banner banner banner
Волчья стая
Волчья стая
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Волчья стая

скачать книгу бесплатно

Волчья стая
Алексей Макеев

Николай Иванович Леонов

Полковник Гуров
Директора специнтерната «Палестра» пригвоздили стрелой, выпущенной из арбалета, к стене своего собственного кабинета. Его заместителя стрела нашла в день похорон директора. А чуть ранее такой же стрелой был убит часовой, охраняющий склад с боевыми отравляющими веществами, часть ядовитого оружия исчезла. И, как полагают полковники МУРа Лев Гуров и Станислав Крячко, это только начало какой-то устрашающей провокации. Кто стоит за этим? Какие цели преследует? В поисках ответов на эти вопросы сыщики посещают специнтернат «Палестра». То, что их здесь ожидает, удивляет даже видавших виды сыскарей. Но удивляться некогда – преступники продолжают свою акцию, и теперь все зависит от опыта и боевых навыков Гурова и Крячко.

Николай Леонов, Алексей Макеев

Волчья стая

Пролог

Пробуждался Алексей Борисович с трудом, долго пробираясь через бесформенные, загромоздившие вход в явь, какие-то вязкие, хотя и невесомые препятствия. Наконец он отбросил последнее – как крышку гроба.

Самочувствие было исключительно паскудным. В горле першило, голова разламывалась. Пересохший язык во рту казался шерстяной варежкой…

Некоторое время Давиденко просто лежал, не открывая глаз. Возвращаться в похабную похмельную реальность не хотелось. Пока глаза закрыты, можно делать вид, что действительности не существует.

«Вот ведь, – печально думал Алексей Борисович, – третье тысячелетие на дворе как-никак! Глобальная Сеть, понимаешь ли. Биотехнологии, нанотехнологии… В космос люди летают. Иногда даже возвращаются. А от похмелья толкового лекарства так никто и не придумал. Не Алку же жульническую пить с еврейской фамилией Зельцер… Ладно, как говорили древние римляне, а они толк в пьянке знали, судя по Тациту и Светонию, similis similibus curantur. То есть: лечи подобное подобным. Придется прибегнуть к проверенному временем рецепту… Осталось в холодильнике хоть что-нибудь после вчерашнего? На улицу выходить – ну совершенно же сил нет, меня сейчас до смерти загрызет первая же попавшаяся подъездная кошка. Если не побрезгует».

Пора взять себя в руки, собраться с духом, встать, доковылять до ванной, умыться. Тихо матерясь, жертва неумеренного потребления спиртных напитков поднялась на трясущиеся ноги. Колени предательски подгибались, но Давиденко все ж таки заковылял к ванной, по щиколотку утопая в роскошном иранском ковре ручной работы, подаренном ему женой в прошлом году на тридцатилетие. Спасибо, Катюша, чтоб ты вместе со своим папочкой трижды околела! Как, интересно, тебе сейчас там, во Флоренции, исхуйствоведка долбаная? С таким папаней отчего бы не заниматься «техникой рисунка мастеров позднего кварточено», денег-то зарабатывать не надо. Небось нашла уже себе какого-нибудь местного итальянского кобеля… Ну и трижды это самое место с тобой! Которое ты больше всего на свете любишь.

Алексей Борисович злобно сплюнул прямо на ковер. Точнее, безуспешно попытался сплюнуть – не было во рту слюны, ну ни капельки. С трудом переставляя непослушные ноги, он миновал темную гостиную, небольшой холл… Ага, вот и ванная. Приступим к водным процедурам.

Нет, умыться так и не удалось, слишком тряслись руки.

Физиономию украшали характерные признаки дикой похмелюги. Ни дать ни взять – престарелая дворняга, которую хозяин выгнал из конуры. Глаза бы не смотрели на собственное отражение в мутном зеркале! Воля ваша, но напиваться до чувства отвращения к самому себе все-таки не стоит, подумал Алексей Борисович. Затем он тяжело, задыхаясь, с трудом удерживая дергающееся сердце – ты не выпрыгни, пожалуйста! – проследовал на кухню.

