скачать книгу бесплатно
– Пристрелю, сука!
– Стреляй, – процедил Волнорезов, выплюнув два зуба. – Всё одно помирать!
– Товарищ старшина, пацан там! Аслан из соседнего аула! Спасти бы! Вот на ватмане накалякали! – заслонив друга, вступился Круглов.
– Что раньше молчали, писаря грёбанные? – в миг остыл Кощей, а потом зычно рявкнул: «Прекратить стрельбу!»
Осаждённый бастион затих. Наступило утро. Небесный дискобол, на протяжении миллионов лет метавший раскалённое солнце с восхода на закат, дарил последний день русским десантникам. Ни один человек не помнит момента своего появления на свет, и лишь немногим Бог даёт знать о времени прихода их смерти. Когда багровый диск рухнет на горизонте, ни одного бойца крылатой пехоты чеченская ночь уже не застанет в живых. Вместе с солдатами погибнут их неродившиеся дети, несбывшиеся надежды, неосуществлённые мечты и несделанные ошибки. Затянутые в водоворот грязной войны, они так до конца и не поймут, за что расстанутся с жизнью, зато у них не будет и тени сомнения, как это надо сделать.
Полевой командир Зелимхан Дзасоев заметил, что противник прекратил стрельбу. Вооружившись биноклем, он стал внимательно осматривать укреплённый блокпост федералов, пока, наконец, не обнаружил причину странного молчания десантников. Прочитав надпись на ватмане, Дзасоев отдал приказ о прекращении огня и, подозвав одного из боевиков, сказал:
– Соберёшь стадо и выведешь мальчишку из огня. Один из русских поможет тебе. Пошевеливайтесь. У нас не так много времени. И всё-таки эти без пяти минут мертвецы – хорошие солдаты. Клянусь Аллахом, мне жаль, что они встали у нас на пути.
И словно не было войны…
Младший сержант российской армии Коля Волнорезов снял китель, сбросил сапоги, закатал до колен брюки, лихо сдвинул голубой берет на затылок, улыбнулся, засунул загорелые руки в карманы и, насвистывая какую-то весёлую мелодию, бодрым шагом направился вниз.
– Ты смотри-ка! Бард в пастухи заделался, – с завистью пробормотал ефрейтор Круглов.
– Что ты там мямлишь, сынок? – задал вопрос Кощей.
– Это я так, товарищ старшина. Сам с собою.
– Что-то мне твой голос не нравится. Ссышь немного?
– Боюсь! Да, боюсь! А чего такого? Это мне задачу выполнять не мешает, – с вызовом в голосе пробурчал Круглов, а потом задумчиво продолжил: «Колька всегда и во всём был первым: на студенческих пирушках, в драках и любовных похождениях. Я всегда завидовал ему. Один он у матери, товарищ старшина. Она в нём души не чает. Вот я, к примеру…
– Отставить! – перебил Кощей. – Бог собрал на этой проклятой высоте отборную гвардию, и ты ничем не хуже твоего друга.
– Да вы только посмотрите на меня. Несклёпистый тюфяк, лицо – тяпкой. Сам не знаю, как Волнорезов с Брутовым меня к себе подтянули. Они ведь никогда не давали мне почувствовать свою ущербность. Бывало, что вляпаюсь в какую-нибудь историю, а эти уже тут как тут. Волнорезов самого чёрта мог заговорить и убедить его в том, что Степан Круглов успеет подготовиться к зачёту, закроет долги перед сдачей экзамена и т. д. Подшучивал он надо мной, конечно, и тупорылым идиотом обзывал, но это у него всё так – от избытка энергии и эмоциональности. Мятущаяся душа и светлая голова, он всегда страдал оттого, что не может найти для себя настоящего применения. Оголённый нерв, в общем… А Брутов… Когда раздавали смелость…
– Я бы сказал наглость и пакостность, – прервал старшина.
– Не знаете Вы его, – зло бросил Круглов. – Его наглость – от глубоко запрятанной стеснительности, пакостность – от любви к разнообразию. Никто не знает, что у него очень чувствительная душа.
– А жрать мы сегодня будем или нет?! Голодным я подыхать не намерен, товарищ старшина! Не хлебом единым – это не по мне! А вот мясом и салом – самое то! – прокричал весёлый голос, который, без сомнения, принадлежал чувствительной душе.
