скачать книгу бесплатно
– Три! Черт побери, неплохо! А картины ему что, тоже от дореволюционных предков достались?
Федор на мгновение накрыл своей ладонью руку Саши, однако быстро убрал ее, а девушку словно током ударило.
Собравшись мыслями, она продолжила:
– Ну, кое-что в самом деле досталось, например портрет его бабки кисти Репина или его мамы еще девочкой…
Нет, если она еще выпалит, что ее прабабку написал Пикассо, то Федор явно сочтет ее или безудержной фантазеркой, или невероятным снобом – и вряд ли захочет снова видеться.
– Вот это круто! Твою прабабушку написал сам Репин? И это у вас тоже имеется?
Саша кивнула и добавила:
– Ну, все свои богатства семья дедушки после революции потеряла, его бабушка, та самая, которую писал Репин, умерла от тифа, его мама была пламенной революционеркой, работала в Наркомате народного просвещения, но после убийства Кирова ее в первую же волну репрессий расстреляли…
Ладонь Федора снова легла поверх ее собственной, и на этот раз он и не думал ее убирать.
– Мне очень жаль. А твой дедушка любит искусство, ведь так?
Саша кивнула. Ну да, и, вероятно, это связано с гибелью в период репрессий его матери: коллекцию начала собирать еще она, но после ее ареста все, конечно же, исчезло. Однако дедушка, тогда молодой человек, приложил усилия, чтобы не только обрести потерянное, но с годами, через связи, друзей и посещения блошиных рынков, приобретать все новые и новые экземпляры для своей коллекции.
Которая, вероятно, была данью памяти его расстрелянной матери – и своего навсегда канувшего в Лету детства.
– Ну да, хотя он геоморфолог, то есть занимается процессами формирования Земли. Но коллекцию он собирает уже больше пятидесяти лет…
Потом они прогуливались: сначала там же, по Невскому, потом вдоль Невы, где долго сидели на парапете.
Саша рассказала Федору то, о чем никому не говорила. О гибели родителей на Памире. О том, что папа ее был талантливым ученым и наверняка обрел бы славу как у отца-академика, если бы не лавина. О своей маме со звучным именем Лаура, которая была дочкой каталонского коммуниста Ксави Монткада, бежавшего после прихода к власти в Испании Франко в СССР.
– Так ты еще и наполовину испанка! – изумился Федор, на что Саша с несколько театральной экспрессивностью произнесла:
– Дедушка по матери родом из Барселоны. А это Каталония, не Испания: Catalu?a, no Espa?a. Я не испанка, я каталонка!
И добавила:
– Ну, мама в большей степени была русской, нежели каталонкой, хотя именно она научила меня фразам и по-каталонски, и по-испански… А вот немецкому меня дедушка научить так и не сумел.
– Ты совсем на испанку не похожа! – заявил Федор, и девушка рассмеялась:
– Ну, не все испанцы выглядят как гранды на картинах Веласкеса или подобны Кармен. Каталония, повторюсь, не Испания, там много светловолосых и голубоглазых, а мой дедушка по маминой линии, оказавшись в СССР, женился на белоруске…
Федор в восхищении посмотрел на нее:
– Мне бы такую семью! Один дедушка академик, другой – коммунист из Испании, вернее, из Каталонии. Одна бабушка – прима-балерина Кировского театра, другая Любовь Орлову хорошо знала. Дома у тебя висят картины, которых и в Эрмитаже-то не найдешь…
А что бы Федор сказал, если бы она сообщила, что, по уверениям мамы, их каталонское семейство Монткада не просто аристократического, а вообще королевского происхождения, потому что их ветвь – прямые, пусть и внебрачные, потомки кастильского короля Альфонса Одиннадцатого Справедливого от одной из его любовниц.
Занятно, что дедушка, каталонский коммунист, очень гордился своим якобы королевским (да еще кастильским!) происхождением, и это ничуть не мешало ему выступать не только против диктатора Франко, но и уже после кончины оного против нового испанского короля.
Саша вдохнула:
– Ну да, а прабабушку расстреляли как врага народа, одна бабушка в возрасте сорока с небольшим лет умерла от рака, другая хоть и до сих пор жива, но давно, увы, в полном маразме. Родители погибли при сходе лавины на Памире. А картины…
Саша посмотрела на лучи заходящего солнца, искрившиеся в золотом луче Адмиралтейства.
