скачать книгу бесплатно
– Нет, нет! Продолжайте…
– Господа директора слишком добры ко мне! – отозвалась мадам Жири с жеманной миной. – Итак, Мефистофель продолжил арию. – Мадам Жири опять запела: – «Катрин, я обожаю вас, молю, не откажите в сладком поцелуе». И в этот момент мсье Маньера снова слышит в правом ухе голос: «Ха-ха! Вот Жюли не отказала Исидору в сладком поцелуе». Он вновь поворачивается, но на этот раз в сторону жены и Исидора, и что он видит? Исидора, который взял сзади руку мадам Жюли и осыпает ее поцелуями в маленькое отверстие в перчатке… Да-да, вот так, мои добрые господа! – и мадам Жири поцеловала свою руку в том месте, где ее ажурная перчатка обнажала кожу. – Итак, поцелуй оказался не таким уж сладким! Бах! Бах! Звонкий звук пощечин! Мсье Маньера, высокий и сильный, как вы, мсье Ришар, отвесил пару оплеух мсье Исидору Сааку, худому и слабому, как мсье Моншармин, при всем моем уважении. Вот это был скандал! В зале раздались крики: «Хватит! Хватит! Он убьет его!..» И наконец мсье Исидор Саак смог сбежать…
– Значит, Призрак не сломал ему ногу? – спросил Моншармин, немного раздосадованный замечанием мадам Жири по поводу его телосложения.
– Он сломал ее, мсье, – обиженно возразила мадам Жири. – Но не там. Он сломал ее прямо на большой лестнице, по которой Исидор Саак спускался слишком быстро, мсье! И так хорошо сломал, что, боюсь, бедняга не скоро сможет по этой лестнице подняться!..
– А Призрак вам сам рассказал, что это он шептал в правое ухо мсье Маньера? – спросил Моншармин самым серьезным тоном, подчеркивая комичность ситуации.
– Нет! Мне это сказал мсье Маньера. Так…
– Но вы тоже разговаривали с Призраком, о храбрая мадам Жири?
– Точно так же, как разговариваю сейчас с вами, о не менее храбрый мсье…
– И что же этот Призрак обычно говорил?
– Он просил меня принести скамеечку для ног!
При этих торжественно произнесенных словах мадам Жири величаво застыла, словно колонна из желтоватого с красными прожилками мрамора, поддерживающая парадную лестницу Оперы.
На этот раз даже Ришар расхохотался вместе с Моншармином и секретарем Реми. Однако капельдинер, наученный горьким опытом, больше не смеялся. Прислонившись к стене, он размышлял, лихорадочно теребя ключи в кармане, чем закончится эта история. И чем более высокомерным становился тон мадам Жири, тем больше он боялся следующей вспышки гнева господина директора! Но мадам Жири, как назло, видя всплеск веселья директоров, заговорила с ними самым угрожающим тоном!
– Вместо того, чтобы смеяться над Призраком, – возмущенно воскликнула она, – вам лучше поступить так, как мсье Полиньи, который наконец признал…
– Признал что? – спросил Моншармин, которому еще никогда не было так весело.
– Признал существование Призрака!.. Я все время пытаюсь вам объяснить… Послушайте!.. – Мадам Жири внезапно успокоилась, видимо, решив, что настал ее звездный час. – Я помню это как вчера. В тот раз играли «Жидовку»[22 - «Жидовка», также шла под названиями «Еврейка», «Дочь кардинала», «Иудейка» – опера в пяти действиях Фроманталя Галеви по оригинальному французскому либретто Эжена Скриба, один из наиболее ярких образцов французской «большой оперы», впервые была поставлена в 1835 году (прим. ред.).]. Мсье Полиньи захотел сам присутствовать на представлении в ложе Призрака. Мадемуазель Краусс добилась безумного успеха. Она только что спела, вы знаете, это место во втором акте… – мадам Жири торжественно запела: – «Рядом с тем, кого люблю, я хочу жить и умереть, и сама смерть не может разлучить нас…»
– Хорошо! Хорошо! Я знаю… – с кислой улыбкой заметил Моншармин.
Но мадам Жири продолжала петь, покачивая перьями старой шляпки:
– «Уходим! Уходим! И здесь, внизу, и на небесах нас обоих теперь ждет одна и та же участь…»
– Да! Да! Мы знаем это место! – повторил Ришар, теряя терпение. – Что дальше? Ну?