Круглов замялся и пожал плечами, а Кощей не замедлил со ответом:
– Пообедаем с тобой в аду, Брутов! Там уже ждут пополнения! Я, как старший по званию, сразу же назначу тебя в наряд по кухне! Прапорщик Сатанинский уже доложил мне с того света, что котлы ни хрена не чищены!
– Согласен! – отозвался Брутов. – Но с одним условием! Ужин в этих котлах я сварганю из Вас, товарищ старший прапорщик! Думаю, что грешники оценят кашу из старшины!
– А поперёк горла не встану, сынок? – рассмеялся Кашеваров.
– Никак нет! В капусту вас искрошу!
– Значит, обедаем в аду?
– Так точно!
– Смотри, сынок! Не подведи своего командира!
В это время у подножия высоты, богатой густой и сочной травой, пытались сбить в кучу перепуганных животных чеченский боевик и русский солдат. Сначала их действия по сбору стада напоминали бессмысленную беготню. Коля и Умар, враждебно настроенные друг против друга, не желали реагировать на призывы раскрасневшегося мальчика объединить усилия.
– Ну вы! Ну вот! Ну вот опять всё не так! Зря ты туда побежал, потому что тебе надо было сюда, а не здесь! Без вас я и то быстрее справлюсь! – запальчиво воскликнул парнишка, уже вполне оправившийся после недавно пережитого потрясения.
– Да куда туда-то? – развёл руками Волнорезов. – Ты лучше этому, Аслан, скажи, чтоб он с того боку зашёл.
– Хорошо, Коля. Сейчас скажу, только тебе туда надо. Не ходи возле меня, а то так до вечера не соберём, – заметил пастушок покровительственным тоном и указал пальцем место, в район которого надо было переместиться десантнику. – А ты! Как там тебя? Умар ведь! Там и оставайся! Всё! Всё! Не двигайся! Я их сейчас на вас, в коридор погоню!
Федерал и сепаратист стояли рядом и провожали взглядом Аслана, уводившего стадо в аул. Несмотря на то, что они старались не смотреть друг на друга, но думали об одном: о том, что глупо и страшно теперь стрелять и убивать после того, как они помогли маленькому мальчику; о том, что война – грязное чудовище и нет в ней никакой романтики, а только беспрерывный страх, вялое ожесточение сердец, выворачивающая кишки дизентерия, хроническое недосыпание, вечное неустройство и усталое равнодушие к чередованию жизни и смерти перед глазами.
Пастушок вдруг вздрогнул и обернулся, словно вспомнил о чём-то. Его глаза расширились, по телу прошла судорога. Увлёкшись сбором стада, Аслан на какое-то время забыл о том, что была стрельба, а потом неожиданно прекратилась. В момент затишья он был озабочен только тем, как вывести баранов; также мальчика интересовало, сколько его блеющих подопечных убито, сколько ранено и как ко всему этому отнесётся отец. Когда в уме были подсчитаны потери, и стадо оказалось в безопасности, он восстановил события раннего утра и всё понял. «Если б не они», – пронеслось в голове у Аслана, а уже в следующую секунду он со всех ног бежал к своим спасителям. Споткнувшись несколько раз и разбив при этом колени в кровь, пастушок подбежал к молодым парням и обнял обоих. Слёзы душили Аслана.
– В-в-в-ы-ы! В-в-в-ы-ы! Не н-н-на-д-д-о! Па-г-г-ги-б-б-нете! – всхлипывал пастушок.
– Что ты, что ты, – грустно улыбнувшись и погладив мальчика, стал успокаивать Волнорезов. – Всё будет хорошо, не плачь только.
– Я и не плачу, – гордо выпрямившись, шмыгнул носом пастушок.
– Он не плачет. Он – настоящий джигит. Я, русский Коля, твой отец, тейп, к которому ты принадлежишь – мы все гордимся тобой, Аслан, – бесстрастно произнёс Умар.
– Правда? – слизнув зелёную капельку, повисшую на носу, воскликнул мальчик и весь засветился от сдержанной похвалы своего земляка.
– Правда, – произнёс Волнорезов и одел на Аслана берет.
