Проект «Акация». Современный роман-версия

скачать книгу бесплатно

– Мороз, ты недальновидный. Влиятельные родители – это прикрытие и защита. Когда-нибудь нам и защищаться придется.

Оставшееся время на вечеринке я провел с ощущением какого-то напряжения. Венькина ярость напомнила мне, что праздник скоро закончится.

Тайный Совет: начало

Так пружина времени и обстоятельств затягивала интригу, и в первых числах января состоялся наш первый Совет у Веньки дома при соблюдении строжайшей конспирации. Но это еще не была организация, это была всего лишь группа людей, которых Веньке предстояло убедить. Но он, как оказалось, не боялся этой сложной, почти невозможной задачи. Уже через каких-то несколько недель я окончательно понял: перед нами серьезный, сформировавшийся человек, который рассказал нам многое такое, чего не печатали в газетах, не показывали и не рассказывали по ТВ, очень редко и скудно писали в книгах, а в учебниках и вовсе не было ни слова… Нет, нет, пересказать не могу – я умею держать слово и язык за зубами. Только одно скажу: официальные историографы, политологи и рядом не стояли со своей ложью. Я поверил, я понял, Венька тысячу раз прав, что мир вовсе не такой, каким мы его знаем. Но, бог ты мой, откуда же он все это знал?

Один из вечеров у Веньки был самым запоминающимся. Нас сначала вместо него встретил некий человек в строгом черном костюме, как омоновец. Голос его был низким и басовитым, от чего еще более стало не по себе. Его возраст (ему было, судя по голосу, около сорока) окончательно дал нам понять, что шутить с нами здесь особенно никто не собирается. Он, однако, все же поспешно представился, видимо, чтобы не перепугать совсем:

– Друзья мои, пройдемте, Вениамин вас встретит позже. Я не палач, и вас не собираются здесь подвергать пыткам. Я просто церемониймейстер.

Он завязал нам глаза, велел всем держаться за руки и повел куда-то. Когда глаза нам развязали, мы были в той самой странной черной Венькиной комнате. Левитин сказал нам, что она оформлена как «комната размышлений», которая символизировала бренность человеческого бытия. В этой комнате, задрапированной черным, стоял в центре бутафорский картонный гроб с бутафорским же, лежащим в нем скелетом. Мы вздрогнули и отшатнулись. Веньке это доставило удовольствие. Церемониймейстер куда-то исчез. На столе, однако, стоял, как показалось, настоящий череп (чей?), и внутри него тускло мерцала свеча. Тут Левитин начал объясняться с нами как-то особенно пафосно, так, что мы уже не видели в нем прежнего Веньку. Его отчужденная торжественность пробирала мурашками до костей.

– Здесь, господа, вновь принимаемый как бы духовно умирает, отрешается от прежней примитивной жизни, но впереди у него новая жизнь. И надежду на эту жизнь символизирует это слабое пламя. А теперь я буду спрашивать, а вы отвечайте. Мы тут же насторожились, вспоминая заранее показанный нам и выученный наизусть текст:

– Кто является членом Тайного Совета?

Мы гаркнули хором:

– Свободный человек с хорошей репутацией!

– Да не орите вы так. Почему вы вступаете в Тайный Совет?

– Чтобы победить свои страсти, научиться управлять своей волей и постоянно совершенствоваться. Мы свободные люди и строим наш дом.

– Какой дом?

– Дом, в котором живет человеческая любовь.

– Какой камень мы употребляем для строительства?

– Нашим строительным материалом являются люди.

– Каким раствором скрепляем мы камни?

– Дружбой, братством.

– Чем отличаются члены Тайного Совета от других?

– Образом жизни, благородством мыслей, искренней верностью и непоколебимой взаимной дружбой.

– Почему наш союз называется царственным искусством?

– Потому что наше дело является самым благородным искусством.

– Каково главное достоинство члена Тайного Совета?

– Любовь к ближнему, ибо у кого она преобладает над всеми другими чувствами, тот преодолевает эгоизм и становится лучшим.

– Каковы еще достоинства члена Тайного Совета?

– Скромность, мягкость, милосердие.

