Тайна псалтыри

скачать книгу бесплатно

– Кси… слово… буки…

Закончив, он придвинул тетрадь Феоне и вопросительно посмотрел на него. На листе были старательно выведены два слова: МАВРИКIЙ и ?АСБИШIЙ.

– Поздравляю, мой друг, – улыбнулся монах, – ты только что написал свою первую «тарабарскую грамоту»[101 - Простая литорея – шифр, широко использовавшийся в древнерусских рукописях.].

– И все? Так просто? – воскликнул Маврикий, голос его задрожал от восторга и нахлынувшего вдруг чувства сотворения чего-то, доселе ему неподвластного и неведомого.

Феона сдержанно потрепал послушника по плечу и еще раз бросил взгляд на зашифрованную им надпись.

– Просто, говоришь? Нет, брат Маврикий, это не просто! Ты освоил тарабарскую грамоту, а есть еще мудрая литорея и монокондил, тайнопись «решетка» и тайнопись в квадратах[102 - Различные виды шифрования, применявшиеся в средневековой России.]. Вообще, «затейным письмом» на Руси уже лет четыреста удивить нельзя. Существуют десятки, а может, и сотни способов сделать послание понятным лишь тем, кому оно предназначено, но это значит, что есть и те, кто с этим душевно не согласен. В наше время секреты долго не живут. Глаза и уши, охочие до чужих тайн, найдутся всегда.

– А если придумать такую тайнопись, которую никто не разгадает и даже не поймет, что это такое? – прошептал наивный инок, с надеждой глядя на наставника.

Отец Феона ладонью разгладил седеющую бороду и, закрыв тетрадь, посмотрел на Маврикия с неожиданным интересом.

– Лучшее место для хранения тайн – собственное неведение, – сказал он, убирая тетрадь обратно за иконы, – впрочем, ты догадался о главном: как правило, надежно сокрытое многократно лучше хорошо зашифрованного. Лет сто назад один монах-бенедиктинец по имени Иоганн Тритемий назвал сей способ стеганографией[103 - Способ передачи или хранения информации с учетом сохранения в тайне самого факта такой передачи.].

Маврикий, чья вера в беспредельность знаний наставника была сродни религиозному поклонению, не мог удержаться от вопроса.

– А что это, отец Феона? – спросил он, ерзая на лавке.

– Как тебе сказать, чтобы ты понял? – задумался монах, подбирая нужные слова. – Ну вот, если тайнопись скрывает содержание послания, то стеганография скрывает сам факт его существования. Понимаешь? Его как бы нет.

– Ишь ты! – восхитился Маврикий. – Видать, головастый мужик был этот Терентий?

– Тритемий, – улыбнулся Феона, – он придумал только название, а самому способу уже тысячи лет. Читал я у Геродота в его «Истории», что хитроумные греки писали сообщение на бритой голове раба, а когда волосы отрастали, то отправляли его получателю, который вновь его брил и читал доставленное сообщение.

– Вот ведь протобестии! – всплеснул руками изумленный послушник. – А как еще?

– Пишут письма чернилами из лимонного сока и артишоков. Их пока у свечи не подержишь, не видно. Много чего придумано! Помню во время осады Смоленска задержали мы торговку литовскую с корзиной сырых яиц. Шла она в лагерь велижского старосты пана Гонсевского, несла ему послание от осажденных ляхов. О ней человек с той стороны заранее сообщил. Торговку эту мы, прости Господи, разве что шкуркой внутрь не вывернули и ничего не нашли. А она твердит, что ничего не знает. Кабы не лазутчик, отпустили бы с миром, а так подняли на дыбу, тут она и призналась. Послание ляхи в сыром яйце спрятали.

– В яйце? Да как такое может быть?

Наверное, в первый раз Маврикий не поверил наставнику, видимо, полагая, что тот решил над ним пошутить. Но Феона шутить и не думал.

– Может, Маврикий! Еще и не такое может…

– Благословите, святые! – раздался за дверью громкий, трескучий, как гороховая погремушка, голос отца будильника.

– Бог спасет тебя, отец Игнатий, – живо ответил отец Феона и удрученно погрозил Маврикию кулаком.

В приоткрытую дверь просунулась кислая физиономия отца будильника.

– Отец Феона, что же ты сам не спишь, да еще глупендяя этого подле себя держишь? Уже первые петухи пропели[104 - Первый раз петух начинает петь в час ночи, это первые петухи.]. Неужто до утрени[105 - Перед восходом солнца служится утреня – одно из самых длительных богослужений.] сидеть собрался?

– Спаси Христос, отец Игнатий, – поклонился Феона монаху и почти силой выставил расстроенного послушника из своей кельи. – Ну Маврикий, довел-таки до греха! – сказал он в сердцах. – Иди с Богом! Завтра поговорим.

Выпроводив посторонних, отец Феона встал на колени перед иконами и троекратно размашисто осенил себя крестным знамениием, от которого огонек лампадки яростно затрепетал на фитиле.

– Боже, милостив бу?ди мне, грешному. Созда?выи мя, Господи, и помилуй мя. Без числа согреши?х, Господи, помилуй и прости мя грешнаго…

Отправив Маврикия спать, отец Игнатий неспешно шел по пустынному коридору братского корпуса, тихо под нос напевая пятидесятый «Покаянный» псалом. Страдающий постоянной бессонницей монах никогда не спал ночью, благополучно совмещая свой недуг с работой монастырского будильника. Он шел, держа в руках маленький масляный светильник, почти ничего не освещавший уже в паре шагов от него, что, впрочем, Игнатия никак не трогало. Он мог ходить здесь с закрытыми глазами. Он знал здесь каждый поворот, каждую выбоину, каждый кирпич в стене и каждую скрипучую доску расшатанного пола. Годы бессонных ночей довели его действия до автоматизма. Уже дойдя до поворота, он неожиданно заметил, что коридор осветился тусклым светом. Кто-то пока незримый приближался к нему с другой стороны.

