скачать книгу бесплатно
– Мерячка, – повторила Нина, смеясь.
– Это чё такое? Первый раз слышу…
– Да-а… У нас на Севере так говорили, когда крыша едет и человек прёт в одном направлении, как зомби…
– Скажу проще, он просто козлина, – свирепо подытожила Ирка. Она вообще не скупилась на крепкие выражения для тех, кто, по её мнению, их заслуживал. А на сей раз был тот редкий случай, который Ирка, донельзя независимая, упрямая и сама часто пренебрегавшая правилами, сочла вопиющим свинством…
Однако счастлив тот, кто умеет игнорировать действительность, когда она поворачивается к нему своим не самым приятным боком. Поэтому в Херсонесе Нина всегда старалась мысленно держаться той стороны, где море.
Херсонесский пляж оказался «дюже» каменистым: по этакому дну пробраться на глубину не так-то легко.
– Да не войдёте вы в море ногами-то, не мучайтесь даже! Смотрите, как я: оп! – и на четвереньки! На воду, на воду прям у берега ложитесь, – советовала какая-то местная тётка, неравнодушная к их мучениям.
«Выползать» из воды на берег, по её авторитетному мнению, тоже следовало на четвереньках.
Девчонки хохотали. Им это казалось смешным. Счастливые, в кои-то веки дорвавшиеся до моря, они послушно вставали на четвереньки, ползли в воду и снова хохотали. Наплескавшись, собирались в лагерь, торопливо натягивая одежду поверх купальников, – в неглиже по территории заповедника им ходить было запрещено…
– А вы что, прямо в мокром пойдёте? – пугалась на прощание сердобольная тётка. – Так нельзя, что вы, девочки!..
Она оглядывалась на мужа, словно призывая его в свидетели. Муж, с коричневой лысиной и седой растительностью на загорелой груди, молча глядел на девичьи белые тела с каким-то сердобольным недоумением. Тётушка наставительно, с чувством естественного превосходства местного жителя над приезжими снова повторяла:
– Так нельзя, так нельзя…
Муж, спохватившись, кивал.
Девчонки в ответ тоже кивали – преувеличенно вежливо, едва сдерживаясь, чтобы не прыснуть. А потом, скрывшись из глаз, уже поднявшись с пляжа на крутой береговой уступ, снова хохотали до упаду.
Так нельзя, но они считали, что можно.
Предписания, распорядки, обязанности… До поры удавалось иногда, словно невзначай, пренебречь некоторыми из них. Иначе разве посчастливилось бы Нине увезти из Херсонеса целую пачку таких удачных пейзажных набросков?
Итальянский карандаш, плотный сероватый картон – вышло неожиданно хорошо, сама осталась довольна.
Не то чтобы ей лень было корпеть над керамикой, дотошно перенося на листы оранжевой бумаги-миллиметровки разрезы глиняных черепков (хотя и это тоже), но просто именно здесь и сейчас хотелось порисовать, свет был как раз с нужной стороны. И Нина, помявшись, решилась. Удрав из камералки[12 - Камера?лка – помещение для обработки материалов, а также опись археологических находок.], потихоньку, держа под мышкой папку, а карандаши – в руке, прошла по пыльным херсонесским тропинкам, села на горячий камень и с наслаждением погрузилась в работу.
Не заметить приближающегося начальства было невозможно, потому что Романчук явилась как раз оттуда, куда периодически взлетал над рисунком Нинкин взгляд. Она с бьющимся сердцем продолжала класть короткие штрихи, тем увереннее и твёрже, чем ближе подходила гроза.
Ждала раскатов грома в виде сердитого окрика, ждала внушения, но Алла Ильинична лишь коротко усмехнулась и произнесла, явно стараясь, чтобы слова её звучали мягко, словно увещевая: «Дело хорошее, но всё-таки заканчивай и ступай к остальным. Работать. А вот после работы рисуйте сколько душа пожелает». Нина не стала уточнять про освещение, чувствуя, что не стоит злоупотреблять внезапным благодушием «железной леди», закончила поскорее и пошла обратно, рисовать черепки.