– И тогда именно в этот момент Леопольд воскликнул: «Бежим!» Но Елеазар остановил их: «Куда бежите вы?» Так вот, как раз в этот момент мсье Полиньи, за которым я тихонько наблюдала из соседней ложи, потому что она оставалась пустой… Мсье Полиньи встал и пошел из ложи, прямой и негнущийся, как статуя. Я только успела спросить его, подобно Елеазару: «Куда бежите вы?» Но он мне не ответил и был бледнее мертвеца! Я наблюдала, как он спускался по лестнице, но ногу не сломал… И все же он шел как во сне – в дурном сне! И словно не мог найти дорогу… а ведь ему платили за то, что он хорошо знал театр!
Мадам Жири выпалила свою речь на одном дыхании и сделала паузу, чтобы оценить, какой эффект произвели ее слова. Моншармин сдержанно кивнул.
– Ваш рассказ не объясняет мне, при каких обстоятельствах и зачем Призрак Оперы просил скамейку для ног? – настойчиво проговорил он, пристально глядя прямо в глаза мадам Жири.
– Ну, это было после того вечера… Потому что с того вечера его оставили в покое и больше не пытались занимать его ложу. Мсье Дебьен и мсье Полиньи приказом закрепили ложу за Призраком на все представления. И когда он приходил, он просил меня приносить скамейку…
– Что же это? Призрак, просящий скамейку для ног? Может, ваш Призрак – женщина? – спросил Моншармин.
– Нет, Призрак – мужчина.
– Откуда вы знаете?
– У него мужской голос! Приятный мужской голос! Вот как это происходит: когда он приходит в Оперу – а приходит он обычно примерно в середине первого акта, – он делает три коротких удара в дверь ложи № 5. Когда я впервые услышала эти три удара, то была в полном недоумении, ведь я прекрасно знала, что ложа пуста. Туда еще никто не заходил, и это меня заинтриговало! Я открыла дверь, прислушалась, осмотрелась: никого! И вдруг я услышала голос, говорящий: «Мадам Жюль» (так зовут моего покойного мужа), «не могли бы вы принести мне небольшую скамеечку для ног?» При всем уважении к вам, господин директор, от ужаса я покраснела как помидор… но голос продолжал: «Не пугайтесь, мадам Жюль, это я, Призрак Оперы!» Я посмотрела в ту сторону, откуда доносился голос, который, впрочем, был таким ласковым и приветливым, что почти перестал пугать меня… Голос, господин директор, доносился из первого кресла первого ряда справа. Хоть я никого и не видела в кресле, могла бы поклясться, что там кто-то сидел, кто-то разговаривал оттуда, и он был очень вежливым.
– Ложа справа от пятой была занята? – спросил Моншармин.
– Нет; ни ложа № 7, ни ложа № 3 слева не были заняты. Представление еще только начиналось.
– И что же вы сделали?
– Ну, я принесла маленькую скамеечку. Очевидно, он просил ее не для себя, а для своей дамы! Но ее я никогда не слышала и не видела…
Что? У Призрака, оказывается, еще и дама была?! Моншармин и Ришар переглянулись, посмотрели на мадам Жири, затем на капельдинера, который, стоя за спиной билетерши, отчаянно размахивал руками, пытаясь привлечь внимание директоров. Он с выражением сожаления постучал себя по лбу указательным пальцем, давая понять директорам, что мадам Жири, безусловно, сумасшедшая. Эта пантомима окончательно убедила Ришара расстаться с капельдинером, который держал на службе помешанную. Добрая женщина тем временем продолжала, вся погруженная в мысли о привидении, теперь восхваляя его щедрость.
– В конце спектакля он всегда давал мне монету в сорок су, иногда в сто су, а иногда даже в десять франков – если он несколько дней не приходил. Только с тех пор, как вы начали его снова раздражать, он больше чаевых мне не оставляет…
– Прошу прощения, моя храбрая женщина… – от такой грубой фамильярности перья на старой шляпке мадам Жири возмущенно заколыхались. – Прошу прощения!.. Но каким образом Призрак вручает вам ваши сорок су? – спросил любознательный Моншармин.
– Очень просто! Он оставляет деньги на перилах ложи. Я нахожу их там с программкой, которую всегда приношу ему; по вечерам я, бывает, нахожу цветы на полу – например, розу, которая наверняка выпала из корсажа его дамы… Потому что он, несомненно, иногда приходит с дамой. Однажды они даже забыли веер.
– Что? Ха! Призрак забыл веер? И что вы с ним сделали?