Хвала небесам, в громадном, напоминавшем пещеру холодильнике обнаружилась едва початая литровка шведского «Абсолюта»! О закуске даже думать было страшно, желудок Давиденко сразу подпрыгивал куда-то к самому горлу. Закуска имелась в таком количестве, что наелся бы взвод оголодавших новобранцев. Мороженые овощи в вакуумной упаковке, мясные и рыбные полуфабрикаты, какие-то пирожки, фрукты, брикет пломбира, лимонный шербет, кефир, молоко… Нет, нет! Даже на любимые оливки, замаринованные по-гречески, с базиликом и кориандром, смотреть противно.

Алексей Борисович печально вздохнул. Надежда на то, что его вчерашний гость и собеседник упьется в соплю, оказалась самоубийственной. До зеленого змия нахрюкался как раз он сам, и одна радость: вроде бы не слишком распускал язык. Привычка поменьше болтать и побольше слушать давно стала для него именно что второй натурой, тут никакая пьянка помехой не являлась.

Есть такое правило: чем меньше распускаешь язык, тем дольше живешь. И спокойнее…

Давясь, с отвращением, Давиденко протолкнул в сжимающееся горло сто граммов холодной водки. Запил холодным же апельсиновым соком. Минералки бы сейчас… «Ессентуки» номер семнадцать.

Теперь оставалось только ждать, когда полегчает. Алексей подошел к окну, отдернул занавеску.

В окне серел тусклый мартовский день. Юго-восточный ветер гнал по блеклому небу серые клочковатые тучи, похожие на нечесаную овечью шерсть. Из туч занудно сыпало мелкой унылой моросью, даже не дождем, не снегом, а водяной пылью. Самое противное время года в Москве: уже не зима, еще не весна… Вытаивает весь накопившийся мусор, и повсюду грязная каша из прокопченного выхлопными газами, текущего грязной водой снега. Гнилое мокрое межсезонье с удушливо-сырым, пропитанным бензиновым чадом воздухом. Да еще гололедище, когда чуть подморозит, такой, что хоть на улицу не выходи.

Алексею безумно захотелось плюнуть на все неотложные дела, немедленно созвониться с туристическим агентством и уже завтра улететь из слякотной простудной Москвы к морю и солнцу, куда-нибудь на Филиппины или в Новую Зеландию. Увы! Дела не замедлили напомнить о себе: из гостиной раздался длинный, требовательный телефонный звонок.

«Кто бы это мог быть? – с легкой досадой подумал Давиденко, снимая трубку. – Уж не свет ли Екатерина Федоровна из Италии? Ни с кем я сейчас говорить не хочу, а с этой сексуально озабоченной крысой тем более…»

Нет, звонили не из солнечной Флоренции, всего лишь с Шаболовки. А говорить все-таки пришлось, и разговор этот не улучшил Алексею Борисовичу и без того отвратительного настроения. Мутный он получился, наполненный недомолвками, намеками, создающий атмосферу тягостного ожидания близких неприятностей.

– Этот человек не ищет схватки, он хотел бы решить дело миром, – голос в трубке был обманчиво спокоен. – Но! Учтите, Леша, если он бьет, то наповал, правка уже не требуется.

«Наконец-то мы переходим к сути вопроса, – мысленно встрепенулся Давиденко, – давно пора. Бог мой, как же голова-то трещит!»

– Я не из пугливых, – мрачноватым тоном сказал он, – но из осторожных. Спасибо за предупреждение… Но и шантажировать себя я не позволю, приму ответные меры. Возможно, эти меры окажутся достаточно жесткими. Так и передайте. Именно ему! Нет, вот чего не стоит делать, так это пытаться запудрить мне мозги. Я прекрасно осведомлен о ваших отношениях! Личная встреча? Отчего бы нет? Только и при личной встрече я скажу то же самое и позиций не сдам!

Хороший, опытный стратег, столкнувшись с врагом, который ему непонятен, о котором мало что известно, не посчитает позорным отступить. Он поспешит уйти из-под удара, с тем чтобы прийти в себя, оценить ситуацию и выработать разумный план действий.