– Все эти картины, конечно, прекрасны, они и привели меня на стезю искусствоведа, как я думаю, но жить в музее, поверь мне, не так уж приятно…
Заметив на себе пристальный взгляд Федора, Саша смутилась и быстро произнесла:
– А что это мы все обо мне да обо мне? Расскажи лучше о себе!
Федор, усмехнувшись, вдруг привлек ее к себе и поцеловал: долго, страстно и так по-настоящему…
Ошалев, Саша не сопротивлялась – да и не хотела она, если честно, противиться.
Оторвавшись от ее губ, молодой человек спросил:
– Так про мою стандартную советскую семью в коммуналке рассказать или лучше еще раз поцеловать?
И, не дожидаясь ответа оторопевшей девушки, снова прильнул к ее губам.
Внучка академика, надо сказать, была вполне себе ничего. Федор ведь намеренно не стал дожидаться тогда ее пробуждения, а, приготовив оладьи и накропав записку, покинул квартиру, тихо щелкнув всеми пятью, или сколько их там, замками бронированной двери.
Внучке академика требовалась передышка, и не следовало сразу же идти в наступление по всем фронтам, это, как показывает история, контрпродуктивно.
В особенности когда хочешь обчистить квартиру дедушки этой самой внучки академика.
Он опять же намеренно объявился только на третий день, хотя номер квартиры Ильи Ильича Каблукова у него был с самого начала: еще бы, ведь одна из шалав его приемного отца позвонила внучке академика, выдав себя за кого-то из НИИ Скорой помощи, и сообщила, что дедушка при смерти и надо с ним срочно прощаться.
Дубликаты ключей были сделаны, профессионалы ознакомились с устройством сигнализации, а проверенный человечек, имевший выходы на зарубежье, получил фотографии коллекции картин. Приемный отец очень хвалил Федора и, пригласив к себе в свой недавно оборудованный на Невском офис, налил даже стопку коньяку.
– Ну, ты же знаешь, батя, мне нельзя, для спорта вредно, – поморщился Федор, а приемный отец велел:
– Одну можешь выпить, я разрешаю!
Пришлось пригубить, хотя алкоголя Федор терпеть не мог, чем крайне выгодно отличался от всей челяди своего приемного отца – и от него самого в том числе.
Тот, махнув за первой стопкой вторую, крякнул, вытер седые усы и заявил:
– Горжусь тобой, сын! На настоящую золотую жилу напал!
Федор усмехнулся и поправил:
– Я бы даже выразился: на кимберлитовую трубку!
Приемный отец, пошевелив усами, добавил:
– Любишь ты уж чересчур понтить, бросаясь словами, которых, кроме тебя, никто не сечет, сын. В нашем деле это не так уж хорошо, поверь мне…
– В нашем деле, батя? – переспросил Федор.
Приемный отец, опрокинув и третью стопку, поднялся и прошелся по кабинету своего офиса.
– Ладно, понимаю я тебя, ты умнее всех нас, вместе взятых, но опасно показывать людям, что ты соображаешь быстрее их.
Федор скромно заметил:
– Разве ты мной недоволен?
Приемный отец рубанул рукой в воздухе.
– Ты что, ты мой самый лучший кадр! Но эту свою трубку, как ты ее назвал…
– Кимберлитовую. Из таких алмазы добывают. А они покруче золота.
– Ну да, ну да, убедил, что ты самый умный, Федяка! Но учти, не всем это нравится.
Федор блеснул белыми зубами:
– Я же не алмаз из кимберлитовой трубки, чтобы всем нравиться, батя!
Тот, хохотнув, заявил:
– Да, за словом в карман не лезешь, такие стране нужны, Федяка. В депутаты тебя надо пристроить. А еще лучше – свою партию организовать! Мы тебя еще в президенты упакуем, Федяка!
Федор, у которого были свои планы на жизнь, ответил:
– Батя, давай, прежде чем мы о моем президентстве поговорим, лучше о коллекции академика Каблукова покалякаем. Правильно ли я понимаю, что там основную часть можно за рубеж сплавить и очень неплохие хрусты получить?
Приемный отец кивнул и заявил:
– Кое-что и на родине пристроим, но тут платят меньше.
Федор добавил:
– Лучше все за рубеж, чтобы ничего в России не осталось. Искать же будут. И кстати, мои ведь двадцать пять процентов?
Батя расхохотался:
– Федяка, не наглей. До двадцати пяти процентов тебе еще расти и расти. Ну да, внучку академика окрутил, доступ к квартире обеспечил… Но мы бы и без тебя это заполучили!