– Ну что… я принесла ему веер на следующий вечер.
Тут раздался голос капельдинера:
– Вы нарушили правила, мадам Жири! Я оштрафую вас!
– Замолчите, идиот! – рявкнул басом Фирмин Ришар и снова обратился к мадам Жири. – Вы принесли веер! И что?
– Они забрали его, господин директор. После спектакля вместо веера они оставили коробку английских конфет, которые мне так нравятся, господин директор. Это еще одно доказательство доброты Призрака…
– Спасибо, мадам Жири… Вы можете идти.
Едва мадам Жири почтительно, но с достоинством, которое никогда не покидало ее, поклонилась двум директорам и покинула кабинет, те заявили капельдинеру, что они твердо намерены избавить себя от услуг этой сумасшедшей старухи. И затем уведомили капельдинера, что он тоже уволен.
Никакие протесты и уверения в преданности театру не помогли, и, когда служащий наконец ушел, секретарь получил указание рассчитать и уволить капельдинера в кратчайшие сроки.
Оставшись одни, оба директора сошлись на одной и той же мысли, которая пришла им в головы одновременно: надо бы прогуляться в ложу № 5 и посмотреть, что там происходит.
Последуем за ними и мы, но чуть позже.
ГЛАВА VI.
Зачарованная скрипка
Став жертвой интриг, к которым мы еще вернемся, Кристина Даэ не смогла повторить в Опере триумф знаменитого гала-концерта. Однако она получила возможность быть услышанной в доме герцогини Цюрихской, где спела самые красивые арии из своего репертуара. Вот что написал о ней известный критик X. Y. Z., который был среди почетных гостей:
Когда мы слышали ее в «Гамлете» Амбруаза Тома, то задавались вопросом, не явился ли Шекспир с Елисейских полей, чтобы поделиться с ней тайной очарования Офелии… И я не сомневаюсь, что, когда она надевает звездную диадему Царицы ночи, Моцарт готов покинуть на время вечную обитель, чтобы прийти послушать ее. Но ему не нужно об этом беспокоиться, потому что сильный и трепетный голос удивительной исполнительницы его «Волшебной флейты» достигает небес и с легкостью поднимается к райским кущам гения – точно так же, как без особых усилий она перебралась из хижины в деревушке Скотелоф в золотой и мраморный дворец, построенный мсье Гарнье.
Однако после вечера у герцогини Цюрихской Кристина больше не пела на публике. Она стала отклонять любые приглашения, в том числе и на платные выступления. Без какого-либо правдоподобного предлога она даже отказалась прийти на благотворительный вечер, в котором ранее обещала участвовать. Девушка вела себя так, будто больше не являлась хозяйкой своей судьбы, словно боялась нового триумфа.
Она знала, что граф де Шаньи, желая доставить удовольствие брату, предпринял очень активные шаги в ее пользу, побеседовав с Ришаром. Она написала ему письмо с благодарностью, но просила его больше не говорить о ней директорам. Каковы же причины такого странного поведения? Одни утверждали, что ею движет непомерная гордость, другие – наоборот, считали это проявлением божественной скромности. Но слишком скромные не оказываются на сцене в театре! По правде говоря, я знаю только одно объяснение: страх. Да, я действительно уверен, что Кристина Даэ тогда боялась всего, что с ней случилось. У меня в руках оказалось письмо Кристины, относящееся к событиям того времени. Перечитав его, я пришел к выводу, что Кристина была не просто ошеломлена или даже напугана своим триумфом, – она была в ужасе!
«Я больше не узнаю себя, когда пою!» – пишет она.
Бедная, чистая, милая девочка!
Она нигде не показывалась, и виконт де Шаньи тщетно пытался искать с ней встречи. Он написал ей, прося аудиенции, и уже отчаялся получить ответ, когда однажды утром она прислала ему следующее письмо:
Мсье, я не забыла маленького мальчика, который кинулся в море за моим шарфом. Я не могла не написать Вам об этом сегодня, когда уезжаю в Перрос, ведомая священным долгом. Завтра годовщина смерти моего бедного отца, которого Вы знали и который Вас очень любил. Он похоронен вместе со своей скрипкой там, на кладбище, окружающем маленькую церковь, у подножия холма, где мы детьми так часто играли – у обочины той дороги, где, немного повзрослев, мы с Вами прощались в последний раз.
Прочитав письмо, Рауль тотчас же уточнил железнодорожное расписание, поспешно оделся, написал несколько строк брату и вручил записку камердинеру. Затем вскочил в экипаж, который все же слишком поздно высадил его у вокзала Монпарнаса: виконт не успел на утренний поезд, как рассчитывал.