– Правда. Ты не бросил баранов, которых тебе доверили. Ты поступил как настоящий мужчина. А теперь тебе надо уходить. Я как старший – приказываю тебе, – строго сказал Умар.
– Я понял. А вы? – спросил пастушок.
– Мы остаёмся. Всё. Беги, – подтолкнул мальчика Волнорезов.
Умар погиб спустя десять минут после возобновления боя.
Два часа огрызалась высотка, сдерживая атаки неприятеля. Земля смешалась с небом в чёрном квадрате 333.746 по улитке 2, гибли люди, протяжно стонали раненые, воздух насытился пороховой гарью, а громадной стране не было никакого дела до того, что где-то на одном из её атомов нарывает гнойник, так как Россия давно была объята пламенем постперестроечной войны. На всём пространстве от Калининграда до Дальнего Востока пускали метастазы раковые опухоли коррупции, чёрного передела собственности и бездуховности. За тысячи километров от Чечни люди расплачивались за беспредел нищетой, наркоманией и пьянством, а в мятежном регионе – кровью своих сограждан.
После двухчасового боя в живых осталось четыре десантника: старшина Кашеваров, младший сержант Волнорезов, ефрейтор Круглов и рядовой Брутов. Изрешечённый бело-сине-красный флаг полоскался на ветру.
– Сука, арабов-то сколько. Обкуренные – к бабке не ходить. Они-то куда лезут, бля! Штатам на руку, в рот компот, что мы тут друг другу глотки перегрызём… Следующий штурм будет последним, пацаны. Теперь мне хотелось бы знать, за что мы здесь все поляжем, – сказал Волнорезов и жадно припал пересохшими губами к фляжке. – Какая польза стране от двенадцати трупов? Отделили бы их к чертям собачим!
– Присоединяюсь, Колян, – сплюнул Брутов.
– И ты, Брут? – прозвучал голос Кощея.
– Да, и я! И я, будь всё проклято! Мне плевать, что здесь грохнут меня! Пусть лучше меня смолотит в этой мясорубке, чем какого-нибудь молокососа, но я должен знать для чего!
– Крайних ищешь? – спокойно сказал старшина и впился глазами в подчинённого – Их нет!
– А кто нас сюда загнал? – впал в истерику Брутов. – Твари! Они все там в Кремле – твари! Они видели, как у парней отрезают члены, как внутренности наматываются на гусеницы бмдэшек и танков, в каком дерьме мы живём здесь изо дня в день?
– Забудь о президенте, олигархах, Думе и генералах, сынок! Забудь! – встряхнул подчинённого старшина. – Да, они сюда нас послали, но на этом их власть кончилась! Двенадцать человек сейчас решают, прорвутся ли дикие орды дальше или захлебнутся! Здесь я – президент, а ты – министр обороны – понял? Мы и только мы решаем, быть ли Чечне или быть ли Чечне в составе России!
– Минут пять ещё решать будем! – заметил Волнорезов. – Только всё-таки на хрен нам она сдалась?
– Не ради неё самой. Сегодня – Чечня, завтра – Татарстан, послезавтра – Адыгея. Феодальная раздробленность, князьки, распри – и кранты! А потом в Россию хлынут все кому не лень. А теперь, Круглов, взрывай мост! Быстро! Всё-таки не зря мы здесь – Кощей поднялся во весь рост. – Держи чёрную метку, полевой командир Дзасоев! А теперь советую всем погибнуть, иначе живые и раненые позавидуют мёртвым. К бою!
И была резня. Младший сержант Волнорезов подорвал себя гранатой. Зарезав штык-ножом трёх арабов-наёмников, с перерезанным горлом повалился на землю рядовой Брутов.
– Брать живыми! – закричал Дзасоев, ворвавшись на высоту.
Ефрейтора Круглова, раненого в ногу, вместе со старшиной, у которого после попадания пули развалило правую половину лица, поволокли к полевому командиру. Десантников пинали ногами, долбили прикладами и глумились над их беспомощностью. Безумный хохот озверевших нелюдей сотрясал высоту.
– Мама! Мамочка! Милая моя! Я не вынесу, не вынесу! – с перекошенным от ужаса лицом шептал Круглов.