Алексей Борисович Давиденко грамотным стратегом пока что стать не успел. Не хватало двух вещей: опыта и таланта. Он, конечно же, был насквозь прагматичен, это составляло основу его характера и отношения к миру. Но – вот беда! – всерьез задумываться о дальних последствиях своих шагов, причем о последствиях не только для других, но и для самого себя, этот человек не любил, не хотел и не умел. В результате его поведение представляло смесь наглого утилитаризма и какой-то подростковой, детской даже, самонадеянности. Словно бы от своих подопечных Алексей Борисович это свойство характера перенял, как заразился. Да, некуда деваться… Давиденко был отличным тактиком, но, как уже было замечено, никудышным стратегом, он блестяще делал то, что диктовали ему сиюминутные практические нужды… А что дальше? А дальше – видно будет, не говоря уже о том, что после нас хоть трава не расти.

И хоть Алексей обладал исключительно острым чутьем на опасность, на сей раз эта безотказная палочка-выручалочка не сработала. Похмелье ли тому виной? Или излишняя самонадеянность? Как бы то ни было, утренним телефонным разговором и своими последующими действиями директор спорткомплекса «Спартанец» и специнтерната «Палестра» начал взводить тугую пружину, которая щелкнет, неудержимо сокращаясь, через полгода, поздним сентябрьским вечером.

И поразит его насмерть.

* * *

Раздвигая плотный, душный воздух июльской ночи, напоенный запахами кипрея и таволги, по гравийной дорожке между двумя рядами колючей проволоки шел расхлябанной сонной походкой рядовой третьего взвода первой роты ОМБХЗ Паша Перепелкин.

Устрашающая аббревиатура раскрывается достаточно просто: отдельный мобилизационный батальон химической защиты. Возникни угроза войны с применением химического оружия, начнись мобилизация – и на базе такой воинской части можно меньше чем за сутки развернуть полноценный полк. Который, по мысли высоких чинов из Генштаба, хоть частично прикроет столицу от вражеской отравы.

Это, вообще говоря, навряд ли. Коли, не дай господь, «до когтей у них дойдет», до применения оружия массового поражения, то никому «не быть живому», некому и некого будет прикрывать. Но ведь и от повторения Чернобыльской катастрофы, а то и чего похлеще, на сто процентов не застрахуешься, не так ли? В такой прискорбной ситуации отдельный батальон химзащиты тоже очень может пригодиться.

Сейчас же, в мирное время, ОМБХЗ, дислоцированный в небольшом лесном массивчике, направо от Варшавского шоссе, если ехать из Москвы, насчитывал всего лишь две неполные роты. Главной, если не единственной задачей личного состава батальона была охрана многочисленных «объектов»: гаражей, открытых стоянок, ангаров с техникой, хранилищ ГСМ, складов оружия, обмундирования, средств защиты и дегазации, приборов химической и радиационной разведки и многого чего еще. Словом, всего того, что потребуется полку при развертывании. Понятно, что главным нарядом в батальоне были караулы, раз в три дня в любую погоду заступи на сутки, и так до самого дембеля, никаких поблажек «старичкам».

Младший сержант Перепелкин привычным движением поправил сползший с плеча ремень «АКМ», в просторечии «проклятого винтаря», и продолжил свой путь по периметру вверенного под его охрану объекта – поста номер десять. Что там конкретно хранилось, в приземистом бетонном строении без окошек, которое Паша караулил, было ему глубоко по барабану.

Спать Павлу хотелось безумно, до зеленых кругов перед глазами. Самая паскудная смена выпала младшему сержанту Перепелкину, своего рода час «между волком и собакой», с двух до четырех ночи. До смены осталось минут сорок. Только вот тянутся эти минуты, словно в каждой не шестьдесят секунд, а вдесятеро больше. Это когда ты в отдыхающей смене, секунды летят быстро: не успел глаза сомкнуть, а начкар, гиена полосатая, уже надрывается: «Смена, подъем!!!»

Давно известно: сон есть самый лучший способ борьбы с сонливостью. Не будь прапор, заступивший начальником караула, а значит, и разводящим, редкостной сволочью, Паша давно бы уже притулился у основания одного из бетонных столбиков, на которых крепилась «колючка», и покемарил бы чуток, дожидаясь оклика сменщика. Но с этим начкаром шутки плохи, тем более что и дежуривший по части капитан Могильницкий мягкостью нрава не отличался. Перепелкину осталось всего-то две недели до заветных «ста дней до приказа», так что особенности характера офицеров и прапорщиков своего батальона Паша успел узнать как свои пять пальцев.