Рауль провел тоскливый день и вернулся к жизни только ближе к вечеру, когда наконец-то сел в свой вагон. Всю дорогу он перечитывал письмо Кристины, вдыхал его аромат, воскрешал в памяти сладкий образ ее юных лет. Нескончаемую ночь он провел в лихорадочном сне, от начала и до конца заполненном Кристиной Даэ. Уже начинался рассвет, когда поезд прибыл в Ланьон. Рауль подбежал к дилижансу до Перрос-Гирека – он оказался единственным пассажиром.
Расспросив кучера, виконт узнал, что накануне вечером молодая женщина, по виду парижанка, приехала в Перрос и остановилась в гостинице «Заходящее солнце». Это могла быть только Кристина. Рауль глубоко вздохнул. Теперь он сможет поговорить с Кристиной спокойно наедине. От нахлынувших чувств у него перехватывало дыхание. Этот большой ребенок, объехавший весь мир, оставался чистым душой, как девственница, которая никогда не покидала дом матери.
По дороге он с нежностью вспоминал историю жизни маленькой шведской певицы. Многие детали ее биографии до сих пор неизвестны публике.
В небольшом шведском поселке неподалеку от Упсалы жил один крестьянин вместе с семьей. Он возделывал землю, работая всю неделю, а по воскресеньям пел в церковном хоре. У этого крестьянина росла маленькая девочка, которую он обучил нотной грамоте раньше, чем чтению. Отец Даэ был великим музыкантом, возможно, не подозревая об этом. Он играл на скрипке и считался лучшим скрипачом во всей Скандинавии. Слава о нем широко распространилась, и отовсюду его звали играть на свадьбах и праздниках.
Мать девочки умерла, когда Кристине пошел шестой год. Вскоре отец, любивший только свою дочь и музыку, продал участок земли и отправился на поиски счастья в Упсалу. Но нашел там лишь страдания и бедность.
Поэтому он вернулся в родные места, где, переходя от ярмарки к ярмарке, играл свои скандинавские мелодии, а его дочь, которая никогда не расставалась с ним, пела под аккомпанемент отцовской скрипки. Однажды на ярмарке в Лимби их услышал профессор Валериус и пригласил обоих в Гетеборг. Он утверждал, что отец – лучший скрипач в мире, а его дочь имеет все шансы стать великой певицей. Профессор обеспечил образование и воспитание ребенка. И всюду девочка очаровывала окружающих красотой, грацией и жаждой к самосовершенствованию. Ее успехи были поразительными.
Профессору Валериусу и его жене потребовалось переехать во Францию, и они увезли Даэ и Кристину с собой. Супруга Валериуса полюбила девочку, как свою дочь. Что касается отца Кристины, то во Франции он начал постепенно чахнуть от тоски по дому. В Париже он никогда ни с кем не встречался. Жил словно во сне, наполняя его музыкой своей скрипки. Целыми днями он сидел, запершись в комнате вместе с дочерью, и было слышно, как он играет что-то протяжно и нежно, а Кристина тихонько напевает. Жена Валериуса иногда приходила послушать их за дверью, тяжело вздыхала, вытирала слезу и на цыпочках уходила. Она тоже тосковала по светлому скандинавскому небу.
Отец Даэ, казалось, оживал только летом, когда они все вместе выезжали на отдых в Перрос-Гирек, в уголок Бретани, который тогда был почти неизвестен парижанам. Даэ любил там подолгу смотреть на море, напоминавшее ему родину. Часто, сидя на берегу, он играл свои самые грустные мелодии – и утверждал, что море смолкает, чтобы их послушать. Он настойчиво умолял жену профессора позволить ему играть, как когда-то раньше, во время проведения религиозных шествий и деревенских праздников, и та наконец согласилась.
Теперь он брал с собой дочь и уезжал со своей скрипкой, проводя по нескольку дней среди простых людей. Крестьяне не уставали их слушать. Музыкант и маленькая певица бесплатно выступали в маленьких деревушках и ночевали в сараях, отказываясь от кровати в гостинице и тесно прижимаясь друг к другу на соломе, как в те времена, когда они были так бедны в Швеции.
Крестьяне не понимали, почему так странно вел себя этот прилично одетый скрипач, бродивший по дорогам в сопровождении прекрасного ребенка, голос которого напоминал пение небесного ангела. И люди тоже следовали за музыкантами из деревни в деревню.