– Эй, кого тут нелегкая по ночам носит? – сердито воскликнул Игнатий, подняв светильник над головой и подслеповато вглядываясь в сумерки.

Свет с той стороны мгновенно погас. Игнатий поспешил за угол. Темный коридор был пуст, но монах готов был побожиться, что слышал чье-то тяжелое дыхание рядом с собой.

– Что за шутки? – неуверенно промолвил он, озираясь по сторонам. – Маврикий ты, что ли? Я вот отцу наместнику-то расскажу про твое озорство!

В ответ ему была тишина. Даже чужое дыхание больше не слышалось. Краем глаза Игнатий заметил, как по стене промелькнула большая тень и мгновенно растворилась во мгле. Не отличавшийся особенной храбростью Игнатий тем не менее ринулся за тенью, полагая, что настигнет нарушителя монастырского устава где-то возле книжного хранилища, за которым была глухая стена без окон и дверей. Однако тень, бесшумная и проворная, еще раз промелькнув в неровном свете масляного светильника, просто растворилась в плотной тьме арочных переходов старинного здания. Изумленный и изрядно напуганный Игнатий неуверенным шагом прошел еще несколько шагов и нос к носу столкнулся с иноком Епифанием, словно призрак возникшим перед ним. От неожиданности Игнатий заорал в полный голос и выронил масленку из рук, однако Епифаний необычайно ловко поймал ее в свою открытую ладонь, даже не пролив масла, и протянул Игнатию со словами:

– Осторожно, отче!

– Спаси Христос, брат Епифаний, – ответил пришедший в себя будильник и, оправив рясу, спросил, подозрительно щурясь: – Что же ты, честной брат, ко сну не отошел?

– Молился я, отец Игнатий, – ответил Епифаний, потупив глаза, – совсем было собрался опочивать, как услышал твой голос и пошел узнать причину тревоги.

– А больше ты никого тут не видел?

Епифаний внимательно посмотрел в глаза отца будильника и отрицательно покачал головой:

– Не видел, отче.

– Ну и ладно, – проворчал Игнатий, махнув рукой, – иди, брат Епифаний, отдыхай, скоро уж на службу подниму.

И добавил, сокрушенно пожимая плечами:

– Что за ночь такая? Половина монастыря не спит!

Они степенно раскланялись и разошлись в разные стороны. На коридоры братского корпуса опустилась плотная ночная мгла.

Глава 8

Отец Феона в лазоревом кафтане с горностаевым подбоем стоял в подклете[106 - Устаревшее название цокольного этажа жилой деревянной или каменной постройки, или нижний ярус зданий христианских церквей.] Покровского собора Суздальского Свято-Покровского монастыря, опершись плечом об одну из двух приземистых колонн, деливших помещение старинной усыпальницы почти пополам. На другой стороне крипты, за рядом из семи каменных гробниц собралась небольшая группа людей, пришедших сюда явно не из праздного любопытства. Игуменья Ольга, не обращая внимание на пронзительную ноябрьскую стужу, проникающую в склеп снаружи из-за неплотно прикрытой дубовой двери, неспешно прошла между гробницами княгинь Марии Волоцкой[107 - Вдова последнего волоколамского князя Федора Борисовича, племянника Ивана III.] и Евдокии Старицкой[108 - Первая жена князя Владимира Андреевича Старицкого, двоюродного брата Ивана Грозного.]. Остановившись напротив отца Феоны, она ударила жезлом настоятельницы по заметно стертой кладке каменного пола и жестом поманила остальных за собой. Невысокий, плотно сбитый князь Иван Иванович Шуйский по прозванию Пуговка, младший брат сведенного ближними боярами с престола и выданного полякам царя Василия, поеживаясь от холода, решительно пошел первым. За ним пошли остальные: его невестка, бывшая царица Мария с мамкой-кормилицей, держащей на руках плотно спеленатую теплыми одеялами новорожденную царскую дочь, да пара дворовых слуг князя Ивана с масляными светильниками в руках, освещавшими обширный и мрачный подклет собора. Обойдя могилы знатных затворниц, обретших здесь вечный покой, пришедшие сгрудились подле невысокой раки с затертыми до полной нечитаемости словами на каменной плите.

– Кому принадлежал этот склеп раньше? – подозрительно щурясь, спросил князь Иван, водя рукой в тонкой кожаной перчатке по могильному камню.

– Точно не скажу, – холодно ответила игуменья, зажигая свечи в напольном подсвечнике, – было это задолго до того, как я приняла обитель. Ходило предание, будто после того, как царь Василий Иванович постриг в монахини жену свою Соломонию, виня ее в бесплодности, то уже в черницах понесла бывшая царица и родила сына, нареченного Георгием. Говорят, государь Иван Васильевич Грозный басню сию хорошо знал и искал старшего, сводного брата своего. Вот потому и понадобилась Соломонии подложная могила, дабы ищеек царя со следа сбить. Так ли то было на самом деле? Не берусь судить. Правды не знаю, а врать не хочу.