скачать книгу бесплатно
Он не устилал свой дом эвбейским мрамором и «золото копий Соломона» ему было неведомо. Он расцвечивал сердца и ум граждан плодами поэтического просвещения, потому что знал, что «не камни или дерево служат основанием государству, а ум его граждан».
И как Архимед некогда, (согласно преданию, когда Архимеда натирали маслом, он продолжал чертить формулы математики на своем смазанном теле), Пушкин позволил засверкать культуре нации ярче, выразительнее и убедительнее:
Имеет сельская свобода
Свои счастливые права,
Как и надменная Москва.
Будем вместе с Пушкиным пробираться через торосы и дебри действительности исторического водоворота и находит себе дорогу на зарастающих дремучеством тропках познаний. Всходит на горные скалы истории, чтобы распознать давний путь и тем самым рассеять темноту будущего, дабы избежать в нем добровольное сожительство как добродетели и порока, так и свободы, и рабства или не «желать другим того, чего не желаешь себе». И понимать, что окружающий мир безразличен к вам, его не интересует кто вы такой и что вы такое. Он спокойно дает вам деградировать и падать, как было подмечено еще в древности: «кто не приобретает новых знаний, тот теряет и старые».
Будем возвышаться образом Просителя милости на мосту мимо проходящих вечных странников – Аристотеля и Платона:
«Нас тянет к тем, кто душу обнимает,
Нас не сгибает, не ломает.
Он просто станет рядом,
Согреет добрым теплым взглядом».
Приличные такому случаю мысль:
«Многому я учусь у Пушкина, он мой отец, и у него надо учиться». – Л. Толстой.
«Он упрям, как осёл, как все эти русские мужики!» – восклицали с негодованием его оппоненты (Ломоносова).
Изречение Достоевского про русского мальчика: «Дайте ему карту звёздного неба, и наутро он вернёт вам её исправленной». Национальный характер, воспетый Суворовым: «Нам мало одного! Давай нам трёх, шестерых, десятерых! Всех побьём, повалим, в полон возьмём!»
Язык былин и летописей русских: «…В эту минуту Олег мог спросить: «Кто более и славнее меня в свете?» – эпизод прибития воинского щита к воротам Константинополя.
Иван Алексеевич Бунин писал: «Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то жили, которую мы не ценили, не понимали – всю эту мощь, богатство и счастье». А Ключевский заметил: «История – не учительница, а надзирательница: она ничему не учит, но сурово наказывает за незнание уроков».
Знакомясь с историей своей страны, мы в какой-то степени знакомимся сами с собой. А это, поверьте, очень важное знакомство. Ведь писал однажды Лев Толстой: « Я хочу образования для народа только для того, чтобы спасти тех тонущих там Пушкиных, Остроградских, Филаретов, Ломоносовых. А они кишат в каждой школе».
Отметим, что текст книги построен на явлении «каскадности», разносмысленности авторских размышлений, когда одни строки читаются легко, без напряжения, а иные требует работы мозжечка, напряжения ума. Также автор намеренно сохранил повторы, возврат к уже высказанным ранее суждениям, по причине многомерности тематики, материала и пушкинских текстов.
Сделано с тем разумением, чтобы в финише книга предстала перед читателем как единое художественное полотно, логичный комплекс взаимосвязанных идей, концепций, перспектив, в которых присутствуют не только черты «двуногой животной особи», но и « видение иной жизненной правды и иного смысла мира»:
И взор я бросил на людей,
Увидел их надменных, низких,
Жестоких ветреных судей,
Глупцов, всегда злодейству близких.
В суждениях автора речь идет о той поэзии, которая говорить о каждом из нас и каждому из нас – о самом главном законе жизни: не делай другим то, что противно тебе. И учит понимать: если не я за себя, то кто за меня; если я только за себя, то что я значу:
«В наших жизнях человечьих есть один простой секрет:
В нас горят и гаснут свечи, излучая тонкий свет.