Однажды мальчик, приехавший из Парижа с чопорной гувернанткой, заставил ее проделать долгий путь, потому что был восхищен маленькой девочкой, чей нежный и чистый голос, казалось, наложил на него чары. Мальчик с гувернанткой добрались до края бухты, которую до сих пор называют Трестрау. В те времена в этом месте было только небо, море и золотой песчаный берег. Внезапно порыв сильного ветра унес шарф гуляющей по пляжу Кристины. Кристина вскрикнула и протянула руки, но шарф уже качался далеко на волнах. И тут девочка услышала голос, который говорил ей:
– Не беспокойся, я достану твой шарф.
И она увидела мальчика, который бежал в море, несмотря на возмущенные крики и протесты строгой дамы в черном. Мальчик бросился в воду прямо в одежде, поймал и принес Кристине ее шарф. И мальчик, и шарф, конечно, промокли насквозь! Дама в черном никак не могла успокоиться, но Кристина рассмеялась от всей души и поцеловала отважного юного кавалера. Этим мальчиком и был виконт Рауль де Шаньи. В то время он жил со своей тетушкой в Ланьоне.
Тем летом Кристина и Рауль виделись почти каждый день и играли вместе. По просьбе тети Рауля, переданной через профессора Валериуса, добрый Даэ согласился давать уроки игры на скрипке юному виконту. Так Рауль научился любить те же мелодии, которые все детство окружали Кристину.
Их души оказались похожими – мечтательными и романтичными. Оба любили волшебные истории, старые бретонские сказки. Главным их развлечением стало ходить, словно нищие, от дома к дому и просить жителей:
– Мадам (или добрый мой господин), не могли бы вы рассказать нам какую-нибудь небольшую историю?
Редко кто им отказывал. Разве есть в Бретони хоть один старик или старуха, которые ни разу в жизни не видели танцующих фей и гномов на вересковых пустошах при лунном свете?
Но самым чудесным временем для детей были вечера, когда в сумерках, в великом покое приближающейся ночи, солнце опускалось в море. Отец Даэ садился рядом с ними у обочины дороги и рассказывал вполголоса, словно боясь спугнуть прилетевших духов, прекрасные, веселые или страшные легенды своей северной страны. Иногда они были красивы, как сказки Андерсена, иногда печальны, как стихи великого поэта Рунеберга. Когда Даэ замолкал, дети тотчас просили:
– Еще!
Одна из историй начиналась так:
Однажды король сидел в маленькой лодке у берега одного из тех тихих и глубоких озер, которые открываются, как сияющие глаза, среди гор Норвегии…
А вот другая:
Маленькая Лотта думала обо всем – и ни о чем. Словно летняя птица, она парила в золотых лучах солнца, украсив светлые локоны венком из весенних цветов. Ее душа была такой же ясной и небесной, как и взгляд. Она нежно любила мать и была преданна своей кукле. Лотта тщательно следила за чистотой платьица, красных туфелек и скрипки. Но больше всего ей нравилось, засыпая, слушать Ангела музыки.
Пока Даэ говорил, Рауль как зачарованный смотрел на голубые глаза и золотистые волосы Кристины. А Кристина думала, как приятно, должно быть, малышке Лотте было засыпать под пение Ангела музыки. Почти ни одна история Даэ не обходилась без участия Ангела музыки, и дети все время расспрашивали про этого Ангела. Отец Кристины утверждал, что всех великих музыкантов и композиторов хотя бы раз в жизни посещает Ангел музыки. Иногда этот Ангел склоняется над их колыбелью, как это случилось с маленькой Лоттой, – именно так появляются маленькие вундеркинды, которые в шесть лет играют на скрипке лучше, чем иные в пятьдесят, что, согласитесь, совершенно необычно. Иногда Ангел приходит намного позже – если дети неразумны, не хотят учиться и пренебрегают своими способностями. К некоторым Ангел не приходит никогда – к тем, у кого злое сердце и совесть нечиста.
Ангела нельзя увидеть, но его слышат те, кому это предначертано. Такое обычно случается в те моменты, когда меньше всего этого ожидаешь, когда грустно и одиноко. Тогда ухо острее воспринимает небесную гармонию и божественный голос, и человек запоминает их на всю жизнь. В сердцах людей, которых посетил Ангел, остается внутренний огонь. Они испытывают трепет, недоступный простым смертным. И у них появляется дар: как только они прикасаются к инструменту или запевают мелодию, начинает звучать музыка такой красоты, что перед ней меркнут все остальные звуки. Другие называют таких людей гениями.