Сегодня, если начкар застукает его спящим на посту, парой нарядов вне очереди не отделаешься, вполне можно пять суток ареста получить. На гауптвахту Перепелкину не хотелось: нет там ничего хорошего. К тому же неудобно, право, он все-таки «дедушка», без пяти минут дембель, и полировать задницей нары на губе, как салабон сопливый?!

Павел со злобой посмотрел на оттягивающий ремень подсумок с двумя снаряженными – по сорок патронов в каждом! – рожками. Тяжелый, зараза! Затем он, чтобы сбить сонную одурь, вытряхнул из автоматного ствола загодя заначенную сигарету и, чиркнув спичкой о крохотный кусочек коробка, закурил, глубоко затянулся, с наслаждением ощущая, как дым заполняет его легкие. За курение на посту тоже полагалась «губа», но тут уж начальство ничего поделать не могло – все равно ухитрялись солдатики пронести «контрабанду», как их перед разводом ни обыскивай.

Теперь нужно подумать о чем-нибудь хорошем. Например, о том, как ему повезло со службой. Могли ведь заслать из родного Тамбова к черту на кулички, хоть в проклятую Чечню, хоть в Абхазию, миротворствовать. Да мало ли… На Таймыре или Чукотке хоть и не стреляют, но делать там нормальному человеку нечего. Жрать, по слухам, тоже. А в ОМБХЗ, если не считать постоянного недосыпа, не служба, а форменная малина. Кормят как на убой, службой если изводили, так только первые полгода, дедовщина есть, но до беспредела не доходит… Даже столицу посмотрел, а то когда бы по нынешним временам он из Тамбова в Москву выбрался, а главное – зачем? Здесь же от казарм всего три километра до платформы Бутово, получай увольнительную в зубы, чтобы комендантский патруль не заграбастал, и вперед, на двенадцать часов вся Москва с ее чудесами в твоем распоряжении. Не дает командир роты увольнительной, так и без нее проживем! Можно и в самоход сгонять, не в Москву, конечно, а в соседнее Щиброво или Новокурьяново. Тоже очень нехило, ближнее Подмосковье, куда там родному Тамбову… И пивка можно глотнуть, если родители деньжат перевели, и с девчатами местными познакомиться, и…

Предавшийся греющим душу воспоминаниям, младший сержант Перепелкин уснул-таки на ходу. Пробуждение оказалось не из приятных: Паша с треском врезался лбом в деревянный столбик «грибка», под которым караульному положено пережидать особо сильные ливни.

Павел длинно, затейливо выругался. Ведь не больше получаса до смены осталось, надо продержаться! Он как следует растер себе щеки, прихватывая уши, и вновь зашагал меж двух рядов колючей проволоки, мурлыча под нос в бодром маршевом ритме строевую песню своего взвода:

Скатертью, скатертью хлорциан стелется
И забирается под противогаз.
Каждому, каждому в лучшее верится.
Падает, падает ядерный фугас!

Помогло, хоть петь на посту, согласно «Уставу караульной службы», строжайше запрещено. Можно еще рискнуть, применить особый, дембельский прием. Штык-нож, согласно уставу, примкнут? А то как же!.. Ножны, однако, так и болтаются на поясном ремне. Внизу у ножен есть такая хитрая специальная зацепочка, вроде чтобы вражеские проволочные заграждения резать. Ни хрена ею не прорежешь, что вражеские, что наши, сколько раз пробовали. Но вот зацепиться за «колючку», отклониться от вертикали градусов на несколько и приснуть минут на пять в таком положении – всегда пожалуйста! Чуть ли не первая военная тайна, которую узнают «чижики» от старослужащих.