Три свечи – Свеча Надежды, Веры и свеча Любви.
Три огня святых и грешных согревают изнутри».
Мы не можем отделиться от людей, не можем избежать отношений, и пусть порой стараемся сохранить беспристрастность и нарочитую отрешенность – искусственное гетто – от людских тем и забот, без влияния их взглядов на наши мысли и слова не обойтись. И прежде всего потому, что человеческая мысль и человеческое слово подобные солнцу: мы должны быть светом для мира, не позволяя ему погасить наш свет. «Вы – свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И, зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме» – Матфей.
Я хочу рассказывать о том, как я понял, что Пушкин – Величие и Подвиг России. Раньше я принимал на веру слова о том, что Пушкин – выдающийся поэт. Фразы «Русский Аполлон» и «Родоначальник русского слова», «Первая гордость русской культуры» были почти пустым звуком. А выражение «Солнце русской поэзии» и вовсе звучало сленгом потусторонних сил.
Все понятия воспринимались как отвлеченный комплиментарий, как некое приятное, хотя и миражное, туманное, своего рода необязательное прорицание «Дельфийской пифии».
Разбавлялось и едко заупокойной, могильной философичностью, выделяющей яд и смрад рептилии, пронизывающей наше общество: «духовная мощь России погибла», «интерес к Пушкину массово упал…»; «Жалкий образец уродливой мечты»; «Смысл стихов закрыт для непосвященных, как будто эзотерическое чтиво»; «Пушкин – кобзарь, то есть народный певец, основа поэзии которого – национальный фольклор».
Но однажды я прочитал: «но клянусь честью, ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков такой, какой Бог ее дал». – Пушкин. Письмо П. Я. Чаадаеву 19 октября 1836 г. Узрелась принципиально другая картина мира, отличная от узкооднобоких и поверхностных («обыденное зло» в просторечье) воззрений маркетингового шоу – хайп (для «заманивания на ложную блесну» зрителей), у которого знание поверхностное, а душа – вне его: «Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (к русскому единству, разумеется). А Петр Великий, который один есть всемирная история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел нас в Париж? Как неужели все это не история, а лишь бледный полузабытый сон? – Пушкин, все в том же письме к Чаадаеву.
Гордость Пушкина своим родом и государством. Россией как великой легендарной державой. Ее победами. Ее славой. Ее силой: «Но от кого бы я ни происходил, – от разночинцев, вышедших в дворяне, или от одного из самых старинных родов, от предков, коих имя встречается почти на каждой странице истории нашей, – образ мыслей моих от этого никак бы не зависел. Отказываться от него я ничуть не намерен, хоть нигде доныне я его не обнаруживал, и никому до него дела нет».
И протестное. Резкое. Откровенное: «Мы в отношениях с иностранцами не имеем ни гордости, ни стыда. При англичанах дурачим Василья Львовича; пред m-me de Stael заставляем Милорадовича отличаться в мазурке. Русский барин кричит: Мальчик! Забавляй Гекторку (датского кобеля). Мы хохочем и переводим эти барские слова любопытному путешественнику. Все это попадает в его журнал и печатается в Европе. Это мерзко….Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног; но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство»
Увиделась незримая связь, уловился неслышимый шелест истории Отчизны, пришедший к Пушкину (и к нам, современникам двадцать первого века) с портика державного царя «всея Руси»: «Что касается до Восточной империи, то знай, что я доволен своим и не желаю никаких новых государств в сем земном свете; желаю только милости Божией в будущем» – И. Грозный
И осмыслилось свежо и пронзительно слова Гоголя: «Пушкин… это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет». То есть нравственный маяк моего времени и моего молодого поколения (на фоне вредоносного отупления и опошления его) первого века третьего тысячелетия от Рождества Христова:
Смирись! опомнись! время, время
Раскаянья… покров
Я разрешу тебя. Грехов
Сложи мучительное бремя.