Маленькая Кристина спросила отца, слышал ли он Ангела. Но отец Даэ печально покачал головой, затем его взгляд просиял – он посмотрел на дочь и сказал:
– Но ты, дитя мое, когда-нибудь услышишь его! Когда я окажусь на небесах, я пришлю его тебе, обещаю!
В то время отца Кристины уже начинали мучить приступы сильного кашля.
Наступила осень, которая разлучила Рауля и Кристину.
Три года спустя, уже будучи молодыми людьми, они встретились снова. Это опять случилось в Перросе, и у Рауля от встречи осталось глубокое впечатление. Профессор Валериус к тому времени умер, но его жена осталась во Франции, занимаясь финансовыми делами. Она жила вместе с милыми ее сердцу Даэ и его дочерью, которые продолжали петь и играть на скрипке, увлекая романтическими мечтами свою дорогую благодетельницу. Казалось, всех троих не интересовало ничего, кроме музыки.
Молодой человек случайно приехал в Перрос и тотчас же поспешил в дом, в котором когда-то жила его подруга. Старик Даэ встал со своего места со слезами на глазах и поцеловал его, сказав, что они сохранили о нем верную память. Действительно, почти не проходило дня, чтобы Кристина не заговорила о Рауле.
Дверь отворилась, и вошла очаровательная девушка, неся на подносе дымящийся чай для отца. Она узнала Рауля и поставила сервиз на столик. Легкий румянец окрасил ее милое лицо. В нерешительности она стояла, ничего не говоря. Отец смотрел на них обоих. Рауль подошел к девушке и приветствовал ее поцелуем, которого она не смогла избежать. Она задала ему несколько общих вежливых вопросов и, решив, что исполнила свой долг радушной хозяйки, забрала поднос и вышла из комнаты.
После этого она укрылась на скамейке в уединении сада. В ее девичьем сердце вспыхнули чувства, которых она раньше не испытывала. Вскоре ее нашел Рауль, и они проговорили до вечера. Оба пребывали в сильном смущении. Они совершенно изменились и словно узнавали друг друга заново. Осторожничая, будто дипломаты, молодые люди рассказывали друг другу вещи, которые не имели никакого отношения к их зарождающимся чувствам. Когда они расстались на обочине дороги, Рауль сказал Кристине, крепко поцеловав ее дрожащую руку:
– Мадемуазель, я никогда вас не забуду!
И он ушел, сожалея об этих дерзких словах, потому что хорошо знал, что Кристина Даэ не может быть женой виконта де Шаньи.
Что касается Кристины, она пошла к отцу и сказала ему:
– Тебе не кажется, что Рауль уже не такой славный, как раньше? Мне он больше не нравится!
И она постаралась больше не думать о нем. Девушка изо всех сил погрузилась в свои занятия, которые занимали все ее время. Успехи Кристины были поистине замечательными. Те, кто слушал ее, предсказывали, что она станет одной из лучших певиц в мире.
Но потом умер ее отец. И она, казалось, потеряла вместе с ним свой голос, свою душу и свой гений. Оставшегося ей хватило, чтобы поступить в консерваторию, но и только. Она ничем не отличалась от других, без энтузиазма посещала занятия и получила награду лишь для того, чтобы порадовать старую жену профессора Валериуса, с которой продолжала жить. Когда Рауль снова увидел Кристину в Опере, он был очарован красотой молодой девушки, в нем вновь ожили нежные образы былых времен, но его поразила перемена в ней. Она выглядела отрешенной. Он приходил, чтобы послушать ее, следил за ней за кулисами, ждал ее у гардеробной, пытался привлечь ее внимание. Не раз он провожал девушку до порога гримерной, но она его не видела. Кристина будто ничего не замечала вокруг. Она была олицетворением безразличия. Рауль страдал, его тянуло к ней; робкий, он не смел признаться себе в том, что любит ее. А потом наступил торжественный вечер – и ее триумф оглушил Рауля подобно удару грома: разверзлись небеса, и голос ангела зазвучал на земле, чтобы порадовать людей и покорить их сердца…
А после этого… После этого за дверью раздался этот мужской голос:
– Вы должны любить меня!
Но в гримерке никого не оказалось…
Почему, открыв глаза, она рассмеялась, когда он сказал «я тот маленький мальчик, который когда-то отправился в море искать ваш шарф»?