Вдруг до слуха Перепелкина донесся какой-то странный шорох, выпадающий из ряда привычных, а потому не замечаемых ночных звуков. Паша насторожился, остановился и стал пристально вглядываться в непроницаемую темноту за внешним рядом «колючки». Вот опять непонятный звук, словно бы ветка хрустнула…

Павел почувствовал себя несколько неуютно. Вдоль хребта потянуло холодком. Словно от чьего-то пристального и недоброжелательного взгляда в спину. Точно, ветка хрустнула!

Под чьей-то ногой?

Элементарная логика подсказывает, что освещать мощными ртутными лампами нужно не дорожку периметра, по которой шагает караульный, а объект охраны за внутренними нитками колючей проволоки плюс прилегающий мелкорослый лесок за внешним ограждением. Но когда это военные дружили с логикой? Они с житейским здравым смыслом и то не дружат.

Паша ощущал себя сейчас слепнем на лысине: его все хорошо видят, а вот сам он… Оправдывает свое видовое название, слеп, хоть тресни!

Кстати, мишень сейчас из него – просто на загляденье! Прямо по Высоцкому: «Я на свету, доступен всем глазам…»

«Белка? С ветки на ветку перепрыгнула? – подумал Паша, но тут же одернул себя: – Какие, к лешему, белки! Спят они сейчас. Ежик или еще какая мелкая ночная зверушка вроде землеройки? Не похоже, слишком громко хрустнуло для ежика, а ничего крупнее здесь не водится. Ни волков, ни медведей, ни лосей. Не стоит себя успокаивать: это шаги подкрадывающегося в темноте человека».

Тут Пашу толкнула, дернула неприятная мысль о том, что пост номер десять расположен на самом краю занимаемой батальоном территории. Территория, кстати, сплошным бетонным забором не огорожена, такой забор только у КПП поставили, а так – та же колючая проволока косым крестом в один ряд столбов. Площадь батальон занимал громадную, не меньше пятидесяти гектар, это почти три километра по периметру. Поэтому патрулировать периметр даже не пытались: никакого личного состава не напасешься, а главное – на кой черт? Не было в ОМБХЗ ни новейшей военной техники, ни сверхсекретных средств защиты, словом, ничего такого, что могло бы привлечь нездоровое внимание гипотетического шпиона. Да и не шпионят в наше время настолько примитивно, забираясь сдуру на территорию воинской части. К чему такие сложности, если с геостационарных разведывательных спутников, которых над планетой болтается, что кошек на помойке, можно автомобильные номера фотографировать. И все эти бесконечные, занудные караулы были, по твердому убеждению младшего сержанта, не более чем ритуалом, данью традиции. Высокие чины в Минобороны, по всей вероятности, придерживались сходного мнения.

Поэтому на сигнализацию типа объемных или инфракрасных датчиков поскупились. И сторожевых собак на блокпостах заводить не стали: их же кормить надо, а жрут здоровущие песики в три горла.

Вот и получается, что от окружающего со всех сторон реденького подмосковного лесочка территорию батальона отделяет обычная «колючка» в одну нитку, да еще не новая, с «бритвой», а старого образца, с «ежиком». Преодолеть такое заграждение особого труда не составляет, было бы желание. Другой вопрос: кому и зачем это может понадобиться?! Пацаны из близкого Новоникольского балуются, приключений ищут? Но не в четвертом же часу утра, черт побери!

Снова хруст сухой ветки. Нет, точно – это чьи-то крадущиеся шаги в темноте! Э-э, не подкрадываются по ночам к охраняемым объектам с добрыми намерениями…

Младший сержант не отличался особой храбростью, напротив, был он откровенно трусоват. За все время службы Павла никаких ЧП не случалось, да и раньше ничего такого… Рассказывали ему, правда, что лет пять тому назад какой-то зеленый «чиж» чуть ли не пополам перерезал автоматной очередью заплутавшую в кустарнике корову. Тоже ночь была… Сперва бдительного бойца хотели, по слухам, премировать краткосрочным отпуском, но затем вместо поощрения влепили десять суток ареста. Да, хорошо было смеяться над незадачливым караульщиком, сидя в курилке, при ярком солнечном свете. А вот теперь Павлу стало совсем не до смеха.

Павел побледнел: кровь резко отхлынула от его лица, на лбу выступили мелкие бисеринки пота. Страх липким слизняком полз вверх по хребту и шее, шевелился у корней волос. Сердце дало перебой, а затем ухнуло куда-то вниз.