Старший прапорщик хранил молчание.
– Что там у тебя, солдат? – обратился Дзасоев к Круглову. – Крест что ли?
Ефрейтор стоял на коленях, его голова была опущена на грудь, руки свисали плетями. Грудь девятнадцатилетнего мальчика содрогалась от беззвучных рыданий, глаза были закрыты. Грязный, оборванный, затравленный, одуревший от побоев, залитый кровью, – он уже не понимал, что происходит вокруг, поэтому не ответил на поставленный вопрос.
– К тебе обращаюсь. Сорви крест, обратись в нашу веру и будешь жить, – усмехнувшись, предложил Дзасоев. – Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – пророк его.
– Не изгаляйся над ним, сука, если в тебе осталась хоть капля человеческого, – медленно выговорил старшина, делая акцент на каждом слове.
– Слышь, командир, не к тебе обращаюсь – да! – засмеялся Дзасоев, подошёл к Кашеварову и ударил его ногой в живот.
Круглов поднял голову, открыл заплывшие от синяков глаза, бережно выпростал крестик из-под тельняшки и крепко зажал его в кулаке. Что-то необъяснимое и загадочное совершалось в душе юноши, но никто не заметил этого. Над ним продолжали измываться, а он смотрел на перекошенные от ненависти лица боевиков и плакал от счастья и жалости к ним, потому что неожиданно ему открылось то, что было недоступно их пониманию.
– Вы – другие. Я знаю, – тихо произнёс солдат, поднял глаза к небу, а потом из его груди вырвался жуткий крик: «Свой крест я пронесу до конца! Господи, прости нам, ибо не ведаем, что творим!»
– Кончайте! – бросил Дзасоев и отвёл глаза в сторону.
– Этого? – спросил один из боевиков, указывая на Круглова.
– Обоих, – ответил полевой командир и, избегая взглядов, быстро пошёл прочь.
Глава 5
Странное и удивительное было время, когда ребята подросли до вуза. Ситуация в стране начала помаленьку стабилизироваться в том плане, что до улучшения было ещё далеко, а вот неприятных неожиданностей стало меньше. Абсолютная монархия царя Бориса в новогоднюю ночь тихо и мирно уступит место монархии конституционной во главе с Владимиром «Помнящим Добро». Уходили в прошлое «малиновые пиджаки» с их прямолинейной тупостью, ханжеством, ограниченностью, бандитскими разборками и дерзкими предприятиями ради быстрой наживы. Однобоко поумнел народ, потому что не верил уже не только плохим, но и хорошим людям. Улучшилась экология в городах, так как редко где теперь дымили трубы заводов и фабрик. Дошли до последней степени обнищания русские деревни; они потихоньку смирялись с существующим положением дел, переключались на натуральное хозяйство и попивали горькую, поругивая политиков на пару с колхозами, в которых даже воровать теперь было нечего, так как последнее коллективное имущество растащили в середине 90-ых. Сказочно обогащались сырьевики, банкиры и чиновники. Просто обогащались торговцы. Перестали жаловаться и бастовать бюджетники, потому что в этой сфере к концу 90-ых остались только самые преданные делу люди. Интеллигенция, ополоумевшая от свалившихся на страну свобод, занимала койко-места в сумасшедших домах.
Поколение 80-ых, которое возмужало к миллениуму, было ещё более странным, чем само время. Молодые люди сплошь и рядом представляли собой смесь бестолкового добродушия, легкомыслия и беспечности. Искромётное остроумие секунды ценилось выше глубокого ума; находчивость и умение зарабатывать деньги имели больше поклонников, чем честность и порядочность; независимость предпочиталась дружбе, а секс – любви.