А тайное ночное купание? Воспоминание о нём, наверно, и через двадцать лет будет столь же острым и ярким!
Узнав про морские водоросли, оставляющие в воде светящийся след, они с Иркой решились на ночное купание, рискуя схлопотать «незачёт» по практике со всеми вытекающими, вплоть до отчисления с факультета.
Когда все уже спали, втихую удрали на пляж – купаться в чём мать родила. И что им было до какого-то нудного распорядка, когда удалось урвать кусок такого беспримесного, такого сумасшедшего русалочьего счастья! О, как охотно приняла их в свои тугие объятия ночная волна! Как они, любуясь на свои бледные тела, вспыхивающие по контуру зелёным морским огнём, раздвигали упругую мерную зыбь всё более широкими и настойчивыми гребками, смелея, воспламеняясь!.. И вот уже вовсю кружились, танцевали, перевёртывались в тёмной воде, подныривая и вновь всплывая с аханьем и визгом, захлёбываясь от восторга – он был солёным на вкус.
Потом, отдышавшись, отжав мокрые пряди и отбросив их за спину, Нина ещё долго стояла у са?мой воды, вздёрнув подбородок, словно замерев в объятиях ночи. В призрачном свете луны белели её обнажённые плечи, бёдра, грудь и только острые, слегка озябшие девичьи соски темнели беззастенчиво, в нетерпеливом ожидании пророчеств, будто бы уже записанных в «Книге перемен»[13 - «Книга перемен» («И цзин») – древнекитайская гадательная книга, предсказывающая судьбу.]…
Это было первое в её жизни студенческое лето. И оно было прекрасным.
Счастливые, яркие, полные новых встреч и впечатлений дни летели радужной чередой. Неделя за неделей, виток за витком – длинное летнее монисто, бусы из мелких розоватых ракушек, которые хочется встряхивать беспрестанно, теребить пальцами, слушая лёгкий округлый перестук, пересыпать из ладони в ладонь.
И каждый вечер Нина перебирала в памяти события и лица, словно любуясь переливами снятого с шеи ожерелья, прежде чем отложить его в сторону и коснуться подушки щекой. Пёстрая вереница недавно прожитых часов и минут перламутровой струёй текла в раскрытую ладонь, всё тяжелела, уже не умещаясь в подставленной руке. И тогда она порывисто, до хруста стискивала её в горсти нетерпеливого, томительного ожидания, – ожидания той, единственной, настоящей встречи, что смутно сулило ей лето. Доверяя этим неясным обещаниям, она с нетерпением ждала – волны, что, сбивая с ног, подхватит, понесёт; минуты, когда она, прикрыв глаза, уронит лицо навстречу подставленным губам.
В Херсонесе они пробыли недолго – так уж запланировало университетское начальство, организуя их музейно-археологическую практику. Потом за ними приехала Марго, самолично провела подробную экскурсию по территории Херсонесского заповедника и забрала на Мангуп.
От второй половины практики девчонки не ждали ничего сногсшибательного, потому что они, живущие вдали от морских берегов, думали: лучше моря всё равно ничего здесь не будет, от моря уезжать не хотелось.
Но Мангуп оказался местом фантастическим. Он был промыт ветрами до звона. Он поднимал на своей исполинской ладони прямо в небо.
Нина больше всего любила безлюдье и простор, но здесь даже в лагере было хорошо – чисто и душевно. И встретили их здесь приветливо, так что Нине сразу приглянулась Лагерная балка с большим командирским шатром-«штабом», с зарослями кизила и барбариса, со «столовой» – длинным дощатым столом под брезентовым навесом, с «тачком» – пятачком, куда приносили с раскопа всю найденную керамику, с заваленным керамикой и чертежами столом под яблоней, со стоящими рядком экспедиционными брезентовыми палатками, побелевшими за длинную череду летних сезонов…
Вся эта небольшая балка, с юго-запада полого впадающая в Хамам-дере, уже на второй день стала родной, – вместе с запахом костра, с вечно что-то напевающим поваром в тельняшке, с акающим протяжным говором местных ребят, столь непохожим на привычную уральскую скороговорку. Словом, уже к вечеру первого дня Нине стало казаться, будто они с девчонками не только-только приехали, а живут здесь едва ли не с апреля.