Это серьезно. Это – присутствие глубинной детерминистской и, конечно, эмпирической, взаимосвязи Пушкина и России показывает нам метафизическое движение Отчизны в направлении реализации себя как содержательной и слитной духовности: «/В/ сякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит» (Мф.).
Истинная трагедия – это не смерть, а когда что-то умирает внутри нас, тогда как мы еще живы. Когда волк голоден, он ищет добычу. Когда беркута мучает жажда, он летит к реке. Улитки любят сырость, потому они и выползают из своей скорлупы при первой же росе, а кузнечики нуждаются в тепле, потому они и пробуждаются от горячих лучей солнца и начинают свои песни.
Звери действуют – они просто хотят выжить. Физически. А человеку еще надо еще выживать духовно, а это и как вызов, и как испытание, будто чекань, положенный на лик человечества Достоевским: «Полное существование достигается только в великих произведениях духа»:
Щедрота полная угодна небесам.
В день грозного суда, подобно ниве тучной,
О сеятель благополучный!
Сторицею воздаст она твоим трудам.
Да еще натолкнулся на прозорливое высказывание русского мыслителя, в котором за обликом умной и сильной России видна фигура поэта – державника: «Всмотритесь же в пути и судьбы России…, и вы увидите, что русскому народу есть только один исход и одно спасение – возвращение к качеству и его культуре. Качество необходимо России: верные, волевые, знающие и даровитые люди; напряженный и добросовестный труд»
И. А. Ильин, русский мыслитель
Спасение в качестве, 1928 г.
И Пушкин стал для меня Величием и Подвигом России, ее самым золотым и плодоносным шедевром, воплощением правды, красоты, величия и надежды, ее поэтическим пророком, вечно присутствующий в нашей жизни! Ведь Пушкин вернул в общественное сознание утратившие свое значение нравственные базовые ценности: Честь. Достоинство. Самоуважение. Которые органически неотделимы от страны, в которой мы живем. От нас самих, отдаленных от него потомков, которые, по определению Карамзина, наследуют нравы своих предков. Противопоставив их трусости филистеров, лизоблюдству благочестивых рутинеров, нигилизму мещан своего (да и последующего непременно) времени. Сделав их секирой, знаком, вознесенным упруго вверх, в славные традиции нации, «расширяющим сердце мое» (лат.):
Да ведают потомки православных
Земли родной минувшую судьбу…
Пушкин представляет собой нечто совершенно особенное: историческую национальную веху, в которой проявились высшие сферы индивидуальности и самобытности: «Не хочу русской глупости бить челом»» (А. Пушкин). Острого и глубокого ума, явления действительности, хлестко подмечающего:
В его «Истории» изящность, простотаДоказывают нам, без всякого пристрастья, Необходимость самовластьяИ прелести кнута.
(эпиграмма на Карамзина, автора «Истории государства Российского»)
Благодаря открытому им собственному стилю поэтического сказа поэту удалось понять, как через сюжет, через смысл и построение лирических оборотов его персонажей передавать опыт и сознания целого народа: из преданий, легенд, сказаний, фантазий, вымыслов, разговоров, домыслов, которые накладываются на повседневную действительность, составляя ее содержание и украшение:
Нет, весь я не умру —
душа в бессмертной лире
Меня переживет и тленья убежит.
Его воля подчинялась православной природе, если снять с храма христианского языка. Его светская поэзия способствовала нравственному совершенствованию людей и самой жизни, не лицемерила, не попирала ногами божественные и человеческие права. Несла евангельское зерно милосердия и любви, освобождая ум и чувства от «обыденного зла», от примесей и шелухи: «Все глупости и подлости род человеческий уже совершил и теперь только их повторяет» – Феофан Грек.