– С чем мы должны бороться?

– С предрассудками, заблуждениями, тщеславием, ложью, алчностью.

– К чему вы стремитесь?

– Прежде всего, к тому, чтобы укрепить союз братьев и всей своей жизнью оправдать высокое доверие быть избранным.

– Как распределяют время члены Тайного Совета?

– Работа члена Тайного Совета продолжается от рождения до самой смерти.

А теперь прошу вас, – голос Веньки слегка напрягся, – произнести текст клятвы.

Мы также хором проговорили:

– Перед лицом Великого Архитектора Вселенной и перед этой почтенной и уважаемой публикой свободных и признанных, я по своей искренней воле торжественно клянусь, что никогда и ничего не раскрою из таинств и секретов организации, какие бы ни были мне сообщены или какие бы впредь я ни узнал, никому, кто не является членом Тайного Совета. Я торжественно обещаю, что не изложу письменно эти секреты, не опубликую их в какой бы то ни было форме, и не позволю, чтобы другие это сделали в моем присутствии. Обещаю любить своих братьев, поддерживать их и предоставлять им всякую помощь в нужде и в защиту их и Тайного Совета отдать себя до последней капли крови.

После этого вновь вошел церемониймейстер с медицинскими приборами, какие используют при взятии анализа крови. Мы слегка заволновались, но он нас заверил, что все будет быстро и безболезненно, проколол каждому из нас палец, сунул мне, по моей просьбе, в нос побольше нашатыря (я всегда плохо переносил эту процедуру), выцедил из нас по маленькой капле крови и смешал эту кровь на куске стекла. Стекло он отдал Левитину и опять пропал за дверями. Левитин заставил нас взять по капле смешанной крови на язык, потом сказал с удовлетворением:

– Ну вот, теперь мы не просто друзья, а кровные братья.

Я, однако, спросил осторожно:

– А если кто-нибудь пожелает выйти из Совета?

– Традиционная форма клятвы исключает такую возможность, – сухо ответил Вениамин. – Человек, покинувший Совет, должен будет умереть.

Мы застыли в изумлении, не понимая, шутит он или нет, некое подобие игры вдруг превращалось на наших глазах в жестокую реальность. Но Левитин тут же пояснил, улыбнувшись:

– Но вы, как люди чести, даже в угрозах такого рода не нуждаетесь. Скажу только одно, братья мои: внутри организации – никакой демократии, строжайшая дисциплина и подчинение, мы же не просто будем проводить в жизнь доброе начало, порой мы его будем прошибать, бороться за него, если это необходимо.

– Венька, а тебя тоже кто-то должен принять? – спросил Родион.

Левитин снова улыбнулся:

– Я уже давно принят.

– Кем?

– Я сам себя принял.

Мы невесело усмехнулись, не зная как относиться к его шутке, и двинули на выход. Был уже глубокий вечер. При этом почему-то каждый (я это заметил) глянул украдкой на настоящий череп.

Страсти по Левитину

Венька стал в школе настоящей звездой и авторитетом. Что бы в школе не создавалось, какая бы идея не появлялась, всех, прежде всего, интересовало, что по этому поводу думает он – одобряет или нет? Девчонки его обожали, парни завидовали, учителя… Одни уважали за знания, другие недолюбливали. А какой начальник будет любить более умного, чем он подчиненного, да еще несовершеннолетнего? Особенно, если это очевидно? А Венька был по-прежнему непринужден и органичен. Слава ему шла как галстук или головной убор.

Однако Левитин блистал не только эрудицией и мудростью не по годам, а еще и умением практически реализовывать задуманное: в школе происходили перемены, которые все небезосновательно приписывали именно ему. За январь было рассмотрено четыре апелляции от учащихся в связи с несправедливо поставленными оценками. Между прочим, в одном случае Комиссия рекомендовала исправить оценку с двойки на тройку. Можно себе представить истерику Зои Олеговны. Она в течение пятнадцати минут рыдала у директора и говорила, что не может работать в школе, где ей не доверяют. Но Комиссия была непреклонна, в школе уже давно было известно и педсовету и директору о том, что у Олеговны среди учеников есть как любимчики, так и козлы отпущения, и этот случай не был исключением. Прошкин, хоть и туп, как пробка, но несколько формул все же выдал, ставить ему двойку было бы слишком жестоко.