3. Эксплуатация несовершеннолетних
Стёртые резиновые подошвы болтались в воздухе. Обладателя надетых на босу ногу полукедов, лежащего за палаткой, целиком видно не было. Но повар экспедиции Борисов знал, чьи это ноги. И чьи это кеды.
И его-то Борисову и нужно было.
– Строчишь, мой юный друг?
Устроившись в тени своей палатки, Мотя лежал на животе, подперев голову локтями, и не строчил, а всего лишь пялился в тетрадь, обдумывая некоторые подробности… А впрочем, не важно.
– Отстань, да? – отмахнулся он и на всякий случай, словно невзначай, прикрыл тетрадь рукой.
Борисов не отставал:
– «Ещё одно, последнее сказанье – и летопись окончена моя…»
Мотька невольно засмеялся, оценив шутку по достоинству. Борисов вообще был парень ничего, хотя болтун известный. И к Мотьке был расположен, несмотря на то что подкалывал всё время. А благоволение повара в экспедиции что-нибудь, да значит. К тому же Борисов надо всеми трунил, такой уж характер.
– Шёл бы ты… – отсмеявшись, попросил Матвей по-прежнему миролюбиво.
– Да я-то пойду-у… – почёсывая живот под тельняшкой, протянул тот. – Только Марго велела тебя найти.
– Зачем?
– Иди и спроси у неё. Наверняка опять хочет заняться эксплуатацией несовершеннолетних.
Идти не пришлось. Маргарита собственной персоной уже стояла за спиной у Борисова, закуривая очередную сигарету. Мотя слышал, как она сама со вздохом жаловалась: мол, привычка кочевой экспедиционной жизни, попробуй откажись. Она ведь без малого четверть века по экспедициям, что правда, то правда…
– Матвей, надо бы сводить девочек на экскурсию, – сказала Марго, уголком рта выпуская дым в сторону. – Показать Мангуп, рассказать подробно. У тебя, я знаю, это неплохо выхо-дит.
– Маргарита Борисовна-а, ну что я-то опя-ать?.. – Мотя картинно уронил лицо в тетрадь и, не поднимая головы, промычал тоскливо: – Пусть другой кто…
– Не опять, а снова. Мотя, давай не упрямься. Я бы сама. Но мне срочно кое-что решить нужно… Давай-давай!.. Матвей! С таким-то именем тебе сам Бог велел…
– Иди, Матфей ты наш! Отложи свои вирши. – Это опять Борисов, вечно он Маргарите подпевает.
– Какие ещё «вирши»… – Мотя уже почти свирепо смотрел на приятеля.
– Сказанье, точно. Сказанье своё отложи. «Ещё одно, последнее сказанье – и летопись окончена моя…» – вновь с завыванием продекламировал Борисов.
– Борисов, хорош зубоскалить! – пресекла насмешки Марго. – Ишь разошёлся! Пока ты тут Пушкина цитируешь, у тебя там суп выкипает!..
– Давай, «человек работающий», иди к своим кастрюлям, – послал Борисова обрадованный поддержкой Мотя. – Номо ergaster[14 - Человек работающий (лат.). Первобытный человек, существовавший 1,8 млн лет назад.], пф-ф…
– А ты, а ты… – не ожидавший от Мотьки такого коварства, зазаикался Борисов. – Хомо иеромонахус… Вот кто ты после этого! – крикнул он, удаляясь.
– Почту за честь! – хохотнув, проорал в ответ Мотька.
– Артисты… – сквозь зубы процедила Маргарита, провожая повара взглядом.
Глаза её смеялись. Затянувшись, она медлено выпустила дым в сторону, снова повернулась к Моте.