Он не возводил здания и не строил города (как некогда, в библейской истории, возвел Нимрод город Вавилон). Он просто делал выше граждан империи, чтобы в домах жили счастливые и добрые сердца, а не низкие и мелкие, и благодарной нацией был «любим как солнце». И отвечал он за историю России, как Пантократор, уловитель и держатель сущего в Державе: «… нужно сознаться, что наша общественная жизнь – грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всякому долгу, справедливости и истине, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству – поистине могут привести в отчаяние. Вы хорошо сделали, что сказали это громко… но у нас было особое предназначение. Это Россия, это ее необъятные пространства… У греков мы взяли Евангелие и предания, но не дух ребяческий мелочности и словопрений»:
Я слышал – в келии простой
Старик молитвою чудесной
Молился тихо предо мной:
«Отец людей, Отец Небесный!
Да имя вечное Твое
Святится нашими сердцами;
Говорил Н. Бердяев об эсхалотичности истории. О том, что, поняв ее начало, мы поймем и ее конец… Поняв свои истоки, ручейки, мы поймем свое развитие и свое завершение. Не то завершение, что связано у нас со словом «смерть», а завершение, как перерождение, переосмысление истории и опыта Мы понимаем, что мы, люди, всего лишь временные существа. Мы пришли из тьмы мириадовой и уйдем в нее, когда будет срок, уйдем на погост или пламя костра. Да, мы для Вселенной такие же мелкие и незначительные, какими являются для нас трава и камень. Но соглашаясь с собственной ограниченностью, дух наш, тем не менее, вправе искать объяснение всему, что он видит или домысливает, хотя и было некогда указано: «Не стремись слышать все, ибо ты услышишь, как твой раб злословит тебя». (парафраз Екк.) И мы не можем понять себя и свой крест иначе, чем рассматривая триединство колосса Прошлого, импровизатора Настоящего и выдумщика Грядущего. У них – общее начало, сюзеренство принципов диалектики, именно ими руководствуется природа, порождая такое творение, как люди, которые, говоря словами философа – раба, бывшего сначала любимцем Нерона, Эпафродита, затем изгнанного из Рима по распоряжению Домициана: «Удивительные создания эти люди – не хотят ни жить, ни умирать»:
Кого ж любить?
Кому же верить?
Кто не изменит нам один?
Кто все дела, все речи мерит
Услужливо на наш аршин?
(Уточнение от автора: «Услужливо на наш аршин» – кто во всем соглашается с нами).
На вершине человеческого сердца, в низинах которого, говоря словами библейской аскетики, «пресмыкается блуд», «наследство Иуды», «обманчивая надежда Христа» -Пушкин зажег нравственную «зарю бессмертия», в латинском изречении читаемое как «Во мраке достаточно одной свечи» или «Не злословь ни о друге, ни даже о враге».
Поскольку Жизнь – это понятие о связи истины, добра и красоты. То есть то пространство и та полнота существования, в которую верить человеческое сердце. Само триединство есть конкретно существо Блага/ Жизни/, содержание Жизни, иное имя Жизни, символ и знамение Жизни.
Уверяю вас, читатели, в стихах Пушкина вы приобретете столь замечательное познание в области природы и человека, истории и культуры своего народа, что оно причинит вам величайшее удовольствие. Поэзия – искренняя исповедь души, благодарность миру и отчизне, они передают живой облик страны, которая есть наша общая родина и которая некогда была велика и могущественна до такой степени, что казалось в поднебесной она одна не подвластна судьбе, что вопреки обычному ходу вещей, разрушению и исчезновению, она одна предназначена существовать вечно. Слишком патетично, усмехнется кто – то, если не знаком с предположением Достоевского, что выше России может быть только истина.