В коридорах школы замаячил адвокат с большим потертым портфелем. Увидев его, некоторые самовластные преподаватели, привыкшие рассматривать свой класс и школу чуть ли не как вотчину, и местное хулиганье тоже насторожились. Да вообще, у всех у нас за спиной будто появился контролер. Вроде бы и фигня, даже как-то и не вполне серьезно, но… бог его знает. Сам факт хотя бы возможности какого-либо разбирательства уже настраивал на ответственность. Пойдут разговоры, толки-перетолки, дойдет до Управления образования, до родителей… Парочка исков уже через месяц ушла в суды: один ученик подал в суд на ученика (через родителей, конечно) на возмещение вреда – порчу портфеля и учебников. А другой таким же «макаром» подал в суд на администрацию школы, требуя возместить вред здоровью плохой организацией школьного питания. Он накануне отравился котлетой, что в школах, как мы все знаем, и не такое уж редкое явление. Носились слухи, которые, само собой, долетели и до директора, что прокуратура может проверить целевое использование средств, собираемых с родителей на различные нужды, а, кроме того, вообще законность отдельных сборов.

По решению Общешкольного совета были отменены ограничения на одежду учеников, однако, предложено рекламировать классический стиль в одежде, как один из элементов школьной этики, настроя на образовательный процесс. Смешно? Мне тоже поначалу все это казалось забавным. Но вот организовали школьное радио, свою постоянно действующую рекламу, заказали модели классической одежды и одели в нее самых лучших и авторитетных учеников – дело пошло. Даже среди тех, кто по-прежнему был сторонником полуспортивного стиля, джинсов, свитеров, уже не было, как минимум, неопрятных. Все постепенно менялось в сторону классического стиля, но не из-под директорской палки, а «снизу», от нас самих.

В школе появилась своя газета. Ее изготавливали на цветном ксероксе, и там откровенно, иногда даже слишком откровенно, рассказывали о школьной жизни. Вы не представляете, что творилось по поводу этой газеты в школе! Иной раз возмущались не только преподаватели, но и родители. Ведь дети рассуждали в ней о школе и о жизни вовсе не как дети. Даже отношениям полов страница нашлась. Газету трижды закрывали и снова открывали по решению Общешкольного Совета при протекции и активных «подковерных» действиях Тайного Совета. А Венька при этом заявлял, что в условиях демократии не так-то просто кому-то заткнуть рот. Но сам он, между прочим, проделывал это не раз. При содействии Тайного Совета уволили учительницу пения. Теперь эти уроки проводили ровесники самих учеников из местного Дома творчества. Тут же из уроков пения родилось несколько самодеятельных групп – танцевальная и рок-группа. Рок-группу не пускали в эфир школьного радио, но Тайный Совет выявил, кто более всего препятствует, и пригрозил ему. На столе у одиозных преподавателей появились копии жалоб родителей в адрес администрации Президента и лично господину Медведеву. Кроме того, Тайному Совету удалось стравить этих учителей между собой за счет дезинформации, будто один из них жаловался на другого, а тот высказался в отношении этого… «Главное оружие, – учил нас Левитин на наших тайных семинарах, – это дезинформация в отношении ключевых моментов жизни общества. Информацию могут знать только избранные. Это мы». Такое высказывание очень пришлось нам по душе, оно как-то возвышало каждого. Казалось, все нити жизни в руках. Особенно это ощущение усилилось, когда кое-что стало получаться. Мир вокруг действительно подчинялся нашей мысли, нашим желаниям. Впервые в жизни мы (еще никто по сути) уже смогли насладиться плодами реальной власти. И это все – Венька. Фантастика! О том, что это противоречило самой идее школьного самоуправления, никто почему-то тогда даже не вспомнил.

