – пусть даже мало кто его понимал, считая, что младший царевич пренебрегает своим долгом мужчины и воина.

Но и им пришлось замолчать, когда Бильге-каган дал ему поручение, с которым не смог бы справиться никто другой.

– Дядя был… – Ижань-тегин умолк, подыскивая слово, и Йоллыг-тегин перестал читать, терпеливо ожидая продолжения. – Неудержим, – наконец сказал он. – Я видел его в деле. Он всегда шел до конца. У тебя это очень здорово описано, там, в бою с Чача-сенгуном. Но вне боя он всегда был такой спокойный, такой невозмутимый. И, глядя на него, я и сам успокаивался. Мне казалось, что рядом с ним со мной ничего не случится.

При этих словах Йоллыг-тегин ощутил то же смутное сожаление, которое охватывало его, когда Бильге-каган начинал по памяти перечислять клички и масти коней брата или вспоминал, как тот с горсткой людей отстоял каганскую ставку от наседающих карлуков. Сам он почти не знал Кюль-тегина – что у него могло быть общего с прославленным военачальником, командующим всеми войсками каганата? Но в такие моменты ему становилось жаль, что он не попытался хотя бы раз заговорить с человеком, который так же приходился ему дядей, как и Бильге-каган. Просто с Бильге-каганом было легко: он был не из тех, кто способен затаить злобу или обидеть попусту. В нем не чувствовалось обычного высокомерия знати. А сдержанность Кюль-тегина как бы воздвигала между ним и окружающими невидимую преграду, давая понять, что к этому человеку нечего лезть с пустяками. Впрочем, он как будто несколько смягчался, когда разговаривал с братом.

И поэтому сейчас Йоллыг-тегин не мог не спросить:

– А как же твой отец? Рядом с ним ты ничего подобного не чувствовал?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

По пер. В. В. Радлова и П. М. Мелиоранского.

2

Хуский язык – согдийский язык. Согдийские купцы, торговавшие китайским шелком, играли значительную роль в жизни Тюркского каганата.

3

Пер. В. П. Васильева.

4

Табгачи – китайцы. Каган табгачский – китайский император.