Вот почему говорят, что «душа ушла в пятки», отстраненно подумал Перепелкин.

Как поступить? На столбе «грибка» есть специальная сигнальная кнопка. Стоит ее нажать, и в караульном помещении взвоет сирена, на пульте под табличкой с десяткой – это номер его поста – замигает красная лампочка, и через несколько минут здесь окажется «тревожная» группа. Нажать? А если это опять какая-нибудь коза рогами в кустах запуталась? Ведь позору не оберешься, засмеют! Перед самым дембелем так скандально осрамиться…

Эх, лучше бы он осрамился! Глядишь, остался бы в живых…

Паша перевел автомат в положение «на груди», передернул затвор, досылая патрон. Как там по уставу?

– Стой! Кто идет? – Младший сержант изо всех сил старался, чтобы его окрик прозвучал грозно и непреклонно. Получилось плохо. Дрожал у Паши голос. – Стой! Стрелять буду!

Может быть, и выстрелил бы.

Но не успел. Выстрелили в него.

Говорят, что человек не может услышать выстрела, несущего ему смерть, и свист «своей» пули – просто не успевает. Правильно говорят. Но в Павла стреляли не пулей, и он услышал.

Сначала в темноте словно бы тренькнула гитарная струна, негромкий такой, нежный звук. Вслед за треньканьем раздалось тоже негромкое, свистящее шипение. И тут же грудь Павла пронзила страшная обжигающая боль. Он сдавленно ахнул, рефлекторно опустил взгляд и увидел небольшой, в несколько сантиметров, железный штырь, почему-то торчащий в его теле. Удивиться этому странному факту младший сержант Перепелкин уже не успел. Ноги его подломились в коленях, изо рта плеснуло кровью, как обычно бывает, когда насквозь пробита аорта. Павел нелепо взмахнул руками и, уже мертвый, упал навзничь, лицом вперед, прямо на штырь, словно выросший из его груди. Раздался мерзкий треск сломанного ребра, и теперь уже из спины убитого Паши Перепелкина высунулись четыре сантиметра заостренной на конце стальной палочки.

До смены караула на посту номер десять оставалось около двадцати пяти минут. Более чем достаточно, для того чтобы перерезать проволоку заграждения, переступить через труп караульного и вскрыть замки бетонного ангара. А затем раствориться в темноте летней ночи.

С того хмурого мартовского утра, когда похмельный Алексей Борисович Давиденко разговаривал по телефону на некоторую, весьма неприятную тему, прошло четыре месяца…

Глава 1

Полковник милиции Лев Иванович Гуров, старший оперуполномоченный Главного управления уголовного розыска МВД РФ, неторопливым шагом шел по Никитскому бульвару. Стояла та прекрасная пора ранней московской осени, которую Лев Гуров любил больше всех других времен года.

Небо уже налилось глубокой сентябрьской голубизной, которую оттеняли пушистые, словно котята, белые облака, медленно плывущие в прозрачном просторе; уставшее за лето солнце уже не жгло, а ласкало своими лучами город. Осень еще не успела полностью вступить в свои права, листва кленов, лип и каштанов оставалась зеленой, но среди нее уже загорелись ярко-красные рябиновые кисти. Еще две-три недели, и половодье желтых, алых, багряных красок захлестнет подмосковные леса, затопит улицы и парки столицы. Вспыхнет на клумбах многоцветная радуга георгинов, астр и хризантем, и столица станет нарядной, как ни в какой другой сезон. Гуров по делам службы в каких только городах России и бывших братских республик не побывал, но нигде не видел такого изумительного бабьего лета, как в Москве.

Свою машину, аккуратный серый «Пежо», Лев Иванович оставил на стоянке под окнами, с метро тоже решил не связываться – стоит ли лезть в подземную толкучку из-за двух остановок? Одни лица чего стоят: присмотришься к соседям по вагончику, и на весь день настроение испортится.

Гуров предпочел пройтись пешком, он верил в целебную силу движения, кроме того, на ходу Льву легче думалось.