От сессии до сессии живут студенты весело, а вот великолепная шестёрка, представленная читателю в первой главе, вела себя не просто весело, а прямо-таки буйно. Избавившись от пристального внимания школьных учителей, они жадно втягивали ноздрями воздух свободы. Никто не требовал от новоиспечённых первокурсников выполнения домашних заданий и ответов у доски. Не знакомые преподавателям, распределённые в разные группы, они вдруг стали серой массой, просто фамилиями в журналах проверки посещаемости. Вся наша шестёрка угодила в группу 99—6, которую в дальнейшем будут называть не иначе, как «чумовой» за богатую палитру характеров и талантов, соединённых вместе. Первое время активность наших студентов никак не проявлялась, не считая того, что женоподобный красавчик с утончённым юмором Артём Бочкарёв выкрасил волосы в брусничный цвет, еврей милостью божьей Яша Магуров раздался вширь и профессионально подлизался ко всем преподавателям, живчик Вовка за неугомонность и вертлявость на парах получил ласковое прозвище «Мальчишка», твердолобый и самолюбивый Вася Молотобойцев начистил рожи нескольким студентам, холодный и рассудительный Лёня Волоколамов парализовал преподавателя по высшей математике решением наисложнейшей задачей со звёздочкой, а революционно настроенный Алексей Левандовский затравил на одном из семинаров молоденькую преподавательницу и устроил мини-бунт в студенческой столовой из-за таракана в борще.
Прошло три с половиной месяца. Студенты старших курсов забрасывали свою лень в дальний угол и плотно брались за учёбу: почитывали методическую литературу, переписывали у своих товарищей недостающие лекционные материалы, регулярно посещали занятия, активной работой на семинарах мозолили глаза преподавателям и вели трезвый образ жизни. А вот первокурсники, на которых почти никто не обращал внимания, распоясались донельзя. Две трети набора 99-ого года, – не усвоив хотя бы элементарных понятий об экономике из-за систематических отсутствий в институте, не запомнив даже многих преподавателей по именам, – изо дня в день обмывали получение статуса студента в дешёвых забегаловках, на квартирах у местных и студенческом общежитии с многообещающим названием «Надежда». Пивоваренный завод, не справляясь с возросшим спросом на свою продукцию, принял экстренное решение «об убиении двух зайцев». Одного «серого» пристрелили разбавлением пива ключевой водой, что позволило увеличить объёмы и сразу же зацепить остаточной дробью второго русака, потому что вредные для здоровья людей градусы были не просто понижены, а практически нейтрализованы.
– Вовка! Женечкин! – забарабанив в дверь комнаты №303, крикнул Молотобойцев и, не дожидаясь приглашения, ввалился внутрь. – Мы к тебе, Мальчишка! С нас – водяра, с тебя – харч!.. Я не один. Мы уже поддали, к тебе догоняться пришли. – Вася развернулся на сто восемьдесят градусов, театральным жестом распахнул дверь настежь и пробасил: «Заваливай, пацаны! Вовка сегодня принимает»!
– Поцыки! – радостно воскликнул Женечкин, быстро почесал указательным пальцем под носом, юркнул под кровать, тут же выкатился из-под неё и упавшим голосом произнёс: «Хавчик вместе с бабками кончился, а мама только на следующей неделе приедет. На китайской лапше живу».
Молотобойцева такой ответ не обескуражил. Он степенно разделся, потянулся, хозяйским взглядом осмотрел комнату, по-отечески пожурил Вовку за то, что даёт в долг кому не попадя и начал отдавать приказания:
– Лёха, тебе надо будет реквизировать несколько картошек у студентов из соседних комнат в пользу голодающих собратьев по вузу. – Молотобойцев с напускной серьёзностью посмотрел на друга. – Только без лишнего кипиша, а то выйдет, как в прошлый раз… Да, и не в падлу зайди к Волоколамову, он мне с рефератом обещал помочь.
– Сделаем, Васёк! – осклабившись, бросил Левандовский и испарился.
– А ты, Яша, чё разлёгся? – продолжил Молотобойцев. – При всём уважении к твоей массе отрывай-ка свои килограммы от кровати и дуй к девчонкам, они по твоей части.
– Зачем, блин?
– За репчатым луком, блин.
– А без него разве никак нельзя обойтись? – мягко спросил Яша, вкрадчиво улыбнулся и обратился к Бочкарёву: «Брат, принеси воды, пожалуйста».
Артём удивлённо вскинул брови, покачал головой и пошёл выполнять просьбу друга.
Так уж как-то сразу повелось, что Яше Магурову нельзя было отказать. Самостоятельно он только ел, пил и спал. Это был не в меру упитанный Карлсон без пропеллера, которого следовало боготворить только за то, что он присутствует рядом и привносит в компанию лукавый дух загадочности. Ему бы никогда не простили болезненного и усталого вида, который он ловко напускал на себя, если бы при этом из его слоновьих глаз не хлестало игривое шампанское любви и веселья.