– При помощи твои златозубых гопников? Ну да, устроили бы мокруху, девчонку сгубили, зачем все это? Да еще бы только с пяток картин вынесли, а я вам предлагаю все. И попались бы на третий день!
Приемный отец потрепал его по плечу.
– Ценю инициативу, поэтому получишь не два, а три процента. Семь картин твои.
Три процента! Федор еле сдержался, чтобы не выругаться. Он им устроил такую малину, все расписал, слепки ключей добыл, даже код сигнализации на блюдечке с голубой каемочкой преподнес – и три процента.
И то если все будет по-честному, а в этом на батю, несмотря на всю его отеческую любовь, полагаться было никак нельзя.
– Хорошо, три, – ровным голосом заметил Федор.
Ну да, как ни крути, но не свой он у этих уркаганов и гопников, не свой. И никогда, слава богу, своим не станет. Они его презирают, он же их ненавидит. Его терпят, пока батя всем заправляет. А если батю ишемический инсульт накроет, что, с учетом нездорового образа жизни бати, только дело времени?
Или даже геморрагический?
Или банально пристрелит заказной киллер? Или взорвет? Или одна из его цып по ревности прирежет?
То, что батя рано или поздно навсегда отъедет, Федору было понятно с самого начала. И тогда никто не защитит его от своры жадных, беспринципных, гоповатых псин.
Следовало ковать деньги не отходя от кассы – и, заполучив свой куш, свалить от криминала в цивильное русло.
То есть туда, где можно делать еще большие прибыли, чем в преступном мире. Например, стать банкиром или, как теперь модно выражаться, олигархом.
А гоп-стоп в квартире академика Каблукова и был его шансом, причем звездным.
Но семь картин! И ведь Шагал или Кандинский ему не достанутся, всучат всякую требуху.
– Ну что, затягивать не имеет смысла, – сказал Федор. – Дедушка в НИИ и пробудет там еще некоторое время. На квартире только внучка…
– Девчонка, слышал, самый смак, – осклабился батя, – ты ведь наверняка с ней уже перепихнулся, сынок?
Федор поморщился. Ну да, внучка академика была прелестной юной штучкой, но таких в Питере и окрестностях пруд пруди.
Но только у внучки академика имелась коллекция картин баснословной стоимости – и именно они интересовали Федора в данный момент.
Ну и его семь картин. Нет, вы только подумайте: семь! Должны были дать как минимум двадцать, но батя зажал.
– Не перепихнулся и не думаю, – ответил Федор. – Она же не из твоих цып, батя, которые при первой же встрече дают.
– А внучка академика что, при второй? – гоготнул приемный отец. – Ты ее оприходуй, пока возможность есть. А то после гоп-стопа, может, будет более не в кондиции!
Федор холодно заявил:
– Я не для того всю эту пьесу Ионеско затеял и сценарии разработал, чтобы твои гопники заявились к внучке академика, шандарахнули ее по черепу молотком и, вынеся три наименее ценные картины, были пойманы с поличным. Повторяю – брать надо все, максимизируя нашу прибыль. Твою прибыль, батя.
Деньги батя любил, а это было гарантией осуществления бескровного и элегантного плана.
– Никого мочить не потребуется, на Восьмое марта я пригласил ее в ресторан, и пока мы будем там, вы всем и займетесь. Фургон «Доставка мебели» готов?
Батя кивнул.
– Вот и отлично. Будете вносить и выносить в квартиру академика Каблукова ящики. Соответствующие объявления от имени домоуправления о том, что имеет место доставка мебели, на дверях вывесите, а потом снимете. Внизу постоит обученный человек в спецовке с эмблемой фирмы по перевозке мебели, который станет отвечать на все вопросы соседей, если таковые последуют, и будет на шухере. Сигнализация, естественно, не сработает. О том, что академик в больнице, соседи по большей части даже не в курсе. Для всех происходящее будет выглядеть как доставка новой мебели с вывозом старой. Если работать слаженно, то все можно сделать меньше чем за час. Картины брать с рамами, время на то, чтобы их снять, не тратить. Ящики заполнять аккуратно, не повреждая товар, потому что это наши деньги. Твои деньги, батя.
Тот, погладив усы, хряпнул еще одну стопку, предложив и Федору, но тот благоразумно отказался.
– Нравится мне это, Федяка, очень даже нравится! На глазах у всех этих фраеров вынесем все картины, и никто тревоги не поднимет! Ну а если поднимет…