Ранним утром, еще до рассвета, плеснуло коротким, по-летнему теплым ливнем, дышалось свободно и легко, хоть чувствовался уже в московском воздухе неистребимый привкус бензиновой гари и выхлопных газов. Солнечные лучи отражались в зеркальцах еще не просохших луж, зайчиками бликовали на стенах домов.

Рассеянный взгляд Гурова привычно фиксировал приметы столичного пейзажа. Про себя Гуров меланхолично отметил, что облик столицы меняется на его глазах изо дня в день. И не в лучшую сторону. Он неторопливо шел по знакомой до каждой трещинки на асфальте московской улице и думал, что этот город, который Гуров любил всем сердцем, в котором прошла вся его жизнь, все труднее становится называть своим. По отдельности перемены практически незаметны, только вот в один прекрасный день ощущаешь всей кожей, что Москва словно бы отгородилась от тебя незримым, но прочным барьером, перешла в новое качество и другое измерение, где ты кажешься уже почти ненужным, лишним. Теряет Москва свое неповторимое, ни на кого не похожее лицо, становясь просто громадным мегаполисом, так что скоро от Мехико, Чикаго или Детройта отличить станет нелегко древнюю российскую столицу. Исчезает особый уют и очарование московских улиц, скверов и площадей, и ты чувствуешь себя уже не хозяином города, а гостем. Порой – нежеланным…

Подтверждение того, что жизнь как-то хитро и недобро изменилась, Лев Иванович получил незамедлительно.

Гуров вдруг услышал знакомую мелодию. Боже милостивый, из пластиковой будочки, над которой виднелась лживая надпись «У нас только настоящая лицензионная аудио– и видеопродукция», доносился чудовищно искореженный, но все же узнаваемый мотив «Васильков»! Сыщик изумленно прислушался: да неужто песни его молодости вновь входят в моду?!

Ага, как же… Нет, мелодия оказалась действительно та самая, тридцатилетней давности. И цветочек-василечек упоминался, но уж больно в лихом контексте! Визгливый голос непонятной половой принадлежности старательно, хотя крайне не музыкально, выводил:

Подарил мне букет орхидей
Прохиндей, прохиндей, про-охинде-ей.
Подарил еще три георгина.
Все едино – он просто скотина-а!
На меня, мой дружок, посмотри,
Мне цветок-василек подари!
Подари василек мне, френд-бой!
Василек – он, как я, голубой…

Такое свежее прочтение классики советской эстрады семидесятых годов потрясло старшего оперуполномоченного до глубины души. Прямо-таки затошнило бедного полковника Гурова…

«Стареете, господин полковник, – с оттенком самоиронии обратился к себе Лев. – Все-то вам не так, на все-то вы брюзжите. Успокойтесь, меньше нервов. Ну, пошлость и мерзость, конечно, так ведь кому-то нравится. Это лет двадцать тому назад подобные вокальные упражнения с прямыми намеками на „голубизну“ потянули бы на статью УК. Что делать, времена меняются… Жаль только, что так быстро и резко, не успеваешь привыкнуть. Надо просто смириться с тем, что той Москвы, в которой я родился, в которой начинал службу, уже не вернешь, как нельзя вернуть ушедшую молодость… Но и в тираж нам со Стасом выходить рановато, мы еще пригодимся этому городу. На наш век прохиндеев хватит».

Стасом полковник Гуров называл своего близкого друга и заместителя, тоже оперуполномоченного по особо важным делам, полковника Станислава Васильевича Крячко. Бок о бок с этим человеком Гуров работал уже более двадцати пяти лет. Поначалу отношения у них не складывались, но затем два блестящих сыскаря как-то притерлись друг к другу. Тут, как в воздушном бою, кто-то становится ведущим, а кто-то – ведомым. Ведущим стал Гуров.

Простыми, обычными, рутинными делами их сыскной тандем давно уже не занимался. Друзьям на долю всегда доставалось нечто особенное, с изюминкой, эксклюзив, как модно нынче выражаться. Задачи, от которых Эркюль Пуаро на пару с комиссаром Мегрэ, попади они чудом в постсоветскую Россию, тотчас бы тихо удавились. Лев Иванович Гуров и Станислав Васильевич Крячко на такую суровую судьбину не жаловались, напротив, гордились такой своей «особостью», как были горды, наверное, ветераны-легионеры Древнего Рима, когда слышали от Цезаря: «Дошел черед и до триариев!»