В школе был создан театр. Первые пьесы писали сами ученики. Но, кроме этого, появился клуб отдыха, который культивировал сам Левитин, о его создании было мало что известно, но Венька всеми силами оберегал его. Это был закрытый клуб для избранных старшеклассников, тех, кто имел деньги и мог заплатить за ужин в кафе. Клуб собирался в кафе «Галактика», что неподалеку от школы, где велись абсолютно свободные и даже фривольные разговоры, создавались и разрушались кратковременные пары, обсуждались слухи и сплетни. Этот клуб был питательной информационной средой для нас, как Тайного Общества. Мы обязаны были посещать его, откуда узнавали многое о настроениях в школе, кто чем дышит, и кого за что можно будет потом «подцепить».

Такая вольная и бурная жизнь в школе, кажется, не может вызвать у администрации ничего, кроме раздражения и возмущения. Но… нет. Надо учитывать, что созданное Левитиным самоуправление во многом помогало администрации. Управляемость школьным коллективом повысилась на порядок и, в первую очередь, потому, что все основные, внутриколлективные процессы были теперь на виду у администрации, за исключением Тайного Совета и закрытого клуба отдыха. Сочетание открытости и наличия административной вертикали давало результат. Все проблемы – как на ладони. Надо было только убедить Общешкольный Совет, а если уж инициатива шла снизу, то ничто и никто не мог ей помешать. Это оценили и директор и педсовет. Иначе нашей демократии не прожить бы и недели.

Было все же и такое, с чем мы, костяк нашей организации, не вполне соглашались с Венькой. Например, он яростно протестовал против организации в школе христианских классных часов. Он был воинствующим противником церкви. Я как-то на одном из Тайных Советов прямо спросил его, почему он так относится к церкви, к религии. Он ответил, что, на самом деле, религия – это глобальная мистификация, а цель – власть над душами человеческими.

– Нам просто морочат голову, – смеялся Венька. – А что касается высшего начала… Оно есть, но это не область религии. Мы просто мало знаем о природе Вселенной и человека.

– Кто же тогда, по-твоему, мы? – серьезно спросил Родион. – Сатанисты или верующие? И, если верующие, то во что?

Я, аж, рот открыл. Никогда Родиона я не видел таким глубокомыслящим.

– Кто мы? Хороший вопрос, – Венька прищурил глаза. – Мы – те, кто пытается приблизиться к познанию настоящего мира, жесткого и прагматичного, который еще не известен человечеству, потому что не открыт. Наши глаза видят скалы серыми, растения зелеными, небо голубым, но это в том спектре, в котором мы можем видеть. На самом деле в более объективном спектре скалы, растения, небо, возможно, такого цвета, что описать не сможем. Так и явления, следствия, причины. Мы живем пока в состоянии представлений о мире, но не знаний о нем. Я – не верующий в религию, в церковь, потому что в жизнь не играю, я ее познаю. Играть – не мое занятие. Мое занятие – действовать. Бог и сатана, так как это подает церковь, это мистика, символы, ничего не имеющие общего с реальностью, и не более.

Смешное дело, Левитин нас убеждал, что и бог и сатана – мистика, ничего не имеющая общего с реальностью, а мы видели в нем чуть ли не сверхчеловека, бога или сатану. Наверно, так устроен человек: от всего, что он видит в мире, отражается как в зеркале его собственная фантазия, которая как будто и есть для него настоящий мир.

Венька запрещал нам бороться с наркотиками и алкоголизмом в школе, хотя здесь возможности у Тайного и Общешкольного Советов были велики. Но Левитин исходил из того, что наркотики, в том числе алкоголизм, это объективный путь – механизм жесткого отбора, который препятствует перенаселению, как война. Просто, хоть и не от пушек, но происходит вымирание, и в объективном смысле он считал этот процесс в каком-то смысле благотворным.

– Надо понимать, что жалеть стоит отдельного человека, а само явление надо понять. Эти люди в большинстве своем заслуживают такой участи, а наркотики – отражение одного из сложных явлений в сознании человечества. Значит, так было и так будет всегда. Для бессознательных это отложенная казнь, потому что им жить не следует в принципе, они никому не нужны и ничего не создадут; для сознательных (волевых) это власть, это новые возможности и рычаги, это наличие массы людей, которыми можно управлять. Иначе послезавтра за счет перенаселения наши дети, дети избранных, волевых и сознательных, не смогут наследовать Землю.