– В прошлое воскресенье иностранцев этих ваших водил, в позапрошлое тоже какие-то гуманоиды приезжали… – набычившись, бурчал тот. – Я вообще тут первый год, есть ведь эти… старожилы.
– У тебя получается, – отрезала Марго. – Аспиранты вниз ушли. Кому ещё я могу сейчас это поручить? Не Борисову же?
Борисову, хе! Это Марго умела – вроде и лестное сказать, но и не слукавить. И не подкопаешься. Мотя невольно улыбнулся. Этот артист нарассказывает баек! Пусть компоты варит, вот компоты у него отменно получаются. Если сахару не пожалеет, конечно, жмотский жмот.
Марго, держа за крышку свою пепельницу – консервную банку из-под кильки, – вжала в неё окурок. Низким голосом, проникновенно так выпустила последнюю обойму:
– Я тебя прошу!
«Прошу»… Уф! Пришлось повиноваться. Потрёпанные кеды болтанулись в воздухе и, очертив два полукруга, воткнулись резиновыми носками в землю. Мотя сел на корточки, сунул в палатку тетрадь. Поднялся, смущённо одёрнул задравшуюся рубашку: девчонки, все шесть, уже ждали его у стола с керамикой.
Покровительственно хлопнув Мотю по плечу, Маргарита представила его публике как лучшего экскурсовода экспедиции. «Ну уж это чересчур!» – подумал он, не поднимая глаз, машинально наматывая на палец сорванную травинку. Однако возражать резонов не было. Сдёрнул туго накрученный стебель, щелчком отбросил в сторону:
– Идёмте!
Размашисто зашагал впереди. Практикантки, переглядываясь и шушукаясь, потянулись следом.
4. Хомо иеромонахус
Уже больше часа бродили они по плато. И Копай с ними увязался, славная лохматая псина.
Первым делом осмотрели раскоп базилики – это совсем рядом с лагерем, и там кое-кто будет копать, начиная с понедельника. Ирка, например, этот вариант всерьёз рассматривала. Марго, как руководитель их студенческой практики, девчонок по рабочим местам ещё не распределила, но Ира прикинула и так и сяк, расспросила, кто на базилике из парней постарше работает, и решила проситься сюда.
Пока же, скроив благосклонную физиономию, она снисходительно выслушивала юное дарование, которое приставила к ним Марго вместо себя в качестве экскурсовода.
Десятиклассник Мотя рассказывал им, что знал сам. В принципе знал он не так уж мало. И видно было – честно старается парень.
Для начала сообщил им, что гора Мангуп имеет ещё одно название. Ну это они и без него уже знали: Баба-даг – Отец-гора в переводе… Дальше пошло интереснее: рассказал, что Мангупское плато сверху похоже на четырёхпалую ладонь с пальцами-мысами, а ещё всякое о здешних топонимах[15 - Топо?ним – природный или созданный человеком объект на Земле.]. Скороговоркой, без запинки поименовал все четыре мыса и расположенные между ними балки. Если мыс, то в конце обязательно «бурун», сразу просекла отличница Ирка: Чамны-бурун, Чуфут-Чеарган-бурун, Тешкли-бурун… А если овраг, то в конце «дере»: Хамам-дере, Табана-дере… Смекнула-то она это сразу, но названий получалось немало, а вслед за тем рассказчик, к её немалому удивлению, начал сыпать ещё и датами, так что всё в голове не удержалось. Ирка ухмыльнулась и решила, что пока будет иметь в виду русские названия – Сосновый мыс, Дырявый и так далее, а потом уж и до высшего пилотажа дойдёт. Ничего, мальчонка вон разобрался. Неужто мы хуже? «Разберёмся, – пообещала она себе. – Не боги горшки обжигают».