Еще не успев открыть дверь в свой служебный кабинет, который он делил со Станиславом, Гуров услышал раздраженный голос своего «друга и соратника» – он часто называл так Станислава Васильевича.

– Здравствуй, Лев! – Крячко на секунду оторвался от телефонной трубки, а затем продолжил вразумлять кого-то на том конце провода, добавляя в интонацию лошадиные дозы иронии. – То, что вы прислали мне по факсу, господин военюрист второго ранга, документом, в строгом смысле, не является. Чем является, спрашиваете? Филькиной грамотой. Ох, и протокольчик же!.. Точно вопросы задавал законченный кретин, а отвечали на них абсолютные дураки. Причем все были пьяны до бесчувствия. Ваш дознаватель даже не удосужился узнать у начальника караула точное время обнаружения трупа, что попросту ни в какие ворота не лезет! Что значит «около четырех часов утра»? Ваши подчиненные где работают, в военной прокуратуре или в детском саду?

«Ага, вот он с кем разговаривает, – подумал Гуров, с легкой улыбкой глядя, как разошедшийся Станислав жестикулирует дымящейся сигаретой. – Этого следовало ожидать. У меня изначально не было особых надежд на помощь военной прокуратуры. Это они теперь начнут надеяться на нас. Но то, что мы задействовали вчера картотеку ОД, это мы молодцы. Надо же, всего два месяца тому назад и совсем рядом, в ближнем Подмосковье».

Картотекой ОД Гуров называл информационно-аналитическую базу данных «образа действия», в США и европейских странах подобная картотека называется системой МО, от латинского «modus operandi». Дело, которым они со Станиславом занимались со вчерашнего дня – убийство директора частного специнтерната «Палестра» Алексея Борисовича Давиденко, – было, как и всегда, нестандартным. Слишком нетрадиционным способом отправили в мир иной восходящую звезду российской коррекционной педагогики. Так что мысль о проверке – а не угробили еще кого-нибудь сходным образом? – напрашивалась. Вот для этого и служит картотека ОД.

Оказалось, что да, угробили. Солдатика-срочника, проходившего службу в дислоцированном под Москвой батальоне химической защиты. Вчера же за подписью начальника ГУ МВД генерал-лейтенанта Орлова был послан служебный запрос в военную прокуратуру, которая вела следствие по делу об убийстве караульного, младшего сержанта Павла Андреевича Перепелкина, и ограблении склада, который тот охранял.

– А как понимать словосочетание «заостренный металлический предмет цилиндрической формы»? – все сильнее расходился Крячко. – Это по-каковски сказано? Во всяком случае, не по-русски. Могли бы хотя бы размеры «предмета» в протоколе указать, может, он с телеграфный столб величиной, а может, с английскую булавку, пойди догадайся! Где он, кстати? Не кто, а что – предмет пресловутый. Это хорошо, что он у вас сохранился как вещдок, с вашими порядками могли бы и выбросить. Я сегодня же заеду к вам и заберу его, нужно сравнить… Вы распорядитесь там.

Крячко раздраженно бросил трубку на рычаг, повернулся к Гурову:

– Висяк там законченный и безнадежный. Два месяца они колупались, а результаты нулевые. Чего и следовало ожидать. Но я думал, что в армии больше порядка, по крайней мере, в Московском ОВО. Ничего подобного!

– Что именно пропало со склада, который караулил бедолага-сержант? – поинтересовался Гуров, усаживаясь за свой рабочий стол.

– Я именно об этом, – со злостью сказал Станислав. – Плановую инвентаризацию имущества, которое там хранилось, проводили за полгода до убийства караульного и взлома. Акт прислали сегодня по факсу. Но не хватает подписей половины членов инвентаризационной комиссии. Прапорщик, отвечающий за этот склад, тоже подписаться не удосужился, хорошо, хоть командир батальона свою закорючку поставил. Это не документ, а насмешка над здравым смыслом. Так что никакой веры этой бумажке у меня нет.