Артём принёс Яше воды, выслушал от друга ажурные благодарности и подошёл к окну. Пугающая мысль о приближающейся сессии вторглась ему в голову, но он тут же выпроводил её, как выпроваживал всякую мысль, которая могла вывести его из душевного равновесия. Люди, окружавшие Бочкарёва, всегда завидовали его способности с лёгким сердцем переносить неприятности, потому что все без исключения понимали, что имеют дело не с банальной беспечностью, а хорошо продуманной стратегией, своеобразной методой. Артём никогда не уподоблялся людям «ростовщикам в себе», которым свойственно раздувать из мухи слона; у него всё происходило наоборот. Лишь проблема высвечивалась на горизонте, Бочкарёв бодрой походкой направлялся к ней, вежливо здоровался с непрошенной гостьей в своей голове и просил её зайти завтра, а лучше послезавтра. После такого холодного приёма проблема начинала чахнуть; её перемалывало время, пережёвывали меняющиеся к лучшему обстоятельства, она становилась привычной, а потому вполне безопасной и часто даже смешной в прямом смысле этого слова. Люди часто ошибочно полагали, что вот-вот Артёма уже ничто не спасёт, что ещё немного – и человеку конец. Для того чтобы хоть как-то поддержать Бочкарёва в безвыходных ситуациях, они начинали наперебой давать ему дельные советы, ходатайствовали за него, ссужали парня деньгами. В общем, сломя голову бежали ему на выручку, почти домогались участия в его делах, потому что не понимали, как он может быть до такой степени безучастным к своей судьбе. Когда «конкурсные управляющие» расправлялись с проблемами Артёма, он виновато улыбался, но никого не благодарил, так как искренне считал это лишним, ведь он действительно самый несчастный на всём белом свете.
За окном густо валил снег, покрывая застывшую землю пуховой периной. Тысячи ворон, облепив верхние этажи деревьев, извергали проклятья на всю округу. Хлопья медленно и отвесно падали вниз, вытесняя воздух и ограничивая видимость. Мороз постепенно спал, образовался гололёд. Машины включали ближний свет фар, снижали скорость. Было три часа дня. Артём увидел, как на дороге перед общежитием закрутило и вынесло на встречную полосу движения иномарку. Через секунду от утончённого Бочкарёва, которого за женские ужимки часто относили к «голубым», не осталось и следа: его губы презрительно сжались, глаза засверкали решимостью, лицо стало напоминать чёрствую корку. Ни один томный вздох не вырвался из его груди, как это часто случалось с ним даже по самым незначительным поводам.
– Встречка, тупень, – последовало мысленное предупреждение мужчине, сидевшему за рулём джипа. – Выворачивай вправо. Подставься, баба рядом с тобой… Красавчик. Теперь не дрейфь, скоро конец. – Визг тормозов, глухой удар. – Game over.
Бочкарёв отошёл от окна, молча налил себе водки и залпом выпил.
– Что там на улице? Ты на себя не похож, – сказал Молотобойцев.
– Тихо, – властно произнёс Бочкарёв. – Схожу на вахту, вызову скорую и ментов. Водилы – трупы, баба вроде жива.
– Базара нет, он реально какой-то не такой, – заметил Яша, когда Артём вышел.
– Это и есть его настоящее лицо, сейчас он как раз и был похож на себя, – беззаботно произнёс Вовка, аккуратно разлил водку по стопкам и обратился к друзьям: «За всех, кто в эту секунду выпал из жизни… Не чокаясь».
– Не то мелешь… Не выпал, а ушёл, – поправил Вася.
– И за тех, кто родился в эту секунду, чтобы однажды умереть, – сказал Яша.
