скачать книгу бесплатно
И грохочут в ней камни для сбора отчизны моей.
Для создания нового неба, созвездия, века
разминай эту глину, все комья в песок разотри!
Для создания нового первого вновь человека –
совершенного!
Чистого! Светлого!
Сердце – внутри!
Он твой будет гран-при! И твои январи. Лёд и пламя!
Ничего, что на пальцах уже волдыри, синяки.
Но он в небо взметнёт алый парус. И лик Твой! И знамя!
И все раны залечит. И язвы, где шрамы на шраме.
В букваре он напишет про маму! Про блики на раме.
И не будет бедлама. Рекламы. И срама на сраме.
И не надо к добру пришивать никогда кулаки.
Заживём по-людски!
Моряки, рыбаки, что на Волге.
И пусть – Горький Максим. И пусть будет Прилепин Захар!
И пускай человек – это мудро! Вселенски! И гордо!
И на Данко пусть мода. И на Карамазова мода
на того, кто Алёша, ему-то, действительно, орден.
Или всё же я брежу?
Горячка? Ангина ли? Жар?
В «Зимней вишне» пожар. Убивают. И гибнут. И чахнут.
Всюду взятки берут. Любодействуют. Грабят народ.
Замурованный вопль мой – в пласты, в поднебесье и в шахту.
И никто не услышит. Никто не поймёт. Даже тот,
кто понять меня должен. А кости мои – тоже глина,
даже мускулы – глина. Хребет мой. И мой Прометей.
Если сверху смотреть:
что травинка, что я, что рябина.
Я хотела кричать. Но – горячка. И, всё же, ангина.
Пульс – за сто.
Крик – за двести.
А стих – моя мина.
Подорвусь.
Разметаюсь.
На личной я мине своей…
***
Никогда не случится такого, чтобы в мою честь играли скрипки,
чтобы рыдали, заливались от радости слезами, растекались в улыбки.
Воскресали звуками, восходили нотами, особенно это тягучее, дзинькающее «ля».
Можно петь для бабочки с тонкими крыльями.
Можно для неба.
Можно для моря.
Для тебя, земля!
И ещё я хочу, чтобы были люди рядом. Друзья.
Бывшие, нынешние, настоящие. Где-то рядом, порхающая, я.
И чтобы в крылышках ни одного пореза, надрыва,
ни одного пораненного пятнышка, ни одной сбитой пылинки,
вывихнутого кружавчика, выломанного ребра. В архивы,
в реестры, чтобы было внесено одно:
в её честь звенели скрипки! Переливались, целовали дождями её окно.
И чтобы пальцы девичьи смычок держали. И чтобы в лаке – ноготки.
И звуки тонкие, прозрачнее вуали.
И звезды погасшей, умершей в реке родниковые огоньки!
И ты – уста, касанья руки.
Бег строки.
Не убивай эту бабочку.
Побереги!
***
Моё мировоззрение. Я не могу от него отречься.
Могу лишь растечься рекою в него.
Моё мировоззрение, как дом без крылечка,
скала отвесная, накипь снегов.
Как вена рваная в него плещет память.
Вспоминать больно. Не вспоминать больнее стократ.
Если бы живою была, что сказала я маме
про то, что случилось, и кто виноват?
Что продан завод. Разорён комбинат.
Я слова свои беру – выкорчёвываю.
Но остаётся основа, позвоночная кость,
из которого весь образ, как белым по-чёрному,
словно в ладошку гвоздь.
Так в меня моё мировоззрение вточено!
Ввинчено, вбито, вколочено. Я и сама уже – в клочья.
И сердце – в ошмётки, в куски.
Но слышится дальнее: «Доченька,
не предай! Сохрани! Не разбей от тоски!»
Божьих заповедей – десять.
Материнских – вся жизнь.
Моё мировоззрение – мой панцирь.
Я его отрастила, как песню.
Я его обточила до призм,
до космических, звёздных субстанций!
Мамочка, мамулечка. Я за него держусь.
Я – над бездной. (О, не сорваться б!)
А руки соскальзывают. Ветер пронизывает. Хруст
слышится пальцев. Захожусь, словно в бешенном танце.
Не отрекусь! Всё равно не прогнусь! И не сдамся!
Ни власти. Ни горю. Ни бедам. Ни улице!
«Глагол с глаголом – кричу – не рифмуется!
Участие в конкурсах – преступление!
Не надо медалей. Ни грантов. Ни премии!»
Моё убеждение. Мировоззрение
превыше всего. Не уйти. Не укрыться.
Не выскрести мне из себя, словно принцип.
Оно приросло, словно к коже рубаха.
Я слышу, хотя я оглохла до Баха.
Я вижу, ослепнув почти до Бочелли.
И не отрекусь на кострах. На расстреле.