Пушкин ещё в 1836 году объяснил это в письме старшему другу Петру Яковлевичу Чаадаеву, блеснувшему своими «Философическими письмами»: «У нас было своё особое предназначение. Это Россия, это её необъятные пространства …нашим мученичеством энергичное развитие католической Европы было избавлено от всяких помех…»
Мысль и вера Пушкина шли выше живота, проникала в сердце, горло. Вулканически выжигали безропотность и равнодушие, залившие серыми чернилами нравственную атмосферу. Слишком самодеятельный, слишком своевольный, даже в чем- то бунтарь. Без страхов, лакейства и компромиссов «среди детей ничтожных мира»:
Никому
Отчета не давать,
Себе лишь самому
В стихах Пушкина, равно как и в бессмертном творении Гомера «Илиада», есть все, чего хочешь знать и понять, и нет ничего из нашей жизни, чтобы не отразилось в таком глубоком поэтическом совершенстве. Он не стесняется перенимать от жизни то, что ему неизвестно было самому. Круг интересов и приложения творческих сил обширное, от античной культуры до православной русской, от истории первобытной архаики до современной государственности.
«Да и какое место в мире более достойное, чем поэзия» — думается, что такое суждение выражает подлинный душевный мир Пушкина, гуманистическое мировоззрение Пушкина, влияет на сюжетный и композиционный замысел стихов и и вообще на общий колорит поэзии, определяет его отношение к поэзии как к высокому и благородному делу, ибо жил он так, как будто земля наша – это рай:
Не се ль Элизиум полнощный,
Прекрасный Царскосельский сад,
Где, льва сразив, почил орел России мощный
На лоне мира и отрад?
Стихи выделяются особой жизнерадостностью, являя собой гимн во имя детства, зрелости и самой красоты жизни. Подобно прекрасной античной статуи в плаще нежно розового цвета, они украшают серый фасад нашей банальной повседневности:
Я пил и думою сердечной
Во дни минувшие летал
И горе жизни скоротечной
И сны любви воспоминал.
Пушкин своим художническим опытом вручил мне (надеюсь, и многим другим) два больших живых поучения, что в латинской терминологии прозвучало однажды как «Слушай, сын, уроки учителя». Словно перебросил мост через провал нашего одиночества и апатии.
Первое, и основное, моральное: в жизни и поведении человек должен движим не тщеславием превзойти Творца, но признанием и благодарностью за то, что удостоился стать Его «подобием», что «Что чувства добрые я лирой пробуждал». Наделил своим нравственным выбором в самом главном, что дано ему было сделать. Нравственность эта в том, что, получив свыше «дар Божий», он не присвоил его безвозвратно для личного хотения, апломба и идольного возвеличивания (в отличие от того, как «вавилонской блудницей» поточно сегодня вошло в нашу жизнь гоголевское: «…думают только, чтобы при них были хлебные стога, скирды, да конные табуны их»). Что дало Достоевскому основание написать позже фразу: «Полное существование достигается только в великих произведениях духа».
И второй урок жизни положил мне на сердце поэт Пушкин. Дал урок откровенности и искренности. В чем так остро сегодня нуждается мое поколение. В своем поэтическом мире Пушкин не утаивал от читателя свои сомнения, противоречия и препятствия, падения и блуждания. Он будто насквозь прозрачен, исповедален. Его слово целостно и честно являет его жизнь. И вера его – это не профессия, это не дела, вера его – это жизнь и поведение, от того и невозможность заменить трогательное «Мой Пушкин» на холодно отстраненное «Это он».
И третье, главное открытие, третий урок Пушкина: он первый, кто преодолел жанрово – стилевую односторонность русской поэзии, открепил русскую поэтическую мысль от байронической традиции унылой элегии (общая мечтательность, задумчивость, самоуглубленность), так ясно и просто выраженной Пушкиным в строчке « Изгнанник самовольный, и светом, и собой, и жизнью недовольный»; предвосхитил и произвел освобождение от неестественности и пристрастности к «истинному романтизму» и « церковнопеснопению. В «Британской энциклопедии» редакции 1961 года написано, что до Пушкина русский язык был вообще не пригоден для художественной литературы.