Глава 6
Левандовский разжился картошкой на втором этаже у своей однокурсницы, студентки группы 99—1 Наташи Сакисовой, и направился к Волоколамову, чтобы спросить его, когда будет готов Васин реферат по предмету «Научная организация труда студента». Комната №214 была открыта, и Алексей зашёл без приглашения. Будучи местным, как Бочкарёв, Молотобойцев и Магуров, Левандовский не переставал благодарить Бога за то, что ему не надо было жить в студенческом общежитии, как другим. Кто-то из острословов под вывеской «НАДЕЖДА» однажды написал на листке формата А-4: «ВХОДЯЩИЙ СЮДА, ОСТАВЬ НАДЕЖДУ…». Перл провисел под табличкой всего сутки, но был оценен по достоинству. Особое одобрение у жильцов вызвало всеобъемлющее многоточие после слова «надежду», потому что три точки давали обильную почву для фантазии. Безымянный автор сделал гениальную подачу в штрафную площадь на головы своих товарищей, и они уже просто обязаны были забивать: «ВХОДЯЩИЙ СЮДА, ОСТАВЬ НАДЕЖДУ сохранить целомудрие, быть сытым, жить без долгов, нормально вымыться, остаться трезвенником, ПАВЛОВНУ беременной и т. д.
Левандовский увидел мертвецки пьяного Волоколамова, спавшего на груде книг. Повсюду валялись пустые пивные бутылки и окурки. На столе, где Волоколамов с товарищем обедал и готовился к занятиям, громоздилась пейзанская башня из грязной посуды. Левандовский брезгливо поморщился и приступил к уборке.
Левандовский чувствовал странное удовольствие, когда скрупулёзно и последовательно наводил порядок в чужой комнате. Дело было отнюдь не в благодарности за услугу, – которую выразит ему товарищ после того, как проснётся и увидит вокруг чистоту, – а совсем в другом. Левандовский ощутил дыхание реальной, почти диктаторской власти над беспомощным телом друга и его вещами.
– Я мог бы вылить на тебя ведро воды, чтобы привести в чувство, но не сделал этого, – думал Алексей. – Я мог бы превратить тебя в кровавое месиво, и ты бы даже не понял, кто тебя избил. Ты прожил двадцать лет до встречи со мной, не подозревая о том, что 14 декабря 99-ого года именно Лёха Левандовский будет решать, поставить ли твою пепельницу на стол или, к примеру, на подоконник, встречать ли тебе Новый год за фужером шампанского или в гробу, будут ли завтра плакать твои родители над трупом сына или радоваться его успехам, потому что в данный момент менеджер твоей судьбы – я. Топ-менеджер, ведь твоя жизнь находится в моих руках, которые могли бы вцепиться тебе в горло, но вместо этого убирают окурки, вытирают пыль и моют посуду. Не я нагадил и развёл свинарник, но, несмотря на это, убираю и подчищаю за тобой, потому что из всей нашей шестёрки только мы с Молотобойцевым не боимся чёрной работы, не стесняемся её, даже любим, поэтому у нас есть все шансы выжить в этом мире. – Левандовский поднял с пола «Отверженных» Гюго и горько усмехнулся. – Привет, Витёк… Не рад, совсем не рад тебя видеть. Сколько мы с тобой знакомы?.. Лет пять, наверное. Ну и растравил же ты меня однажды. Я тогда не плакал, а выл над тобой. Сполохи революционной Франции, Гавроши, Козетты, Вальжаны, свобода, равенство, братство… Подлец. Ты подлец, Виктор. Скольких ты завербовал своими книгами, сколько наивных мальчишек и девчонок увлёк за романтическим знаменем, выдернув их из реальности? Тебе всё мало, Витя. Давно уже умер, сволочь, а не перестаёшь. Теперь и этого хочешь? – Левандовский кивнул в сторону Волоколамова. – Лёньку тебе не дам. Обрыбишься. – В полёте книга раскрылась, отчаянно зашелестела, раненой птицей врезалась в стену и медленно стекла вниз. – Хотя нет. Рекрутом Гюго после прочтения «Отверженных» ты не станешь, так как представляешь собой танковую гусеницу по перемалыванию книг, которая не желает превращения в пусть и красивую, но уязвимую бабочку. Литература для тебя отнюдь не духовная, а такая же материальная пища, как сосиски и картошка. Особой разницы между художественным романом и учебником по физике ты не видишь; от первого тебе требуются крылатые фразы, от второго – законы и формулы, для того чтобы прослыть человеком умным и разносторонне образованным.