Тем временем они уже выслушивали краткий экскурс в историю. Парень честно признался, что готов подробно рассказывать историю Мангупа начиная века этак с тринадцатого, то есть с образования здесь столицы поздневизантийского княжества Феодоро. А про предыдущие века сообщил только, что сначала тут обитали скифы и сарматы, потом аланы и готы. Последние появились ещё в V веке, и тут, на Мангупе, как раз была столица страны Дори, или Крымской Готии, город Дорос. Потом пришли хазары и подчинили Дорос, потом произошло антихазарское восстание под предводительством святого Иоанна Готского…
Пожалуй и впрямь, всё самое интересное начиналось как раз с XIII века. Именно с этой эпохи сохранились во множестве искусственные пещеры, оборонительные стены, фундаменты храмов, руины цитадели на мысе Тешкли-бурун. «Вот на это и посмотрим, про это поговорим, а остальное, – сказал им юный экскурсовод, – пусть вам в деталях Маргарита рассказывает».
Большинство не возражало. У девок, похоже, от одних мангупских названий с непривычки головы вспухли. Ирка глядела на сокурсниц и думала, что они вообще не столько слушают, сколько глядят во все глаза и восторгаются «удачными ракурсами». Ну что поделаешь, художественный факультет…
Вот они всей толпой обступили тарапаны, наклоняются, присев, трогают руками шершавый, местами покрытый цветным лишайником камень.
– Ой, это что за ямки такие?
– Тарапаны, – ответил Мотя.
– Тараканы?!
– Тарапаны, – терпеливо повторил он. – Выдолбленные в камне ёмкости для виноградного сусла.
– Вино делали? – подмигнув, спросила Ирка.
– Делали, и много, – кивнул гид. – Тарапанов тут пруд пруди, по всему краю плато. Тут же, прямо на Мангупе, виноградники росли.
Кто-то уже откололся и двинул к краю обрыва.
– Эй, вас Марго предупреждала – на край ни-ни? – обеспокоенно вытянул шею Матвей. – Тут обвалиться может почва…
Только тогда все отползли – одновременно боязливо и неохотно.
– Ну ты ментор! – иронически хмыкнув, бросила Матвею Ирка. – И что? Ты всегда правила соблюдаешь?
– Нет, конечно, – ответил тот, явно растерявшись. – Но сегодня вроде как я за вас отвечаю.
– Ладно-ладно, молодец, чё там, – заметив, что Мотины щёки заливаются краской, смягчилась Ирина. – Не, в самом деле! И рассказываешь хорошо, интересно. Давай. Дальше рассказывай.
Вот тут он и показал тот колодец в скале. Заглянули по очереди, и началось: «Ого, дырища! Искусственный? двадцать четыре метра? Глубо-о-окий…»
Матвей сообщил им, что раньше над колодцем был каменный купол, а вниз можно было спуститься по деревянной лестнице. Ни купол, ни лестница не сохранились, а колодец во избежание несчастных случаев перекрыли стальной решёткой.
– А решётка зачем? – спросил кто-то из девчонок.
«Зачем-зачем, чтоб зеваки в него не падали и шеи не ломали», – подумала Ирка.
Однако Матвей явно решил народ заинтриговать.
– Чтоб искатели феодоритских сокровищ туда не лезли, – сказанул и прищурился хитро.
– А там – сокровища? – сразу заинтересовались все.
– Что, глаза загорелись? – засмеялся Мотя. – Колодец нужен был в первую очередь для того, чтобы снабжать водой крепость, остальное – догадки и придумки. Таинственные сокровища Феодоро скорее всего, конечно, существовали. Ведь православное княжество Феодоро оказалось последним осколком Византийской империи. Константинополь пал под напором турок в 1453-м, но кое-какие ценности наверняка успели переправить оттуда в Крым и спрятать в Феодоро… Феодориты ещё два десятилетия продержались, сохраняя самостоятельность и считая себя наследниками византийской православной традиции. Ну и сокровищ тоже.
– И-и?.. – деловито осведомилась Ирка. – Теперь-то их наверняка нашли?
– Не-а, – покачал головой Матвей. – И это обстоятельство до сих пор многим не даёт покоя…
Это обстоятельство, и в самом деле, многое меняло. Ещё один серьёзный резон проситься на раскоп, а не в камералку.