– А на кой мне ляд такая Земля, где большинство колется и корчится от «ломки»? Разве этими людьми возможно управлять? А если я полечу на самолете, которым управляют летчики—наркоманы, или на операционный стол лягу, а этот наркоша-хирург в руки нож хирургический возьмет… Да на такой Земле жить страшно! – возмутился я.

Венька был сторонником любых проявлений сексуальной свободы. Это нам нравилось, но страшило. Его теоретическая необузданность в этом вопросе (о практическом сексе Веньки нам ничего не было известно) вызывала тоже возражения. Все-таки интересно, в конце концов, создать семью, родить и воспитывать детей…

Венька не признавал авторитетов, и это тоже смущало.

– Авторитет, основанный на традиции, иначе говоря, культ – страшная штука, – говорил он, – потому что дезориентирует людей. Авторитетами должны быть действительно лучшие, авторитет надо заработать. Поэтому авторитетен только тот, кто доказывает постоянно свою состоятельность. Остальные лжеавторитеты – ничто. И относиться к ним следует соответственно.

«Оно, конечно, может и так, – думал я, – но не до такой же степени… Есть старики, которые были авторитетны когда-то, а сегодня – маразматики, что же они, не достойны уважения и почитания?»

Но первое, что потребовал от нас Левитин, это избавиться от чувства патриотизма. Тут разговор был особый. На одном из собраний Совета Левитин поставил вопрос ребром: надо убирать из школы главного патриота – историка. Никто, однако, из членов Совета его не поддержал. Большинство – четверо – проголосовало против такого предложения. Я воздержался, потому что ревновал Аню к нему и не мог простить историку трюк старого ловеласа, но все-таки это еще не причина увольнять хорошего специалиста и мудрого человека. Левитин, скрепя сердце согласился с возражением Совета. Вообще решение в Совете считалось принятым, если за него голосовало сто процентов. Тогда все отвечали за это самое решение.

Но уже через несколько дней произошли события, которые заставили Левитина вновь поставить на Совете тот же вопрос, и теперь положительное голосование было обеспечено. А получилось вот что. Я, как член Общешкольного Совета, хотел уточнить у директора, не сорвет ли нам небольшой текущий ремонт в спортзале график чемпионата школы по баскетболу. Я зашел в приемную, хотел спросить у секретаря, сможет ли тот меня принять, хотя знал, что директор в основном не отказывал, если это касалось организации школьной жизни, как бы занят не был. Ха! Попробовал бы он отказать без веского на то основания! Я, извините, имел в школе статус, равный депутату Государственной Думы в стране. Моментально об этом узнала бы вся школа, более того, все уже понимали, что я неформально правая рука Левитина, и противодействовать мне, значит бросить вызов ему самому.

Но приемная была пуста. В прежние времена я бы даже не посмел сам войти в кабинет к директору, а тут как само собой разумеется, открыл первую створку двойных дверей и взялся за ручку второй. Шум в кабинете директора заставил замереть. Там было собрание преподов. Раньше я бы просто ушел. Но теперь как члену тайного Общества мне необходимо было получить информацию, которая могла бы быть полезной. Тем более, что говорил историк, и сразу стало ясно: речь идет о Левитине. После секундного замешательства я принял решение: закрыл двери со стороны приемной, застряв между створками. Очень трудное положение, но эффективное. С одной стороны меня никто не мог видеть, а с другой – я слышал все. Если бы секретарь или кто-то другой заходили в приемную, меня бы не увидели, а при попытке кого-либо войти к директору или выйти от него, я бы сделал вид, что хочу сделать то же, но, как бы неловко столкнувшись с входящим-выходящим и увидев большое количество присутствующих, извиняюсь и ретируюсь. Хотел, мол, зайти, но ведь нельзя, в следующий раз… Чего проще? Главное было не допустить, чтобы какая-то дверь открылась для меня внезапно, да еще так, чтобы застали в позе подслушивающего. Но это не может случиться, если контролировать ситуацию. Идеально! Так я стал свидетелем действа, происходящего у директора.